— Это что за дрянь, а не еда, Оксана?! — прогремел голос из кухни, и за ним, будто в кино с плохим звуком, раздался звон фарфора.
Оксана вздрогнула, хотя всё происходило в двух метрах от неё. Богдан, как и каждое утро, демонстративно бросил тарелку на пол. Сегодняшний повод — недосоленный омлет. Вчера был — «слишком сладкий чай», позавчера — «не те носки на сушилке». Поводы, как сорняки на даче у тётки Нюры: не корми — сами полезут.
— Я не понимаю, у тебя рук нет? Соль стоит прямо перед тобой, — голос её звучал ровно, почти без эмоций, но пальцы на руках дрожали, будто она держала руль автомобиля на скорости сто пятьдесят.
— Ты мне ещё тут поговори! — Богдан метнулся к столу, схватил солонку и яростно тряхнул ею, как будто это не стеклянная баночка, а миниатюрная груша для бокса. — Если я прихожу с работы, как вол, а ты, бухгалтерша, даже пожрать нормально не можешь приготовить — на кой ты мне тогда?
— Может, действительно не на кой, — тихо сказала она. Настолько тихо, что он не расслышал. Или сделал вид.
Он оглядел её с ног до головы, как инспектор — просроченный огнетушитель.
— И что ты сейчас буркнула? Ты думаешь, я не слышу? А ну-ка повтори, если не ссышь.
Оксана поднялась из-за стола. Спина прямая, лицо спокойное. Только глаза выдавали — в них горела усталость, смешанная с чем-то новым. Не страхом, не отчаянием… чем-то более крепким. Твердым. Как зуб на больную щеку.
— Повторить? Хорошо. Я сказала, может, действительно, не на кой. Не нужна. Ни тебе, ни себе в таком варианте.
Он замер. Вот что он любил — это когда Оксана молчит. Терпит. Пищит, но гнётся. А тут вдруг — не согнулась.
— Ты с ума сошла, что ли? Или подруги на работе накрутили? Или ты с кем-то трахаешься, а? — заорал он, отбрасывая солонку на пол. Та со звоном покатилась к ножке табурета.
— Ага, — кивнула она с лёгкой, почти невидимой усмешкой. — Со всеми сразу. С соседями, с Сергеем из налоговой, с кассиром в «Пятёрочке». Всё, что движется, моё.
Богдан подошёл ближе. Лицо налилось злостью, вены на шее вздулись, как если бы он собрался её задушить. Раньше это помогало. Пара шагов, громкий крик — и Оксана сдувалась, как шарик на ёлке в марте. А сегодня…
Сегодня она не отступала.
— Ты что, дура, не понимаешь, что ты без меня никто? — прошипел он. — У тебя что, мозгов не хватит? Ты бухгалтер, а не женщина. Без характера, без фигуры. Я тебя двадцать лет тащу — а ты тут…
— Ты двадцать лет пользуешься квартирой, которая принадлежит мне. Моей маме была, теперь моя. Не ты меня тащишь, Богдан, а я тебя терплю. Слишком долго.
Он остолбенел.
Это была не просто дерзость. Это было заявление. Как будто её «сегодняшняя» Оксана пришла в гости к «вчерашней» и смела все стулья с балкона.
— Значит, выгнать решила? — сказал он тихо. Так тихо, что впервые за утро стало страшно. По-настоящему.
— Пока нет. Но если хочешь ускорить процесс — можешь продолжать.
Он обошёл её, открыл холодильник, хлопнул дверцей. Взял пиво, открыл зубами.
— Ну давай, бухгалтерша, посмотрим, на сколько тебя хватит. Только учти: я не из тех, кто молча уходит.
Оксана выдохнула. Медленно, с усилием, будто кислород в квартире вдруг закончился. Потом села обратно за стол и подняла вилку. Омлет остался на плите. Новый. Солёный.
Ела без вкуса, не пробуя, но с ощущением, что в первый раз за годы не проглатывает себя.
На работе в тот день она впервые задержалась на обед с коллегами. Не пряталась в бухгалтерии под предлогом «закрытия месяца», как раньше.
— Ты чего сегодня такая дерзкая? — подмигнула ей Лариса, сорокалетняя контролёрша с голосом прокуренного самосвала. — Что, мужа на диету посадила?
— Нет, — сказала Оксана, откусывая от булочки. — Просто решила, что он сам себе обед может сделать. В конце концов, взрослый мужик, а не грудной ребёнок.
Лариса рассмеялась, но что-то в лице Оксаны её остановило.
— Слушай… — тихо добавила она, когда остальные ушли за кофе. — Ты если чего — ты скажи. У меня брат в полиции, не баран какой-нибудь. Молчи-молчи. Просто знай.
Оксана кивнула. Её глаза снова были как стекло — гладкие, но хрупкие. Она не была готова говорить. Но услышала. Это было достаточно.
Вечером Богдан сидел перед телевизором. Снова пиво, снова футбол. Только сегодня он не кричал на судью, не материл комментатора. Он смотрел, но не видел.
Оксана прошла мимо в халате, с полотенцем на голове. Лицо умытое, чистое, и впервые — спокойное. Даже слишком.
— Я подала заявление, — сказала она буднично, будто речь шла о замене счётчика на воду.
— Какое заявление?
— На развод.
Молчание в комнате стало ощутимым, как будто воздух сгустился и сел ей на плечи.
— Ты рехнулась, — наконец выдавил он. — Да кто тебя возьмёт такую?
Она улыбнулась. Не весело. Улыбкой женщины, которой наконец всё ясно.
— А никто и не нужен. Я себе уже нравлюсь. А ты — собирайся.
Он вскочил. Подошёл вплотную. Пахло перегаром, злостью, безысходностью. Он ещё верил, что сможет её согнуть.
— Ты мне угрожаешь?
— Нет, Богдан, — она сделала шаг назад. — Я просто больше не боюсь.
— Ты у себя в голове с кем вообще поговорила?! — Богдан хлопнул кулаком по шкафу в прихожей, и дверца задрожала, как старушка на остановке. — Ты чего удумала, курица? Развод? Да ты без меня сдохнешь в своей бухгалтерии! Забудь! Я тебе не позволю вот так взять и… выгнать меня!
Он говорил, а она спокойно застёгивала молнию на куртке. Медленно. Чтобы руки не тряслись. Сегодня она впервые за двадцать лет собиралась на работу, зная, что вечером может не вернуться в ту же квартиру. Или что кто-то в неё не вернётся.
— Тебе сколько раз повторять? — она обернулась. — Я подала заявление. У тебя неделя, чтобы найти жильё.
— Это моя квартира! — взревел он и зашёлся в кашле. Курение с пятнадцати лет и вечные крики сделали своё дело. — Я тут жил! Я в этой спальне обои клеил! Я в ванной кафель сам ложил!
— Клеил, ложил, портил — не важно. Квартира моя. Бумажка есть. Дарственная от матери, не ипотека. Не веришь — нотариусу позвони.
Он не верил. Не потому, что не знал правды, — потому что не мог в неё поверить. Эта женщина, которую он всю жизнь гнул под себя, вдруг встала прямо, как арка у ЗАГСа в девяносто восьмом. Только тогда это было романтично, а теперь — смертельно обидно.
— Я тебя предупреждаю, Оксана… — Его голос стал ниже, глуше. — Если ты не передумаешь, будет плохо. Я тебе жизнь превращу в ад. Можешь сразу уволиться. Я всем расскажу, кто ты. Что ты… гулящая… И не удивляйся, если завтра в твоём «бухгалтерском раю» будет проверка.
Она кивнула.
— Сделай. Всё, что хочешь. А я запишу. Потому что теперь у меня есть и диктофон, и адвокат. А если поднимешь руку — будет и статья. И, поверь, я уже не та, что терпела.
— Да ты без меня пропадёшь! — заорал он и рванул к ней, будто собрался впечатать в стену. Но она не дрогнула. Даже не шагнула назад. Просто достала из кармана телефон и подняла его, экраном к нему.
— Запись идёт.
Он застыл.
— Ты что, совсем с ума сошла?
— Нет, Богдан. Наконец-то пришла в себя.
Она вышла, закрыв за собой дверь. А он остался в тишине, которая почему-то звучала громче его крика. Никогда ещё в его жизни женщина не уходила. Он сам бросал, сам решал. А тут — выкинули. Да ещё с диктофоном.
На работе Оксану встречали взглядами. Её «домашние штормы» не были секретом. В бухгалтерии сплетни ходят быстрее плана продаж.
— Слушай, — Лариса подкралась на обеде, — он тебя не тронет, а? Серьёзно, тебе не кажется, что он… ну… крышей поехал?
— Он поехал давно. Просто раньше я была рядом и не замечала. А теперь — я в стороне.
— Ты чё, реально подала на развод? — не выдержала Светка из отдела кадров. — Ух, ты крутая! А чё он? Не орёт под окнами?
— Пока нет. Но у меня уже три соседа наготове и номер участкового. Так что если вдруг — будет весело.
— Ты изменилась, — тихо заметила Лариса. — Прям как будто шкуру сбросила. Или маску.
— И то, и другое, — кивнула Оксана. — Я просто поняла, что жизнь одна. А прожить её в страхе — это всё равно что вымыть пол перед смертью. Бессмысленно.
Но Богдан сдавать позиции не собирался.
В тот же вечер он приволокся домой в шесть — трезвый, но с лицом, будто выпил литр яду. В руках — мусорные пакеты, сумка, и… коробка с надписью «Для Оксаны».
Она сидела на кухне с ноутбуком. Успевала поработать удалённо — шеф дал ей послабление, сказав: «Лишь бы не сошла с ума, Ксюш. Ты у нас единственная, кто понимает, где деньги, а где фантики».
— Что это? — не поднимая глаз, спросила она.
— Подарок, — зло усмехнулся он. — На прощание.
— Угу. А внутри — кукла Вуду и флакон с крысами?
— Почти, — ухмылка не исчезала. Он поставил коробку на стол. — Просто напоминаю, что ты без меня — никто. Удачи, бухгалтерша.
Она открыла коробку после того, как он вышел из комнаты. Внутри были старые фото, вырезки из свадебного альбома, её юношеские письма — и брачный договор, мятый, в жирном пятне.
«Всё общее.» — было зачеркнуто красной ручкой. Подпись — не её.
Она не плакала. Не кричала. Просто взяла коробку, вышла на лестничную площадку — и поставила аккуратно у мусоропровода. Сверху приклеила записку: «История одного идиота. Даром.»
Но ночь выдалась тяжёлой.
В два сорок он начал ломиться в дверь. Не звонить — именно ломиться.
— Открой, овца! Я вспомнил, как ты мне клялась в любви! В восемьдесят девятом, на лавочке у общаги! Я тебе всё отдал! Ты у меня всё забрала! Ты меня убила, стерва!
Сосед сверху, дед Матвей, выглянул в халате.
— Мужик, ты не путаешь адрес? Или век?
— Заткнись, старый козёл!
— А ты не ори, я сплю уже с семи вечера. Пенсия позволяет.
Оксана не открывала. Сидела на полу в коридоре, обняв колени. Сердце стучало в висках, как молот. Рядом — телефон, палец на кнопке вызова.
На третий удар в дверь она нажала.
— Полиция? Да. Угроза жизни. Адрес — улица Заречная, 18, квартира 24. Нет, он не ушёл. Он орёт и бьёт дверь.
Богдана увезли. Не в наручниках — но с протоколом. Участковый был молодой, но с лицом уставшего учителя биологии.
— Заявление писать будете? — спросил он.
Она посмотрела на Богдана. Тот сидел в машине, не смотрел на неё. Не кричал. Просто… смотрел в пустоту.
— Пока нет. Но если он вернётся — да.
— Он вернётся, — кивнул участковый. — Такие всегда возвращаются. Только не всегда живыми.
В эту ночь Оксана не спала. На кухне стоял открытый ноутбук, чай в чашке остыл. Она смотрела в окно. Там был двор, знакомый как рисунок на ладони, и вдруг — будто новый. Без него.
Она не боялась. Но чувствовала, как в груди ломается что-то. Не хрустом — тихо. Как дерево зимой.
Не от страха. От свободы.
И это было страшнее.
Оксану разбудил стук. Не резкий, не угрожающий — вежливый, почти испуганный. Она посмотрела на часы. Восемь утра. Суббота. Тишина за окном. Снег ещё не пошёл, но воздух уже пах январём и чем-то пустым, как холодильник после гостей.
Она встала. Не сразу — тело ныло, будто после драки. Вчерашний день ощущался не прошлым, а прошедшим через мясорубку.
На пороге стояла Света из пятой квартиры. В халате и с кофе в руках.
— Ты в порядке? — спросила она и тут же добавила: — Сорри. Но у нас тут в чате подъезда целая драма. Кто-то видел, как твоего в морду били. Участковый? Или ты сама?
— Я. Словом, — Оксана слабо улыбнулась. — Участковый только фиксировал.
— Красотка, — одобрила Света. — Если что — я свидетель. Можешь меня в суде вызывать.
— Не надо суда. Я просто хочу, чтобы он исчез. Не с лица земли. Из моей жизни.
— Ну, тут не всё зависит от тебя. — Света пожала плечами. — Мужики, они как нафталин. Даже когда вроде ушли — воняют ещё годами.
Богдан вернулся на третий день. Тихо, почти беззвучно. Позвонил в домофон, не ломился, не орал. Ждал. Как собака под дверью.
Она не открыла.
Он ждал ещё. Через сорок минут уехал. Но на следующий день пришёл снова. На этот раз с букетом. Красные розы, дёшево и ярко, как сожаление после похмелья.
— Оксана, я понял всё, — говорил он в домофон, — я психанул. Ну ты ж знаешь. Ну я же… просто… Я не могу без тебя. Я дышать не могу. Всё не то. Дом пустой. Холодно.
— Купи обогреватель, — сказала она и положила трубку.
Но на четвёртый день он пришёл не один. С ним была мама. Оксана её не видела лет десять. Старая, как память, в платке, с лицом мученицы и тоном прокурора.
— Ты его женой быть обещала! — визжала старуха. — Клялась, что в горе и радости! И что ж ты теперь — вон его, как собаку?! Он же мужчина!
— А я — нет? — Оксана смотрела на неё, как на ожившую лепнину из старого потолка. — Я не человек? Мне можно орать в лицо, швырять тарелки, запирать кошелёк, как ребёнку?
— Это всё семейные дела! В каждой семье бывают трудности!
— Только у нас эти «трудности» двадцать лет. А я взрослая. И поняла, что больше не хочу.
— Да что ты вообще понимаешь! — старуха брызгала слюной. — Кто тебя теперь возьмёт?! Тебе под пятьдесят, у тебя климакс и гипотека на лице! Ты думаешь, ты кому-то нужна? Ты сдохнешь одна!
— Лучше одной, чем под чужим сапогом, — спокойно ответила Оксана и закрыла дверь.
После этого Богдан больше не приходил. Звонил, да. Сначала с мольбами, потом с угрозами, потом с равнодушием, в котором чувствовалась ярость. Но не приезжал. Она даже не записывала — просто сбрасывала.
Он пытался уволить её — позвонил на работу, рассказывал, что она «ворует, гуляет и отчитывается в Excel за секс». Его выслушали. Поржали. Передали ей как анекдот.
Она перестала бояться.
Сначала — себя. Потом — одиночества. Потом — того, что будет дальше.
Через месяц пришло письмо: уведомление о досудебной претензии. Богдан требовал «справедливой компенсации» за совместно нажитое. Хотя квартиру подарили ей, мебель покупали на её премии, а телевизор он выиграл на корпоративе, который опоздал на час, потому что пил у друга.
Она расплакалась. Не от страха. От тошноты.
Лариса сидела рядом.
— Слушай, а хочешь я тебе дам номер моего бывшего? Он — адвокат. Мерзкий тип, но в суде зверь. У него лицо, как у ленивца, а язык — как у гильотины.
— Спасибо, — сказала Оксана, вытирая глаза. — Я никогда не думала, что скажу это… Но дай.
В марте суд. Полтора часа. Никакой компенсации. Никаких прав на квартиру. Богдан не пришёл. Прислал адвоката, который мялся, как салфетка в кармане.
Судья был женщина. С усталым лицом и кольцом на пальце, которое она вертела всё заседание. В конце она посмотрела на Оксану и тихо сказала:
— Поздравляю вас. Вы свободны.
Оксана вышла из зала, как будто не из суда — из подвала. Дышала — впервые по-настоящему.
Весной она сделала ремонт. Не по дизайнерскому проекту. Просто покрасила стены в светлый цвет. Выкинула кресло, где Богдан любил сидеть и командовать телевизором. Купила себе кресло-мешок и впервые в жизни села в него с книгой. Смотрела на потолок, где не было ни пятен, ни паутины. Только свет. Свой.
Соседи приносили мебель — кто стул, кто комод. Поддержка была не сочувственной — человеческой.
Света подарила кактус.
— Это чтоб ты больше никого не поливала. Пусть сам выживает.
Оксана рассмеялась. И не заметила, как смех перешёл в слёзы. Тёплые, не горькие. Такие, какими плачут, когда конец — это всё-таки начало.
Иногда она просыпалась ночью от тишины. И сердце подскакивало: где он? Не пришёл? Не скандалит? Но потом — облегчение. Он не придёт. Никогда.
Она жила.
Сама. Свободно. По утрам варила себе кофе, клала ровно столько сахара, сколько любит — две ложки, не одну, как он кричал.
И каждый раз, глядя в чашку, думала: Вот это — свобода. Не слова. Не документы. Не заявления. А — две ложки сахара. Мои.
Финал.
На лестничной клетке кто-то приклеил объявление: «Собираем на ремонт подъезда. Добровольно.»
Оксана взяла ручку и подписалась первой.
Имя: Оксана С.
Сумма: 500 руб.
Комментарий: «Жить стало легче. Спасибо».
И ушла по лестнице, не оглядываясь.
