— Ты опять опоздала, — Артём даже не поднял глаз от планшета. Сидел, развалившись на диване, в своих домашних трико, которые когда-то были серыми, но теперь скорее серо-буро-малиновыми с разводами.
Мария молча кинула сумку в угол, скинула пальто — дешёвое, но ещё приличное, если смотреть издалека и при плохом освещении — и пошла на кухню. На автомате включила чайник. Время — 22:17. Вторая смена. Полтора часа дороги. Пятница. Завтра снова на работу. Да, она всё ещё мечтала о квартире. Своей. Своей хотя бы однушке. Без этих диванов, трико и… — она скрипнула зубами, — без Веры Николаевны.
— Ну, что ты молчишь? — Артём, наконец, оторвался от экрана, потер подбородок. — Мама сегодня заходила.
Мария развернулась так резко, что кухонный стул едва не опрокинулся.
— Что, простите?
— Ну, зашла. Поесть ей нечего. Пенсия задержалась. Сказала, надо помочь.
— Артём, — Мария выдохнула, — у твоей мамы пенсия 28 тысяч. Она живёт одна в квартире в центре, которая сдаётся за тридцать пять. У неё есть вторая квартира, в которой она живёт. И давай вспомним её сберегательную книжку, где лежит больше миллиона. Нету чего, говоришь?
Артём посмотрел на неё с обидой. Словно это она сейчас забыла купить хлеба, а не его мать снова залезла в их бюджет.
— Она пожилой человек. Ей тяжело.
Мария опёрлась на стол, наклонилась вперёд, словно тренер по боксу перед уставшим боксёром.
— Знаешь, кому тяжело, Артём? Мне. Мне тяжело. Я работаю на двух работах. Я живу с человеком, который не способен сказать своей маме слово «нет». Я тяжело переживаю тот факт, что из тех двухсот тысяч, которые мы накопили за два года, сто пятьдесят ушло твоей маме на новый холодильник, «который красивее смотрится на фоне стены».
Артём криво усмехнулся.
— Ты утрируешь. Это же временно.
— Временно, говоришь? — Мария вдруг громко захохотала. — Я тебе сейчас расскажу, что такое временно. Временно — это когда ты лежишь в коме неделю. А когда это десятый год, это уже кома хроническая.
Чайник щёлкнул, закипев. Мария вылила воду в раковину — пить перехотелось.
— Ну, Мариш… — Артём потянулся, попытался взять её за руку, но она резко отдёрнулась.
— Не Маришкай меня. Что она опять придумала? Новая плазма? Или ей не понравился цвет натяжного потолка?
Он помялся. Потёр затылок. Вздохнул.
— Да ничего особенного… Просто… Она сказала, что ей нужно пятьдесят тысяч.
— На что?! — Мария вскинула руки. — Артём, вот прямо сейчас, вот здесь, присядь и расскажи мне, на что.
Он заёрзал.
— Да ерунда… Она тут нашла санаторий хороший. Подешевле. В Кисловодске. Но надо внести предоплату.
— Санаторий?! — Мария схватилась за голову. — Санаторий, Артём?! У нас, напоминаю, ипотека на горизонте, а у твоей мамы санаторий!
Артём пожал плечами, мямлил:
— Ну, здоровье… Это важно.
Мария вытерла лицо ладонями. Было такое ощущение, что в квартире стало меньше воздуха. Намного.
— Слушай сюда, — она села напротив, ткнула пальцем в его колено. — Вот сейчас без истерик. Ты понимаешь, что мы за три года накопили только двести двадцать тысяч? Из которых половина ушла на «неотложные нужды» твоей мамы? Ты понимаешь, что я вкалываю по двенадцать часов шесть дней в неделю? Я вообще мужа вижу только на обложке паспорта и вечером, когда ты сидишь вот тут, в этом трениках, с планшетом, и жалуешься, что мама одна, а ты — жертва.
Он промолчал. Пальцем ковырял край старого пледа.
Мария встала, достала телефон, открыла приложение банка. Смотрела на сумму на счёте. 72 340 рублей. И то, только потому что премия вчера упала. Премия, которую она хотела положить на тайный счёт. Завтра.
Артём, словно почувствовав что-то, посмотрел в её сторону:
— Кстати… Ты же говорила, что премия должна была прийти. Пришла?
Мария закрыла телефон.
— Нет, — сказала она чётко. — Не пришла.
Он кивнул, но посмотрел подозрительно. И было понятно — Вера Николаевна уже его поднатаскала. Сыночек должен быть в курсе, что и сколько зарабатывает жена. А то мало ли — утаит.
— Ну, раз нет… — протянул он, будто ждал подвоха, — тогда… ладно. Но мама очень надеется. Я ей сказал, что, наверное, получится.
Мария почувствовала, как что-то внутри у неё отвалилось. Как старый, ржавый болт. С грохотом.
— Ты сказал что? — голос её стал ледяным.
Он отвёл взгляд.
— Ну… что, может, получится помочь.
Она молчала несколько секунд. Потом заговорила спокойно, даже ласково:
— Артём. Вот давай сейчас без скандалов. Ты мне скажи честно. Мы с тобой вообще одна семья? Или ты с мамой?
Он засопел, замотал головой:
— Ну что ты опять начинаешь? Ты знаешь, что мама одна. Ты же понимаешь…
— Понимаю. Понимаю, что мы для тебя — это я, когда надо еду приготовить, и мама, когда надо деньги отдать.
Он вскочил.
— Не надо вот этого! Ты всегда начинаешь! Ты вечно всё утрируешь! Мама пожилой человек!
— Да она тебя переживёт, Артём! Она нас всех переживёт. На злость.
Он шагнул ближе, ткнул пальцем в стол:
— Ты неблагодарная! Она тебе тоже помогала!
Мария расхохоталась. Горько. Так, что голос дрожал.
— Да чем она мне помогала?! Тем, что занимала у нас тридцать тысяч на шторы на дачу, которые так и не вернула? Или тем, что ты таскаешь ей деньги с нашей зарплаты?
Артём покраснел.
— Она твоя мать, Мария!
— Нет, дорогой, — она медленно подошла, встала прямо напротив него, почти нос к носу. — Она твоя мать. Моя — нет. И я ей ничем не обязана.
И тут дверь хлопнула. Сначала хлопнула внешняя — подъездная. Потом внутренняя — их.
— А вот и я, — раздалось с порога.
Вера Николаевна. В своей классической экипировке: клетчатое пальто, платок, завязанный по-старушечьи под подбородком, и неизменная хозяйственная сумка на колесиках, которая весила килограмм тридцать, не меньше.
— Я мимо шла… Думаю, зайду. Посмотрю, как вы тут. — Она уже скидывала пальто, бодро направляясь в кухню. — Чего грустные такие?
Мария застыла.
Артём подскочил:
— Мама, ну ты чего… Ты бы позвонила…
— А чё звонить-то? Мы же семья! — бодро отозвалась свекровь. — Ты суп сварил? Или опять эта, — она бросила быстрый взгляд на Марию, — ничего не сделала?
Мария вздохнула. Медленно. Глубоко. Подошла к чайнику, налила себе кипятка. Без чая. Просто горячую воду. Руки дрожали.
— Ну что… — Вера Николаевна устроилась за столом, достала из сумки контейнер с подозрительного цвета салатом. — Я вот подумала. У вас там что-то премия, кажется? Можно как раз скинуться на санаторий. А я потом вам, может, верну. Ну, когда квартира сдастся. Или не сдастся. Пока не решила.
Мария поставила кружку на стол. Медленно. Очень медленно. Смотрела на свекровь, которая уже копалась в её холодильнике, крякала, открывая банки, щёлкала замками.
— А вы, Вера Николаевна, не думали… — начала она тихо, — что хватит?
— Чего хватит? — свекровь удивилась. — Ну ты скажи. Прямо скажи.
И Мария сказала. Прямо.
— Что хватит с нас. Вас. И всех ваших санаториев. Вы не семья. Вы — паразит на нашей шее.
В комнате повисла гробовая тишина. Даже холодильник замолчал. Даже кот, лениво лежащий в углу, поднял голову.
А потом взорвалось.
— Да как ты смеешь! — свекровь вскочила. — Да кто ты такая вообще! Да ты без моего сына…
— Без твоего сына я давно бы жила в своей квартире, — Мария рванула к комоду, где лежали её документы. — И, может быть, уже на даче в Сочи отдыхала, а не вкалывала на трёх работах, чтобы потом отдать всё вам на холодильники и санатории!
Артём метался между ними, как шустрый лабрадор между двумя хозяевами, не зная, кому лизнуть руку, чтобы не нарваться.
— Да успокойтесь вы обе! Да хватит уже!
Мария повернулась к нему, держа в руках папку с документами:
— Нет, Артём. Уже не хватит. Завтра я открываю счёт. Только на себя. А послезавтра — подаю на развод.
И вышла в коридор, стуча каблуками.
Вера Николаевна осталась стоять посреди кухни с банкой оливье в руке и с круглым, как эта банка, лицом.
А Артём стоял. И молчал.
И в первый раз в жизни понимал: что-то пошло не так.
Мария сидела в банке. Рядом — строгая дама в очках на цепочке, аккуратно постукивала длинными ногтями по клавиатуре. За окном моросил мокрый снег, который в июле, в Москве, выглядел бы странно, но здесь, в родном Подмосковье, в апреле — вполне привычно. Такая вот погода: то ли весна, то ли снова осень.
— Значит, одобрение у вас есть, — подытожила дама. — По доходам вы проходите. Но вам нужен первоначальный взнос…
Мария кивнула:
— Семьсот тысяч. Я знаю.
— Да. Ну, или чуть меньше, если берёте квартиру попроще.
— А попроще — это где? На Марсе?
Банковская сотрудница улыбнулась дежурно:
— Почти. В Солнечногорске есть студии по пять миллионов. Правда, рядом полигон, но шум только днём.
Мария закрыла глаза. Мечта о квартире начинала приобретать отчётливые очертания… бетонного забора, промзоны и вида на теплотрассу.
Телефон завибрировал. Артём. Пятый раз за день.
Она выключила звук. Думала: перезвоню. Когда-нибудь. В следующей жизни.
— Ну что, оформляем? — дама в очках уже начала печатать.
Мария не ответила. В голове крутилась одна мысль: с деньгами — беда. Из общей копилки, которая вроде как была «на двоих», осталась та самая премия — семьдесят две тысячи. Остальное? Ну, спасибо Вере Николаевне за холодильник, санаторий и «непредвиденные расходы».
Нужно было искать что-то ещё. И тут… как будто сама судьба услышала.
— Мария Сергеевна? — дама прищурилась. — Тут, кстати, у вас есть одна любопытная опция.
— Какая? — Мария машинально подтянулась.
— Ну… по вашей кредитной истории видно, что у вас есть наследственное дело открытое. Не подумайте, что мы следим… просто данные из Росреестра. Была квартира на ваше имя зарегистрирована в 2003 году, потом снята с учёта.
Мария почувствовала, как у неё сжалось горло.
— Это да… была. Бабушкина. Потом её родители продали. Вернее… ну, вы понимаете. Семейные истории.
— Понимаю. Но вот тут пометка: объект снят с регистрации, но не снят с учёта в части долевой собственности. Кто-то из ваших родственников, похоже, не переоформил документы.
Мария выпрямилась. В голове загудело.
— То есть…
— То есть, — банковская сотрудница посмотрела внимательно, — может оказаться, что у вас до сих пор есть доля. Маленькая, но всё же.
Телефон снова завибрировал. На экране — сообщение:
Артём: «Мариш, ну давай без глупостей. Мама уже успокоилась. Я тут подумал… Может, не будем спешить с этим разводом?»
Мария ткнула «выключить телефон». Поднялась.
— Где мне это проверить?
Дама пожала плечами.
— МФЦ. Или запрос в Росреестр. Это несложно. Зато бывает… приятно удивляет.
Через два часа Мария стояла напротив старого, облезлого подъезда. Вот он, дом её детства. Половина детства — бабушкиного. Половина — проклятого. Потому что когда бабушка умерла, её родители, дядя и тётя сцепились за эту квартиру так, что годами не разговаривали. Итог — квартиру продали, деньги поделили… Но не факт, что все оформили как надо.
Дом пах плесенью, кошками и надеждой. Или отчаянием — сложно было понять.
Мария зашла в подъезд, нашла старую знакомую — тётю Веру. Не ту, что Николаевна. Настоящую тётю, по маминой линии.
— Ой, Машка? Ты? — та расплылась в улыбке. — Ну надо же! А чего это тебя сюда занесло?
— Да вот… узнать кое-что. Квартирка-то ваша?
Тётя Вера смутилась, потупилась.
— Наша-то… да. Но тут история… Там, вроде, у тебя что-то осталось.
Мария сделала глубокий вдох:
— А поподробнее?
— Да некогда было разбираться. Тогда нотариус ошибся. Вроде как доля твоя не снята. Да ты не переживай — никто не против. Мы с дядькой давно думали — надо бы уже всё оформить. Продать хотели. Но там без тебя никак.
Мария схватилась за перила. Сердце застучало быстрее.
— И сколько… там… моя доля?
Тётя почесала затылок.
— Ну как… Пятая часть. Тринадцать квадратов. Комнатка. Там сейчас кладовка, конечно, но, если продать… тысяч восемьсот точно выйдет. Может, больше.
Мария медленно присела прямо на бетонную ступеньку.
Восемьсот. Восемьсот тысяч. Первый взнос. Свобода.
— Маш… — тётя Вера присела рядом. — Ты не обижайся. Тогда все как-то… ну… бегом, бегом. Но сейчас давай уже по-честному. Нам самим проще. Хотим дачу купить. Так что, давай к нотариусу.
Вечером, уже дома, Мария открыла входную дверь ключами, которые всё ещё висели на общем брелоке. Внутри — тишина. На кухне, как ни странно, пусто. Только записка на столе. Кривыми буквами, Артёмом:
«Мариш, ты не права. Но я подумаю. Пока у мамы. Не волнуйся.»
Мария села на стул. Закрыла глаза. Посчитала до десяти. До ста. До миллиона.
Телефон пискнул. Новое сообщение. Не от Артёма. От банка:
«Предварительное одобрение. Ждём подтверждение первоначального взноса.»
Она встала, подошла к окну. На улице снова моросило. А внутри было светло. Очень светло.
— Ну что, — сказала она вслух. — Кажется, начинается новая жизнь.
И добавила, почти шёпотом, но очень уверенно:
— Без Артёма. И уж точно без Веры Николаевны.
Мария стояла посреди новой квартиры. Ну, как «новой»… Дом 2007 года постройки, этаж четвёртый, окна во двор. Двор, правда, больше напоминал парковку для очень уставших машин и площадку для выгула пенсионеров. Но всё-таки — СВОЯ.
Однокомнатная. Тридцать восемь квадратов. Санузел совмещённый, кухня — почти девять метров. Влезет стол, плитка и даже какой-никакой диванчик. А главное — никакой Веры Николаевны.
На стене сиротливо торчали кривые розетки, а на полу — пыль, куски шпаклёвки и одинокий обломок плинтуса, который упорно не хотел отрываться от прошлого хозяина. Но Мария смотрела на это всё, как на шедевр архитектуры. Потому что впервые за десять лет это было её. Только её.
Телефон завибрировал.
Артём: «Мариш, может, хватит дурью маяться? Поговорим? Ну нельзя ж вот так — в никуда. Мы ж семья!»
Мария закрыла глаза. Сколько раз она слышала это «мы семья»? Сотни? Тысячи? Обычно это означало, что кто-то опять собирается позвонить Вере Николаевне за разрешением.
Не ответила.
За окном промурлыкал автобус. В соседней квартире что-то глухо грохнуло — видимо, кто-то пытался забить гвоздь в бетонный панельный быт.
— Машка, — в дверях появилась Лена, её подруга, — ну ты героиня. Героиня труда и ипотечного фронта. Пойдём, отметим. Я тебе даже шампанское купила. Настоящее. Почти полусладкое.
— Ага, — усмехнулась Мария. — Отметим. Особенно если оно не взорвётся раньше времени.
Лена оглядела квартиру, покачала головой:
— Ну, норм. Слушай, у тебя полка есть? Или чемодан на первое время?
— Есть… — Мария достала из пакета старую икеевскую сумку. — Пока живём так. Зато никто не орёт: «Не шлёпай дверьми, у меня давление!» и «А чего вы каждый вечер еду заказываете? Это ж деньги на ветер, можно дома сварить перловку!»
Лена хмыкнула:
— Да. И никто не приходит без звонка с пакетом замороженных котлет и фразой: «Ой, я тут заночую, мне неудобно до дома ехать».
Мария фыркнула:
— Или: «А вы когда детей планируете? Уже пора. А то я не вечная».
Телефон опять пискнул.
Артём: «Я серьёзно. Давай поговорим. Мама сказала… Ну, короче, она готова пойти навстречу. Только квартиру ты поспешила. Надо было обсудить. Вдруг бы вместе купили больше.»
Мария медленно вдохнула. Потом набрала:
— Артём, квартиру купила не «поспешила», а спасла себя из болота. Обсуждать нам нечего. Всё. Точка.
Ответ прилетел моментально:
«Ага. Значит, вот так? Всё бросить? Да кто тебя ещё возьмёт, Маш? С ипотекой, с твоим характером? Ты подумай хорошенько.»
Она даже засмеялась. Громко, с облегчением. Страшно было? Да. Но страшнее жить так, как жила последние годы.
— Вот знаешь, — повернулась к Лене, — он сейчас мне пишет: «Кто тебя возьмёт с ипотекой?» Прямо как мама его говорила. Помнишь? «Думай, Мария, кому ты потом с ипотекой нужна будешь. Мой сын тебя жалеет, а ты ему нервы треплешь».
Лена засмеялась:
— А ты ему ответь: «Да мне никто и не нужен. Я сама себе теперь принцесса, спасённая из ипотечного замка. Сама, без принца».
— Вот именно! — Мария взяла шампанское, ловко откупорила. — За свободу. За новые розетки. За то, что теперь никто не сунет нос в мои кастрюли и трусы.
Через неделю всё завертелось, как в урагане.
Сначала нотариус. Тётя Вера подписала отказ от претензий — всё по закону. Доля в той старой квартире ушла за девятьсот тысяч — на удивление быстро. Видимо, покупателям была нужна прописка в этом районе, и их не смутил грибок в ванной и запах кошек в подъезде.
Эти деньги закрыли первый взнос. Потом — ипотечный договор. Потом — развод.
Суд длился ровно шесть минут. Артём, надевший рубашку в цветах шторы из своей маминой кухни, даже пытался что-то промямлить:
— Ну, может, не стоит так резко…
Судья не отрываясь щёлкала мышкой:
— Так. Согласны? — подняла глаза.
Мария кивнула:
— Да.
Артём попытался что-то сказать, но осёкся, когда судья выдала бумагу:
— Брак расторгнут. Всего доброго.
Вот и всё. Десять лет совместной жизни — в шесть минут.
А дальше — ремонт.
Настоящий, честный, с криками, проклятиями, разодранными руками, клеем на волосах и гипсокартоном в носках. Бригаду брать не стала. Лена помогала, сосед Гена с пятого этажа, бывший сварщик, за три бутылки пива провёл ей новую проводку.
Плитку Мария клеила сама, ругаясь и роняя крестики. Но сделала. Пол — ламинат. Обои — простые, без цветочков и разводов. Мебель — самое необходимое. Шкаф, кровать, диванчик на кухню.
Первые выходные в новой квартире Мария провела в полном блаженстве. Никто не звонил. Никто не спрашивал: «А чего ты опять пиццу заказываешь?» Никто не появлялся на пороге с пакетом макарон и фразой: «Я тут посижу, а то дома скучно».
Ипотека? Да. Большая? Ну… нормальная. Жить можно. А главное — СВОЯ.
Вечером, когда всё затихло, она включила свет, села на кухонный диван и разлила себе бокал вина. Вздохнула и написала сообщение Лене:
«Знаешь, а я счастлива. Вот честно. Даже с ипотекой. Даже с этими долбанными процентами. Потому что у меня есть Я.»
И отправила.
Телефон запиликал. Лена ответила сразу:
«Вот. А я всегда говорила — свобода стоит дорого. Но она того чёрт побери стоит.»
Мария усмехнулась. Потом дописала:
«Артём сегодня писал. Спрашивал, может, вернусь. Говорит, мама пересмотрела своё поведение. Представляешь?»
Лена прислала голосовое, захлебнувшись от смеха:
— Скажи ему: «Ну конечно, вернусь! Как же! Уже тапочки под кроватью расставила!»
Мария выключила телефон. Посмотрела в окно. Над городом висел мягкий закат. И она вдруг поняла: впервые за много лет ей не страшно.
Не страшно быть одной.
Не страшно быть ответственной за себя.
Не страшно жить.
