Если бы Ольга вела дневник, то сегодняшний день она бы озаглавила просто: «Очередной цирк». Потому что если жизнь ей что-то и преподносила регулярно, то это были гастроли свекрови — с фанфарами, шуршащими папками и запахом тяжелых духов, от которого сворачивались носы даже у оконных фиалок.
— Вадим, твоя мама сегодня звонила, — Ольга не отрывала взгляда от настенных часов. Тикали они как-то особенно зловеще. — Опять у нее какая-то финансовая революция века. Спасает мир. Ну, или хотя бы свои стареющие амбиции.
Вадим, вжавшийся в ноутбук, как кролик в тень, изобразил подобие улыбки. Он заранее знал, к чему ведёт этот разговор. Программа предсказуемая, как утренний кашель у курильщика.
— Что на этот раз? Только не говори, что снова трейдинг? Или она решила стать криптокоролевой?
— Поживее. БАДы из Кореи. Говорит, закинь десятку — получишь сотню. Честно, как в аптеке. Только не в нашей, а где-то в Сеуле.
Кухня у них была маленькая, но уютная. Такая, где от одного взгляда на скатерть с петушками становилось теплее, чем от батарей в феврале. Ольга её обустраивала как храм, всё выбирала сама: шторы в цвет к утреннему солнцу, кружки — как из детства, и полки с книгами, которыми никто не пользовался, но зато казались умными.
— Знаешь, что самое печальное? — Она повернулась к мужу. — Она ведь искренне верит во всё это. У неё такая вера, что хоть церковь открывай: храм святого БАДика.
Вадим отложил ноутбук и потер лицо руками. Было видно, что устал. Не физически — морально. Измотан тем, что между матерью и женой он всё ещё пытается быть дипломатическим мостом, который вот-вот треснет.
— Мама всегда такой была. После папиной смерти — только хуже. Она теперь в каждой рекламной листовке видит спасение. Ей кажется, что если правильно выбрать шрифт на баннере, можно и в рай попасть, и пенсию утроить.
Ольга села, сложив руки, как учительница, что собирается выговаривать двоечнику, но делает это с любовью и усталостью.
— Мы отдали ей больше ста тысяч. И где они? Где? Хотя нет, не говори. Я знаю: где-то между «школой инвесторов» и «курсом для молодых пенсионеров».
— Оля… но она же… моя мать…
— А я что — регистрировалась в этой лотерее? — перебила она, сдержанно, но с нажимом. — Я свою жизнь строила кирпич за кирпичиком. Не «кнопкой бабло». Я квартиру эту одна купила. Машину — одна. Работала, экономила. И мне за это… БАДы.
Дверной звонок прозвучал, как по нотам. Они переглянулись — с таким выражением, будто за дверью стоял не человек, а проклятие из бабушкиного сна.
— Только не говори, что это она, — прошептала Ольга. Как в дешёвом сериале, где всё начинается с фразы: «Я вернулась…»
Через минуту в кухне запахло духами, ладаном из рыночного павильона номер восемь и мятой обидой. Тамара Петровна. Её вход был всегда театрализован, но без зрителей, которые хлопают. Только глядят с тоской.
— Оленька, солнышко моё! — Она распахнула объятия, словно Ольга не бухтела на неё каждую неделю, а писала письма в ожидании с фронта. — У меня к вам потрясающая новость!
Папка, которую она поставила на стол, будто весила двадцать килограмм. Там, судя по выражению её лица, лежал ключ от счастья. Или от очередного кредита.
— Это революция, дети мои! — засияла она. — БАДы, но не простые! Молодость, здоровье, энергия — всё в одном флаконе. Елена с соседнего подъезда уже вложилась. У неё очередь клиентов от подъезда до МФЦ!
— Мама, может, сначала чаю? — попытался вставить Вадим.
— Чаю? Нет времени, Вадик! Надо действовать! Я прошу всего пятьдесят тысяч! Через месяц верну с процентами! У нас в стране не так быстро только ракеты летают!
— Тамара Петровна, — вздохнула Ольга. — Это не бизнес. Это очередной миф о Золотом Тельце. Только телец пластмассовый и без гарантии.
— Вот ты, Оля, всё копишь-копишь, — возразила свекровь. — А жизнь-то проходит! Ты пойми, в гробу карманы не нужны!
— И оттуда вы тоже уже хотите что-нибудь инвестировать? — съязвила Ольга, медленно вставая. — Мы с Вадимом решили, что больше не участвуем в этих проектах.
— Вадим! — выкрикнула свекровь с надрывом, как на суде. — Ты слышал? Ты позволишь ей так со мной говорить? С матерью, которая тебе жизнь дала?
Вадим зажмурился. Было видно: он хочет исчезнуть. Или стать кошкой. Лучше — мебелью.
— Мама, мы не можем. Прости.
Свекровь шумно собралась, как в обиде: бумаги, кольца, сумочка, духи. Всё это гремело, пахло и тенькало.
— Вы совершаете огромную ошибку! — бросила она напоследок. — Это шанс! Последний шанс!
Когда дверь захлопнулась, в кухне наступила такая тишина, что было слышно, как кот на седьмом этаже закашлялся.
— Сколько раз это было? — тихо спросила Ольга. — Сначала «последний шанс», потом — «нас обманули».
— Я ей больше не дам, — сказал Вадим. — Обещаю.
Ольга ничего не ответила. Только смотрела в окно. Там, внизу, шёл дождь. Он был единственным, кто точно знал, когда остановиться.
Четыре месяца — не много и не мало. За это время у Ольги вырос базилик на подоконнике, начальница трижды обещала премию и ни разу не выдала, а Вадим стал чаще стирать носки сам. И всё бы ничего, если бы жизнь не имела привычки устраивать рецидивы — хуже, чем у хронической простуды.
Ольга читала книгу — что-то о скандинавской психологии и здоровых границах. Ирония момента заключалась в том, что границы были здоровыми только на бумаге. В реальности — это были те же старые двери, за которыми стоял муж с лицом, как после известия о третьей мировой.
Он вошёл, как входят люди, потерявшие что-то большее, чем ключи.
— Что случилось? — Ольга сразу почувствовала — дело серьёзнее, чем забытые носки на балконе.
Вадим долго молчал. Сел. Опустил плечи. Помолчал ещё. И выдохнул:
— Мама заложила квартиру.
Тут бы драматическая музыка сыграла. Но на кухне стояли только холодильник и кофемашина, ни один из них играть не умел.
— Что? — спросила Ольга, так тихо, как будто громкость определяет уровень трагедии.
— Какой-то инвестиционный проект. Обещали утроить вложения. Она взяла кредит — два миллиона. Под залог своей квартиры. И… всё.
— Всё? — Ольга встала. Медленно. Не как в фильмах, где героиня срывается в истерику, а как бухгалтер, которому подбросили нолик в квартальном отчёте. — Где теперь эти деньги?
— Фирма исчезла. Телефоны не отвечают. Офис пуст. Мошенники, как всегда, — Вадим потер лоб. — Она думала… ну, сделать подарок нам. Удивить.
— Подарок, — прошептала Ольга. — Под залог квартиры. Ты слышал себя сейчас?
Она пошла по комнате. Молча. По кругу. Словно тигрица в клетке, в которую только что закинули мясо и камень. Вкусное и тяжёлое — всё сразу.
— Банк уже прислал уведомление. У неё есть три месяца. Потом — торги. Она… она в панике.
— Прекрасно, — отрезала Ольга. — Просто прекрасно.
Вадим встал, подошёл, заглянул в глаза. Его лицо стало чужим — как будто он пытался быть кем-то между сыном и мужем, но оба варианта выглядели плохо.
— Нам надо ей помочь.
— Нам? — голос Ольги стал металлическим. — У нас нет таких денег.
— У тебя есть… машина. Новая. Её можно продать.
Вот оно. То самое. Слово, которое ломает недели, месяцы, годы. «Машина». Для кого-то — средство передвижения. Для Ольги — доказательство. Символ. Маленькая победа над жизнью, которая не обещала ничего, кроме квартплат и налогов.
Она замерла. Вспомнила, как таскала бухгалтерию домой, как считала копейки, как отказывала себе даже в новой обуви. Ради этой машины. Ради себя. Единственный её каприз.
— Ты хочешь, чтобы я продала машину, на которую копила шесть лет?
Вадим кивнул. Тихо. Как будто от этого зависела не квартира матери, а его право спать в их постели.
— Мы купим потом. Что-нибудь попроще. Или… поездим на автобусе.
— А ты знаешь, — прошептала Ольга, — что она сделает, когда мы выплатим долг? Она снова что-нибудь придумает. Очередной БАД, франшизу на прокат пуговиц, или школу интуитивного питания для собак.
— Сейчас ей реально грозит остаться на улице! — голос Вадима сорвался, и в нём впервые за долгое время было нечто похожее на мужскую решимость. — Она моя мать!
— А я кто? Кассир в банке под названием «семейный бюджет»?
Вечером они разговаривали долго. Кричали. Молчали. Кричали снова. Ольга вспомнила всё. Про старую косметику за сорок тысяч, про курсы «как стать миллионером за три дня», про «гарантированную ренту в Болгарии». Про то, как они уже давали. Давали. И опять давали.
А утром… утро было ещё хуже.
Телефон зазвонил в 7:12. Мозг ещё спал, но голос в трубке был бодр, как продавец на рынке:
— Ну что, довольна? Мой сын ночевал на диване! Из-за тебя!
Ольга прижала трубку к уху. Кажется, Тамара Петровна перешла на ультразвук.
— Вы хотели заложить квартиру — заложили. Хотите продать машину — продавайте свою.
— Да как ты смеешь! Я, между прочим, мать! Родная мать! А ты… бессердечная эгоистка!
— У меня есть сердце. Но ещё и мозг. И совесть. И счёт в банке, который я открыла сама. Без вашей помощи.
Тамара Петровна задышала в трубку, как старый пылесос.
— Мы приедем. Надо обсудить.
Через час они были в сборе: Ольга, Вадим и Тамара Петровна — как собрание жильцов в доме, где вот-вот отключат газ.
Свекровь не смотрела на Ольгу. Она смотрела мимо. На занавески. На кота. На чайник. Только не на неё.
— Я думал, — начал Вадим, — и… мы решили: машину придётся продать.
Ольга медленно поставила чашку.
— Вы решили. А я — нет.
— Ты выбираешь машину вместо моей матери? — хрипло спросил Вадим.
Ольга кивнула. Медленно. Без истерик. Но так, что стало ясно: назад дороги нет.
— Это не просто машина. Это моя жизнь. Мой труд. Моя свобода. И я не отдам её на очередной ваш цирк.
— Тогда… — прошептал Вадим, — нам, наверное, лучше… уйти.
— Чемодан в прихожей, — ответила она. — Ваш. Тамара Петровна, помогите сыну. У него тяжёлые вещи.
Они ушли. Без крика. Без проклятий. Даже дверь закрылась тихо — как в финале хорошей книги, где всё уже сказано.
Ольга осталась одна. И в этой тишине впервые за долгое время не было страха. Только покой. И чувство, что, наконец, она выбрала себя.
Развод — это как утренний понедельник: никто его не ждал, но вот он пришёл. И отменить уже не получится. Только пережить. С накрахмаленной спиной и лицом человека, который больше не хочет оправдываться.
Через три недели после выдворения Вадима с мамой, Ольга подала заявление. Без истерик, без угроз. Как в аптеке: «Мне, пожалуйста, один развод. Без сахара, без слёз».
Судья была пожилая женщина с волосами цвета пожухлого лёнка. Она смотрела на Ольгу и кивала так, будто хотела сказать: «Деточка, сколько я таких мальчиков видела… Они всегда обещают, что ‘всё будет по-другому’, пока снова не придёт их мама».
Ольга подписала бумаги с неожиданной лёгкостью. Никакой помпы, никакой мелодрамы. Только тишина и ощущение, что у неё из рук вынули гирю. Нет, не вынули — она сама её скинула.
Потом был переезд. Маленькая, но новая квартира в спальном районе, где никто не знал, как зовут её бывшую свекровь. Уже не квартира с историей, а квартира с будущим. И тишина. Такая, в которой слышно собственные мысли — а не мамины инструкции по успешной жизни.
Работа шла своим чередом. Бухгалтерия — дело нудное, но надёжное. Деньги складывались на счёт. Машина блестела на парковке. А внутри — не было чувства вины. Какое удивительное состояние, когда ты просто не виноват. Ни в чьих мечтах, провалах, схемах.
Вадим пытался звонить. Раз в неделю. Потом раз в две. Потом тишина. Видимо, Тамара Петровна начала новый бизнес. Возможно, производство свечей из апельсиновых корок. Или онлайн-курсы «Как быть любимой матерью и не платить по счетам».
Ольга не брала трубку. Не потому, что злилась. А потому что разговаривать не о чем. Как обсуждать кредит с человеком, который давно живёт в минусе?
Она завела привычку гулять по вечерам. Медленно. Без цели. Просто чтобы дышать. Иногда замечала, как женщины постарше смотрят на неё с лёгкой завистью. Такая, знаете, что не разрушает, а щиплет: «Вот бы и мне так — взять и уйти».
В какой-то момент ей стало по-настоящему хорошо. Не весело, не легко. А именно — хорошо. Это когда утро начинается с тишины, день — с работы, а вечер — с самого себя.
В одну из таких прогулок она услышала фразу от случайной прохожей:
— Я всё для них делаю, а они мне — нож в спину!
И вдруг, без предупреждения, Ольга засмеялась. По-настоящему. В голос. Потому что поняла: да, она тоже «всё делала». Но нож держала не в спине — в руке. И наконец воспользовалась им. Чтобы разрезать верёвку, которой её привязывали к чужим ожиданиям.
