— Это что за запах?.. — Полина зашла в квартиру и поморщилась. — Только не говори, что у тебя опять подгорел ужин…
В ответ — тишина. Только слабое бульканье из кухни и резкий запах, будто что-то прилипло ко дну кастрюли. Полина скинула кроссовки и пошла на кухню, откуда тянуло гарью. На плите что-то булькало, пахло пригоревшим.
У плиты стояла Нина Константиновна — в халате и вязаной кофте, с деревянной ложкой в руке.
— Нина Константиновна?.. — Полина замерла в дверях. — Я не знала, что вы приехали.
— Привет, Полина. Я тут… решила похозяйничать, каши сварить. Вам на утро. Сергей сказал, завтра рано вставать. Вы вроде любите кашу.
— Ага… Просто Сергей ничего не сказал. — Полина подошла ближе к плите, поморщилась. — Это у вас, кажется, уже не каша, а уголь.
— Да, я немного прозевала, ну раз ты пришла, пойду прилягу, что-то устала я очень.
Сергей появился в проёме, застёгивая рубашку. Вид у него был виноватый.
— Полин, я хотел сказать, честно. Просто ты уже на смене была, а мама приехала днём.
— А предупредить? Я после двенадцати часов в магазине пришла, а тут… запах, каша, чужой человек в халате у моей плиты. Ты нормальный вообще?
— Её выписали. Раньше срока. Мест в санатории не нашлось. А домой в посёлок она не может — там ступеньки, она после падения едва ходит. Ей одной нельзя. Сестра пока не может забрать. Я думал, это на пару дней, ну неделя.
Полина молча подошла, выключила плиту. Кастрюлю сдвинула в сторону, открыла окно.
— У тебя был целый день, чтобы хотя бы написать. Хоть как-то намекнуть. Я, по-твоему, кто в этом доме?
— Полин, ну какой ещё посторонний человек? Это же мама. Ты сама говорила, что когда на работе — телефон в бытовке, всё равно ничего не видишь. Я не хотел вот так, просто всё наложилось.
Полина прикрыла глаза на секунду и опёрлась о стену.
— Да при чём тут телефон… Ты же понимаешь, как это выглядит? Я прихожу, уставшая как собака, а у меня тут уже новая глава семьи на кухне.
Сергей шагнул ближе:
— Это временно. Неделя максимум. Я уже сестре сказал — пусть быстрее решает.
Полина не ответила. Только взяла тряпку и стала тщательно вытирать плиту, будто именно это могла сейчас контролировать.
На следующий день она вернулась с работы пораньше. В квартире было тихо, но стоял какой-то приторно-сладкий запах. Из кухни доносилось чавканье.
— Миш, ты чего жуешь? — крикнула она, проходя в комнату.
Сын выскочил с дивана, весь в крошках, с липкими пальцами. В руках — полураспакованная шоколадка.
— Бабушка дала. Сказала, я молодец, потому что не балуюсь.
— А обедал ты?
— Не-а. Я не хотел суп, и бабушка сказала — не надо заставлять.
Полина зажала переносицу пальцами. На кухне сидела Нина Константиновна, положив тряпку себе на колени и что-то разбирая в аптечке.
— Добрый вечер, Полина. Он не хотел суп, правда. Я подумала, пусть перекусит. А то ж голодным плохо спится.
— Конечно… — Полина прошла в ванную, умылась, долго смотрела в зеркало. Потом молча вытащила у Миши шоколад, бросила в шкаф.
— Давай, мой руки. Спать через полчаса.
Ночью она не могла уснуть. Нина Константиновна кашляла в зале — сухо, надрывно. Полина закрывала уши подушкой, вставала пить воду, снова ложилась и злилась на себя за эту злость.
Утром, уже на кухне, она взорвалась и заявила Сергею:
— Это невозможно. Я всю ночь не спала. В квартире нет тишины, нет режима, ни у кого нет сил. Пусть кто-то другой за ней ухаживает, честно.
Сергей положил ложку, посмотрел в окно, потом на неё:
— Это моя мать. Одинокая женщина после травмы. Да, ей тяжело, и да, ей нужен уход. А нам что — глаза закрыть?
— Я не говорю закрыть. Я говорю, почему всё это на мне. Я не сиделка. У меня работа. У меня сын. У меня нет запаса прочности на ещё одного человека.
Он встал, вышел в коридор. Через полчаса вернулся — молча.
— Я разговаривал с врачом. Ей нужен уход минимум две недели. Может и больше. Всё не так просто.
Полина сидела с чашкой, лицо было каменное.
— Ты слышал меня. У нас нет ни времени, ни сил. Хотите — сдавайте в частный пансионат. Хотите — пусть сестра берёт. Я больше не тяну.
— У нас нет денег на пансионат, ты же знаешь.
— А на каши, лекарства и шоколад деньги откуда? С моего счёта?
Я не собираюсь спонсировать твою мать, мы итак с копейки на копейку перебиваемся…
Он ничего не ответил. Пошёл в ванную, хлопнул дверью. Через минуту — тишина. Только редкий кашель из зала.
Позже Полина хотела было пройти на кухню, но услышала, как в комнате скрипнула раскладушка. Потом — шорох, шаги, и голос свекрови, глухой, почти неслышный:
— Сынок… у меня таблетки заканчиваются. Эти, от давления уже все. Вчера последнюю выпила. Я бы купила, да пенсия совсем маленькая, не хватает — все на коммуналку ушло, на мазь для суставов, на лекарство которое врач прописал… Можешь мне одолжить немного?
Если скажешь, где аптека, я как-нибудь схожу потихоньку. Только Полине не говори, ладно? Я не хочу, чтобы она лишний раз раздражалась. Мне и так неловко…
— Мама, ну что ты начинаешь. Скажи, что нужно — я сам всё куплю. Ты мне просто список дай. И вообще, не стесняйся, слышишь? Всё, что нужно — я сделаю.
Полина замерла у дверного косяка. В руке — чашка с остывшим чаем. Губы пересохли. Она слушала, как он говорит тихо, почти нежно. А потом наступила пауза, в которой слышалось всё: её усталость, ночной кашель, липкие пальцы сына, запах каши, шум кастрюли.
Она сделала шаг назад и тихо закрыла дверь на кухню. Не хлопнула — просто притворила. И всё равно в ушах стучало, будто ударили крышкой по раковине. Раздражение пульсировало прямо в голову.
На следующий вечер, уже после работы, Полина говорила по телефону, лёжа на диване и глядя в потолок.
— Яна, ты бы видела, как он ей: «Ты мне просто список дай, мама, я всё куплю»… А я? Я тут кто вообще?
— А ты ему сказала об этом прямо? — в телефоне голос подруги звучал глухо, она явно отвлекалась.
— Да что тут говорить, Яна? У нас в доме теперь всё по кругу: кашель, таблетки, крошки по полу. Я как будто в санатории санитарка. Только зарплата — ноль.
— Тебя вообще никто не спрашивал, пойдёт она к вам или нет?
— Конечно, нет. Просто поставили перед фактом. И теперь я — злая. Он с ней ласковый, ребёнок в восторге, а я, значит, должна молчать и терпеть.
— Ты не обязана быть сиделкой и спонсором, Полиночка. Серьёзно. Я же тебе рассказывала, как у Лёшкиного отца инсульт случился, и мать его к нам переехала на два месяца. Я потом сама на грани была — еле вытащила себя обратно.
Полина молчала. С кухни донёсся голос свекрови — она просила соль. Полина сделала вид, что не слышит.
Позже, когда Сергей позвал к ужину, она вышла, села через стул. Ели молча. Миша весело рассказывал, как бабушка научила его песенку петь, а Сергей улыбался.
— Мама, а бабушка может всегда с нами жить? Она добрая, — вдруг выдал сын, жуя макароны.
Полина положила вилку.
— Пусть сначала начнёт соблюдать режим, а не шоколадами пичкать.
— Полин… — начал Сергей.
— Что, Полин? Я — плохая? Потому что слежу, чтоб ребёнок не жил на сладком?
— Да нет. Просто…
— Просто ты меня подставил. Сначала вселил её, потом в этой роли — я. Злая, придирчивая, бесчувственная. А ты у нас добрый сын.
Сергей вздохнул.
— Я не вселял. Я хотел как лучше. Это моя мать. Если ей плохо, я отдам последнее. Ты сама говорила, что семья — это поддержка.
— Поддержка? А ты знаешь, на чьи деньги мы едим? Я тебе сейчас покажу чек из магазина, если хочешь. Всё, что в холодильнике — с моей карты.
— Не хочешь, чтобы я был у неё под рукой? Тогда сиди с Мишей вечерами все свои выходные, а я пойду в такси. Только не трогай маму.
Он встал и ушёл на балкон. Миша молчал. Свекровь отодвинула тарелку.
— Я помою. Не переживайте, — тихо сказала она и ушла с посудой. Сделала вид как будто не слышала разговора.
Полина осталась сидеть, не шевелясь.
На следующий день она задержалась на работе. Потом сходила в зал, переоделась, купила себе йогурт и села одна на лавочке у дома. Не хотелось подниматься в квартиру.
На следующий день всё повторилось. Она сама вызвалась закрыть смену, чтобы не спешить домой. Мелкие дела находились как будто сами: проверить остатки, подписать накладные, подмести у подсобки. Лишь бы не в лифт, не на этаж, не к двери, за которой ждали кашель, запах бальзама и вежливая улыбка.
Несколько дней подряд Полина задерживалась на работе, оставалась дольше всех, лишь бы не идти домой. А в выходной, ближе к полудню, по пути в аптеку, она столкнулась у подъезда с соседкой со второго этажа, разговорились. Та, как всегда, сидела на лавке, щурясь на солнце.
— Ваша мама — светлый человек. Вежливая, всё здоровается, улыбается, — сказала она добродушно.
Полина кивнула, не глядя и пошла в подъезд.
На кухне пахло ромашкой. Нина Константиновна наливала себе чай.
— Хочешь, я тоже тебе налью? — спросила она тихо.
Полина села за стол, не отвечая. Свекровь поставила перед ней кружку, подсела.
— Я понимаю, что вторглась. И правда уйду, как только смогу. Я уже начала подыскивать себе вариант, куда переехать. Есть у меня знакомая в старом доме за рынком, она вроде комнату сдаёт. Посмотрю в выходные.
— Серьёзно? — впервые за весь вечер Полина подняла на неё глаза.
— Серьёзно. Я не хочу быть обузой. Вы молодые, у вас своя жизнь. Всё понимаю.
Полина ничего не сказала. Взяла чай, сделала глоток. Он был горячим, как ком в горле.
А вечером, когда она укладывала Мишу, он вдруг прошептал:
— Мама, не прогоняй бабушку. Она правда добрая. Я хочу, чтобы она у нас жила.
Полина гладила его по голове и молчала. Потом выключила свет и долго стояла в тёмной комнате, глядя в окно.
Она не знала, кого ей сейчас больше жаль.
На следующее утро Нина Константиновна сказала пойду на улицу:
— Схожу прогуляюсь немного. Воздухом подышу, и в магазин надо. Хлеб закончился.
Полина машинально кивнула.
— Может, сходить вместо вас?
— Нет, спасибо. Мне нужно пройтись. Я не пропаду.
Сергей поднял глаза от телефона.
— Мама, может, хотя бы подожди, я тебя отвезу.
— Не надо, правда. Я по чуть-чуть, не торопясь.
Нина Константиновна вышла около десяти. Прошёл час. Потом второй. Сергей заволновался, вышел сам, обошёл двор, прошёлся до аптеки и булочной — нигде не было.
— Она ушла и не вернулась, — сказал он, захлопывая входную дверь. — Телефон в сумке был, но не отвечает.
— В какой магазин она пошла? — Полина резко встала. — Ты спросил?
— Я думал, в тот, где обычно. Там её не видели, уже узнал. Я сейчас в больницу поеду.
Полина осталась дома с сыном. Поставила воду на чай, потом выключила, так и не заварив. Стояла у окна, пока не зазвонил телефон.
— Нашлась, — сказал Сергей в трубку телефона. — В травмпункте. Упала. Сломала руку. Нашли прохожие, вызвали скорую.
Полина приехала вечером. В палате пахло спиртом и чем-то меловым. Нина Константиновна лежала на боку, правая рука в гипсе, лицо уставшее.
— Здравствуйте, — тихо сказала Полина, подходя к кровати. — Вам чего-нибудь? Воду подать?
— Можно.
Полина помогла приподняться, подложила подушку. Передала стакан.
— Спасибо.
— Как самочувствие?
— Нормально. Только глупо как-то. Говорила себе — иди медленно, держись за перила… А глянула на лужу — и всё.
— Вам сделали снимок?
— Да. Перелом. Но несложный.
Они замолчали. Потом Нина Константиновна вдруг сказала:
— Ты хорошая мама, Полина. И я понимаю — тебе тяжело со мной. Это правда видно. Я не виню.
Полина сжала пальцы на коленях.
— Я стараюсь. Просто… всё навалилось. И я не знаю, как быть. Не умею сразу всё — и семью, и работу, и заботу. Я злюсь, а потом стыдно. Но не говорю. Потому что надо быть хорошей.
Нина Константиновна кивнула. Тихо, почти шёпотом:
— Не надо быть хорошей. Надо быть собой. А я всё равно… домой не вернусь. Оформила заявление в пансионат ещё на прошлой неделе. Думаю, скоро место найдётся.
Полина подняла голову.
— Вы серьёзно?
— Серьёзно. Мне там даже проще будет. И вам легче. Вы молодые. У вас своя жизнь. Я не хочу мешать.
Сергей пришёл домой злой. Швырнул ключи на тумбочку, не разуваясь.
— Она что, сама всё решила? Даже не посоветовалась. Подала заявление, нашла место — как будто мы чужие.
— Она не хочет мешать, — тихо ответила Полина.
— Да это глупость. Ей плохо — мы должны быть рядом. Мы же семья.
Полина долго молчала. Потом сказала:
— А если рядом кому-то тоже плохо?
Он не ответил.
Через неделю Нину Константиновну выписали. Она настояла, чтобы её отвёз не Сергей, а соцтакси. Уложила в сумку халат, упаковку лекарств, полотенце и конверт.
— Это вам, — протянула она Полине у входа. — Там кое-что — не бойтесь, не деньги. Просто открытка. Так, память.
Полина стояла с Мишей в дверях. Он обнял бабушку.
— Приезжай, ладно? На день рождения.
— Если получится, обязательно.
Когда лифт закрылся, Полина долго стояла у двери, не двигаясь.
Прошёл почти месяц. Почти всё вернулось в привычный ритм. Только квартира будто стала другой: просторнее, тише.
Однажды, возвращаясь с работы, она нашла в ящике открытку. Сломанный почерк, чуть дрожащий:
«Спасибо, что были рядом. Я не забуду. С любовью, Н.К.»
А вечером пришло голосовое. Голос был хриплый, слабый.
— Полина, здравствуй. Я тут в окно смотрю… Листья желтеют. Осень приходит. Вы с Мишей не болейте. И Сергея береги. Он упрямый, но добрый. А ты… Ты добрая. Хоть и строгая. Я это поняла. Спасибо тебе.
Полина прослушала сообщение дважды. Потом просто сидела на кухне в темноте, слушая тишину.
Через день она зашла к мужу на работу. Он удивился, вытер руки об ветошь, указал на лавку у входа.
— Ты чего? Что то случилось?
Полина села.
— Я тогда многое испортила. — Она посмотрела прямо. — Но хочу это изменить.
Он кивнул. Где‑то внутри у него будто оборвалась тяжесть — словно за последний месяц он впервые услышал то, что ждал. Он не перебивал, просто смотрел на неё, и в его взгляде впервые появилось что‑то мягкое, настоящее.
— Давай завтра поедем к твоей маме. Я хочу её проведать… и извиниться.
Он снова улыбнулся и только кивнул.
И это было важно.
