Виктория проснулась в семь двадцать, как всегда. Даже в выходной. Даже в воскресенье. Даже если спала три с половиной часа. Это уже не был режим — это была нервная память тела. Она перевернулась на бок и, не открывая глаз, потянулась к пустому месту рядом.
Пусто. Сергей опять ночевал у матери. Или у Лидки — его двоюродной сестры, которая была на редкость гнусная баба, с липким голосом и навязчивыми объятиями.
С кухни доносился звон посуды. Виктория вынырнула из кровати резко, как из ледяной воды. Носки — вон, под тумбочкой. Халат — черт, на балконе. И в трусах на кухню — не вариант. С ними там Нина Степановна. Тёща всех времён и народов.
Она выглянула из спальни — аккуратно, как партизан из окопа. На кухне восседала свекровь. Она ела селёдку с луком. В восемь утра.
— О, и проснулась наконец, — сказала Нина Степановна, не отрываясь от своей трапезы. — А то я уж думала — опять проспит, как в тот раз, когда Серёженька на работу опоздал.
— А я не на заводе, у меня гибкий график, — пробормотала Виктория, входя на кухню.
— Ну да, у вас же «удалёнка», — свекровь хмыкнула. — Сидишь дома, кофе попиваешь и что-то там «делаешь».
Виктория молча достала кружку. Подумала, что в следующий раз просто напишет себе на лбу: “Работаю, мать твою, с клиентами по недвижимости. И да, приношу деньги”.
— Ты бы, кстати, могла в зале порядок навести, — продолжала Нина Степановна. — Там пыль уже неделю. Мы с Лидочкой вчера зашли, так ахнули.
— Лидочка вчера была здесь? — спокойно спросила Виктория, хотя внутри всё завибрировало.
— Конечно. Мы ведь обсуждали, как сделать ремонт по-человечески. Эти обои же… они же совсем не домашние.
Не домашние обои в МОЕЙ квартире, — подумала Вика. Но вслух сказала:
— Вы без меня решили делать ремонт?
— Да ты не обижайся, Викуля, — тут в голосе свекрови появилась нечто похожее на мягкость. — Просто мы с Сергеем думали, что надо уже обновить. Ну и раз квартира теперь семейная…
— Она не семейная, — Вика развернулась, лицо стало ледяным. — Она моя. Завещана мне бабушкой. До брака.
— Ну что ты начинаешь, — с нажимом сказала Нина Степановна. — Вы же семья. Как можно делить? Это же неправильно. Вот и Сергей так говорит: не дело — у жены квартира, а мать с сыном по съёмным ютятся.
— Так пускай съёмные оплачивает. У него зарплата есть, у меня ипотека — нет, — сухо ответила Виктория.
Свекровь затаила дыхание, как перед выстрелом.
— И потом, — продолжила Вика, — он тут и не живёт толком. Я уже не знаю, где его вещи, где его мысли и где вообще он сам.
— Вот именно, что не живёт, — в голосе матери Сергея прозвучал тон, от которого Вике захотелось взять сковородку и разбить её об стол. — Потому что ему неуютно. Мужчине в доме должно быть уютно. А тут… только твои ковры и твои правила.
— Мои ковры, — сквозь зубы повторила Вика. — Мои. И стены мои. И даже газовая плита — она моя. Я её покупала, когда вы ещё с мужем в Сочи ездили восстанавливать нервы.
— Не надо намеков, Вика, — Нина Степановна встала. — Я — женщина со стажем. И я знаю: если мужчина бежит из дома, значит, в доме пахнет не любовью, а уксусом.
— Нет, — улыбнулась Вика, — там пахнет мамиными котлетами. Которые ему жарят в девятнадцать лет. И утюжат трусы. Только не говорите, что вы ещё и бреете ему бороду.
— Ты хамка, — свекровь хлопнула дверцей холодильника. — Вот ты кто. И только потому, что тебя жалеют — ты ещё тут. А вообще-то, по закону…
— По закону квартира моя. Хотите — могу распечатку из Росреестра прислать на холодильник. Вместо магнитиков из Анапы.
Свекровь ушла в комнату, шлёпая по полу. Через десять минут она уже говорила с Лидой по громкой связи. Вика слышала каждое слово:
— …да-да, ну как всегда. Хамит. Хозяйка с замашками. Ты бы видела, как она Серёжу осаживает. Он ведь у нас добрый. Мягкий. Не то, что её покойный дед — тот за слово щёлкал.
Серёжа вернулся вечером. Он пах дезодорантом и чужим пледом.
— Ты чего опять сцепилась с мамой? — спросил он, вешая куртку на стул, как всегда.
— Потому что она живёт у меня и указывает мне, что делать. Потому что она приводит своих гостей и обсуждает мои обои. Потому что она в этой квартире хозяйка, а не я.
— Вика, ну ты же понимаешь… мы же семья. У тебя квартира — ну и что? Всё же общее.
— Нет, Серёж, — тихо, но отчётливо произнесла Вика. — Всё общее, когда есть “мы”. А у нас уже “они и я”.
Он помолчал. Потом сел на диван и спросил:
— А если я попрошу… ну, хотя бы маму пожить с нами, пока она с квартиры съедет?
— Нет, — ответила Вика. — Я тебя люблю. Но не настолько, чтобы терпеть ежедневное съедание моей самооценки с утра.
Сергей встал. Пошёл на кухню. Открыл холодильник, закрыл. Потом снова открыл. И громко сказал:
— У тебя и колбасы нет. Вот что ты вообще делаешь целый день?
— Защищаю свои квадратные метры, Серёж. А колбасу ты и у мамы поешь.
В тот вечер он ушёл. Опять.
А на утро Вика нашла на столе записку. Почерк Сергея, его любимый блокнот:
«Прости. Я не могу между вами. Я выбираю не сторону, я выбираю спокойствие.»
Вика села. Долго сидела, смотрела в окно. На полке лежали ключи. Второй комплект — Нина Степановна. И Лида. Они были в этой квартире чаще, чем сам Сергей.
Через час она собрала ключи в пакет. И пошла к нотариусу. Заявление на запрет регистрации третьих лиц в её собственности. Потом к участковому — заявление на психологическое давление. Потом — к юристу.
На следующий день она поменяла замки.
А ещё через день… к ней пришли с “семейным советом”.
Дверной звонок зазвенел в одиннадцать утра. В воскресенье. Опять.
Вика уже сидела на кухне с чашкой кофе — из той чашки, которая ещё с института: кривая ручка, трещина сбоку и надпись «Не мешай мне, я уже жалею, что проснулась». Она услышала голоса ещё до того, как подошла к двери. Один голос был пронзительно-добровольный — Лида. Второй — злобно-обиженный, узнаваемо материнский.
— Ну, здравствуй, хозяйка, — Лида ввалилась в прихожую первой, таща в руках что-то похожее на папку и коробку конфет. — Мы к тебе с миром!
— Лучше бы с адвокатом, — тихо сказала Вика, глядя, как вслед за Лидой в дом заходит Нина Степановна, в новеньком пальто и с таким лицом, будто пришла на похороны сына. При этом — накрасилась. Подозрительно.
— Проходите, — Вика махнула рукой в сторону кухни. — Столы у меня ещё ваши, можете чувствовать себя как дома.
— А ты иронизируешь, — Лида кивнула, — а ситуация, между прочим, критическая. Серёжа весь на нервах. Сказал: решайте без него, я больше не могу.
— Он всегда так: “я не при делах”. С рождения. Даже в роддоме наверняка в стороне стоял и молчал, — бросила Вика, ставя перед ними по чашке. — Что, водички? Или у вас своё — духовное?
Лида раскрыла папку. Начала вытаскивать какие-то распечатки, бумаги. Пискнула:
— Значит так. Мы посоветовались. Сели, подумали. Поговорили с адвокатом… неофициально, конечно…
— Вы когда успели? Вчера же в 22:00 вы всё ещё трепались по видео со свекровью про сериал, где муж ушёл к любовнице? — хмыкнула Вика.
Нина Степановна бросила взгляд, полный обиды:
— Это ты думаешь, что мы только сериалы смотрим. А мы вот сидели и думали — как тебе помочь.
— Ага. Начнём с того, что это уже весело.
Лида сглотнула. Подвинула лист бумаги поближе:
— Мы предлагаем мирное соглашение. Смотри. Ты — выделяешь Сергею часть квартиры. По-честному. По семейному. А он, в свою очередь, выписывается, и вы договариваетесь мирно о разводе. Без судов. Без крови. Просто… по-людски.
— Ты серьёзно? — Вика рассмеялась. — Часть квартиры? Выделяю? А может, я ему ещё душевную надбавку выпишу? За моральные страдания?
— Вика, — серьёзно сказала Нина Степановна, — ты пойми: ты никогда бы этой квартиры не получила, если б не вышла за моего сына. Мы же думали, вы как семья — вместе.
— А я думала, вы не наглые. Видимо, все ошиблись, — спокойно сказала Вика, убирая бумагу. — Эта квартира была мне завещана за три года до того, как я встретила Сергея. Я её ремонтировала. Я в ней жила. И терпела ваши визиты по воскресеньям. И ваши советы. И ваши мокрые полотенца на диване.
Лида не выдержала:
— Но ведь ты знала, что, выйдя замуж, всё становится совместным?
— Только то, что нажито в браке, Лида. Это закон. А не семейное радиошоу. Хотите — почитайте Гражданский кодекс. Глава шестая. Могу распечатать.
Нина Степановна вскипела:
— Да ты неблагодарная! Да мы тебя как родную приняли! Да ты…
— Приняли? — Вика встала. — Мне первый раз показали мои «места» на следующий день после свадьбы. Помните, Нина Степановна? “Вот утюг, вот стирка, а муж у нас любит, чтоб мясо без жилок.” Я ещё тогда заподозрила, что попала в рабство.
— Не преувеличивай! — фыркнула свекровь.
— Ладно, — Вика подошла к двери. — Знаете, что самое обидное? Не квартира. Не даже ваши бумажки. А то, что Сергей за всё это время ни разу не сказал: “Это моя жена. И это её дом.” Он просто молча ушёл. Сдался. Как всегда.
— Он устал, — пробурчала Лида.
— А я? Мне каждый вечер здесь, как минное поле. Я выживаю в собственной квартире. Вы пришли ко мне, как будто я у вас в гостях. С бумагами. С условиями. С “предложениями”. А знаете, что?
Она подошла к шкафу. Достала коробку. В ней — все подарки от Сергея, фото, мелочь, ключ от его старого ящика в “Икеа”.
— Забирайте. Всё. И вот ещё — ключ от парадной. Второй комплект. Я вызвала мастера. Завтра — новые замки. А если хоть один из вас сунется без звонка — вызову участкового. Или чёрта с рогами. Кто быстрее приедет.
— Ты же не можешь выгнать мать своего мужа! — вскрикнула Нина Степановна.
— Я могу выгнать чужую женщину, которая живёт в моей квартире, трет мне нервы и раздаёт советы в обмен на претензии.
Лида поднялась. Молча. Пошла к выходу. За ней — Нина Степановна, шаркая туфлями. На пороге обернулась:
— Вот увидишь. Ты ещё пожалеешь. Мужчины такие — уйдут к тем, кто молчит и делает котлеты.
— А я не котлеты. Я женщина. И я, знаете ли, больше не на распродаже.
Дверь закрылась с глухим хлопком. Вика осталась одна. Тишина.
Вечером пришло сообщение от Сергея:
«Я не знал, что они придут. Я у Лиды. Мама говорит, ты разрушаешь всё. Я не понимаю, зачем ты воюешь.»
Вика перечитала раз пять. Потом написала:
«Я не воюю. Я наконец живу. Когда решишь быть взрослым, а не дипломатом с крошками от маминых булочек — можешь позвонить. А пока — прощай.»
Сообщение отправлено.
Она положила телефон. Подошла к окну. Город жил своей жизнью. Снизу пахло чем-то жареным, гудел автобус, лаяла собака.
А её сердце… впервые за долгое время било ровно.
Завтра начнётся новая неделя. С новыми замками. Без ключей от чужих людей.
В суд Виктория шла как на казнь, хотя за последнюю неделю уже трижды там была. Но сегодня — финал. Заседание по разделу имущества и официальному расторжению брака. Формальность, сказали в бюро. Мелочь, сказал адвокат. Просто бумажка, сказал Сергей.
Просто бумажка? Ага. Как свидетельство о рождении. Как завещание. Как извещение о смерти. Простая бумажка, от которой всё внутри выворачивает.
Она приехала за двадцать минут. Села в коридоре, под тупым плакатом «Наследственное право — это просто». Кто вообще пишет такие слоганы? Психопаты?
Сергей пришёл позже. В новой рубашке. Без галстука. С телефоном в руке. И с глазами — как у уволенного менеджера среднего звена: и грустно, и по фигу.
— Привет, — буркнул, садясь рядом. — Я без мамы.
— Молодец. Осознанный шаг, — ответила Вика спокойно.
— Лида тоже не поехала. Сказали: разбирайтесь сами. Ну, раз ты так хочешь.
— Я не хочу, Сергей. Я устала. Это разные вещи.
Он кивнул, как кивала её бабушка, когда слушала прогноз погоды. То есть — никак.
Секретарь вызвала. Судья — женщина лет пятидесяти, уставшая, сухая, с заломленным пиджаком — посмотрела на них как на скучную пару из сериала, где всё давно ясно.
Адвокат Виктории поднялся первым.
— Уважаемый суд, моя доверительница получила эту квартиру по завещанию от родной тёти. До брака. Все документы представлены. Проживали супруги в данной квартире с момента регистрации брака, но имущественных вложений с совместного счёта не было. Более того, с момента подачи на развод ответчик покинул место проживания и проживает у родственников.
Судья кивнула. Перевела взгляд на Сергея:
— Есть что добавить?
Сергей почесал шею.
— Ну… мы ведь вместе жили. Много лет. Я считал, что… как бы… всё общее.
— Основания? Финансовые вложения? Ремонт? Платежи? — сухо переспросила судья.
— Нет, — пробормотал он. — Я не платил. Работал мало. Ну, временно… Потом мама помогала…
— Мама, — отметила судья. — В этом деле мама не имеет юридического веса. Продолжим.
Иск удовлетворили. Развод оформлен. Квартира — собственность Виктории. Чистая, неподеленная, неоспоримая. Бумажка. Простая. Судья подписала.
Они вышли в коридор. Тишина. Кто-то хлопнул дверью в соседнем зале.
Сергей стоял, глядя в пол.
— Ну… ты победила, — сказал он наконец.
— Я не воевала, Серёжа. Это не была победа. Это была эвакуация.
Он покивал. Потом вдруг поднял глаза. А там — боль. Настоящая. Без маминых нашёптываний.
— Знаешь… я всё время думал, что ты справишься. Ты всегда была сильная. А я… Я просто не знал, как тебя поддерживать. Мне казалось — лучше не мешать.
— Ты не мешал, — тихо ответила Вика. — Ты просто исчезал. Каждый раз, когда надо было встать рядом — ты втыкал в стену и ждал, пока всё утихнет.
— Я не умею по-другому.
— А я больше не умею терпеть.
Они стояли ещё минуту. Потом он кивнул и ушёл. Без объятий. Без сцены. Просто ушёл. И это было правильнее всего.
На следующий день в её почтовом ящике лежало письмо. Рукописное. От руки. Почерк — чужой, но аккуратный.
«Вика. Я всё-таки хочу извиниться. Я — Нина Степановна. Ты, конечно, не ждала. Но я правда не знала, что мой сын может быть таким… пустым. Я всё время думала — он хороший. Просто ты его давишь. А теперь вижу — ты одна держала этот брак. Не он. Не мы. Ты. Прости меня за всё. И… спасибо, что хотя бы не обозвала меня при судье. Я бы тебя поняла. Но ты молчала. Это была твоя победа. Ты достойная женщина. А я — глупая старая дура. Удачи тебе. Только не возвращай его, если приползёт. Он не научился быть мужчиной. А ты — стала женщиной».
Вика положила письмо на стол. Глотнула кофе. Потом просто… улыбнулась.
Первый раз за долгое время — без горечи. Просто по-человечески.
Она жила одна. В своей квартире. Без замков, которые надо было прятать. Без визитов по воскресеньям. Без советов, как резать мясо.
Теперь она знала: у свободы нет запаха. Но у неё точно есть вкус.
И он — неотразимо похож на вкус жизни.
