— Сколько? — Соня стояла в дверях кухни, держала в руке половник и смотрела на мужа, как на впервые увиденного незнакомца.
— Ну… двадцать, — Андрей делал вид, что смотрит в телефон, хотя тот уже давно погас. — На неделю. Там у неё с Жекой опять алименты застряли, а Варьке на курсы надо…
— Двадцать. На неделю. — Она повторила как диктант. — Ага. А мне на кофейню можно хоть десять?
— Соня, ты опять… Ну при чём тут кофейня? Ты же сама говорила — не время. Вот и я тоже…
— Не ты тоже. Ты никогда не говорил, что «не время», когда она просила. Даже когда просила на шторы с пайетками. Или на зубы своему этому… как его… Даниле.
— Это её сын. Мой племянник.
— А я кто тебе?
Андрей посмотрел на неё, наконец-то. Усталый взгляд. У него, видите ли, усталый взгляд. У неё — и круги под глазами, и гипотетическая язва желудка от этих «разговоров», и мечта на балконе в виде пыльной коробки с документами по аренде.
— Ты жена. — Андрей вздохнул. — И, как жена, должна понимать, что дети — это святое.
— Мои дети — это мои мечты, Андрей. А твои дети, похоже, — это Ларисины претензии.
Он махнул рукой, встал и пошёл мыть кружку. Соня слышала, как вода льётся, а её внутри жгло так, будто она проглотила весь кипяток с этой плиты.
— Ты знаешь, — голос её дрожал, — я год копила. Откладывала от обедов, от отпуска, от зимних сапог. А ты — за два месяца слил почти треть. Потому что у Ларисы «снова проблема».
— У неё дети. У неё муж козёл. Она одна тащит.
— А я, выходит, в брак вышла ради того, чтобы быть бухгалтером чужой семьи?
Андрей обернулся. Его лицо налилось красным, как будто она ударила по больному.
— Ты вообще слышишь себя? Ты зарабатываешь! У тебя зарплата больше моей! Ты не голодаешь! А она…
— Да! Я зарабатываю! Чтобы воплотить СВОЮ мечту, а не финансировать чужое безобразие в пайетках! — Соня уже кричала. Впервые. До этого она всегда выдерживала. Сдерживалась. Делала глоток воды, считала до десяти, повторяла мантру «он просто любит сестру». Но сегодня сломалась.
На кухне повисла тишина. Только капала вода с тарелки, которую Андрей не успел досушить.
— Это в тебе говорит эгоизм, Соня. Ты была добрее, когда мы познакомились.
— А ты — не был подкаблучником у своей сестры, — выдохнула она. — Знаешь, что самое страшное? Я даже не злюсь на неё. Я злюсь на тебя. Потому что ты позволил. Потому что ты меня не защищаешь. Потому что ты за моей спиной переводишь деньги, и в итоге я всё узнаю от её кривоногой дочки в ТЦ, между «маме варежки купили» и «а дядя Андрюша добрый».
Андрей сел обратно на стул, откинулся назад и уставился в потолок.
— Значит, ты считаешь, что я — предатель?
— Нет. Я считаю, что ты — предатель своей семьи. То есть меня. Потому что мы — это тоже семья. Или уже нет?
Он не ответил. И вот это молчание было громче всех их ссор за последние месяцы.
Соня вытерла руки о фартук, сняла его и медленно повесила на крючок. Сердце било в висках. Губы пересохли. Она вышла из кухни и села на краешек кровати в спальне, как на краю скалы. Пустота под ногами, ветра в лицо.
Через пять минут за ней не пришёл никто.
Она знала, что это будет. Что он опять будет молчать. Что Лариса позвонит завтра утром. Что Андрей скажет: «да, я перевёл, а что мне было делать». Всё знала. Но раньше надеялась, что может — ошибается.
На следующий день Лариса появилась как всегда — без звонка, в пятничных легинсах и с торчащим из сумки детским ботинком.
— Соне привет. — Лариса прошла мимо, как ветер в окно. — Ой, а чё это ты такая? С лица спала?
Соня молча кивнула.
— Андрюша дома?
— Нет. На работе.
— Ну, может, кофе нальёшь? А то я с этими кругами — на голове, а не под глазами.
Соня наливала, глядя, как сахар сыплется в чашку. Три ложки. Лариса всегда делала вид, что она на грани срыва, но добавляла сахара с такой страстью, как будто единственное её удовольствие в жизни — липкая сладость и чужие деньги.
— Слушай, Сонь. Я вот подумала. Может, ты дашь мне в этот раз не двадцать, а тридцать? Мне правда тяжело. Варя вон кашлять начала. Может, аллергия. Может, стресс. Ну ты же понимаешь…
Соня поставила чашку на стол.
— Понимаю, — сказала она тихо. — Только у меня к тебе теперь другой разговор.
Лариса удивлённо замерла, подняв бровь, как актриса, не нашедшая реплики в сценарии.
— Андрей мне больше ничего не переводит. Всё, что у нас было — ушло. Я свои сбережения защитила. Через банк. Доступ есть только у меня.
— Чего?.. — Лариса даже не села. — Это что, ты ему запретила?
— Это я себе разрешила. Жить. По-своему.
Тишина. Две женщины. Один чайник. Три ложки сахара. И целая пропасть между ними.
— Ну ты и стерва, Соня, — прошептала Лариса, но голос её звучал как-то растерянно. Не обиженно, не зло — просто растерянно. Как будто ей впервые отказали в том, к чему она привыкла.
— Возможно, — Соня пожала плечами. — Но зато теперь я точно знаю, на что у меня уйдут деньги. Не на зубы твоему племяннику. А на стены моей кофейни.
Лариса хлопнула дверью. Соня осталась в кухне. Стояла, глядя на пустую чашку. Ни глотка. Зато — какое освобождение.
В коридоре щёлкнул замок. Андрей вернулся. Соня не обернулась.
— Ты знал, что она опять придёт? — спросила она в пространство.
— Да, — коротко. — И что ты ей сказала?
— Что у нас теперь бюджет закрытого типа. Становись в очередь.
Соня сидела на полу, обложившись папками. Пол кухни был её штабом — документы по аренде, эскизы будущей кофейни, прайс-листы поставщиков. Кофе в кружке остыл, мысли — наоборот, закипали. Она не просто считала. Она держала оборону.
Когда Андрей пришёл с работы, она даже не подняла головы. Он, конечно, заметил. Обошёл молча, насыпал себе макарон. Пожевал. Выпил воду. Пошёл в душ. Вернулся. И только потом — вот оно! — включил в себе мужа.
— Ты что, теперь живёшь на кухне? — с упрёком в голосе, будто она его в коридоре на табурете выгнала.
— А ты что, живёшь на два кошелька? — отозвалась она, не глядя.
Он опешил, но быстро собрался.
— Ты мне не мать, чтоб проверять, куда я деньги трачу.
— Нет, Андрей. Я тебе не мать. Я тебе жена. И знаешь, что странно? Мать обычно учит брать ответственность. А ты у своей только просишь одобрения на следующий денежный откуп сестре.
— Ты перегибаешь. Это мои деньги!
— Ага, а мои что — фишки из «Монополии»? Ты из наших общих сбережений сделал кормушку для Ларисы, а теперь говоришь, что они твои?!
Он сел за стол и стукнул кулаком по поверхности.
— Не ори!
— Это ты орёшь! Я разговариваю! И вообще, давай поговорим как взрослые. Только вот взрослые люди так не поступают. Взрослые не прячут переводы по ночам, когда жена спит!
Он встал.
— А ты, значит, взрослая, да? Вся такая деловая, расчётливая! У тебя всё в таблице! Человеческое у тебя где, а? Эмоции? Сострадание? Или их нет в твоём Excel?
Соня тоже поднялась. Взгляд в упор. Папки полетели на стол.
— Мои эмоции, Андрей, были сожжены твоей сестрой! Сначала на “надо помочь с внезапной школой”, потом — “срочно надо на зимние сапоги”, а теперь вот уже и на ремонт в ванной! Она на мне живёт, как клоп! Только клоп хотя бы прячется. А эта сама дверь открывает!
Он сжал кулаки.
— Не трогай Ларису. У неё тяжёлая жизнь. Ты в её положении не была, не суди.
— О, да! — закричала она. — Не суди, если не жила! Значит, если она плодилась с идиотом, теперь я должна жить без кофейни?! Это логика у тебя такая, да? Или ты просто трус, которому легче угодить сестре, чем сесть со мной и сказать: “Соня, у нас НЕТ БОЛЬШЕ денег!”
— Прекрати истерику!
— Я истеричка? — Соня сорвалась. — Да я молчала три года! Я молчала, когда ты втихаря платил её кредит. Я молчала, когда ты её детям покупал ноутбук, а я по вечерам работала с доплатой за переработку! Я даже молчала, когда ты в отпуск повёз нас в деревню, потому что “у Ларисы проблемы с жильём”, и ты отдал нашу путёвку!
— Ты думаешь, мне это всё легко?! Я просто хотел помочь родной сестре! Я не могу смотреть, как она тонет!
— А я? Я не тону? Или у меня просто форма поплавка, а не женщины?
Он схватил стакан и бросил его в раковину. Не в Соню — в раковину. Но звон был громкий, и стекло треснуло. Обоим стало страшно.
— Прости, — пробормотал он. — Не хотел.
— А я хотела, Андрей. Хотела разбить. Всё. — Она пошла в спальню и вернулась с пакетом. — Я ухожу.
— Куда ты?! — в голосе страх, тот самый, настоящий, не показной.
— На пару дней. К Таньке. Пока ты не решишь: ты муж, или ты банкомат с добрым сердцем.
— То есть шантаж?
— Это — выбор. Я больше не буду ждать, когда ты “поймёшь”. Понял — действуй. Не понял — до свидания. Я больше не позволю себе быть запасным вариантом, пока твоя сестра рулит нашими деньгами и отношениями.
И она ушла. Без истерик. Без хлопанья дверью. Просто ушла. Андрей остался на кухне. Крошки от макарон, разбитый стакан и звон в ушах.
Через два дня он позвонил.
— Соня, — голос усталый, как будто не спал, не ел, и, возможно, не мылся. — Я поговорил с Ларисой. Всё ей объяснил. Сказал, что пока сам не выберусь — не смогу её тащить.
— Молодец. А что дальше?
— Я подумал, может, нам взять паузу? Отдохнуть друг от друга?
— Это ты так называешь «я ещё не готов перестать быть жертвой»?
— Сонь…
— Андрей, я не возвращаюсь. Пока ты сам не решишь, что хочешь жить со мной, а не в тени своей сестры.
— А ты не можешь просто меня поддержать?
— Я поддерживала тебя, когда ты был моим мужем. А сейчас ты — брат Ларисы. Так что иди, пусть она варит тебе ужин. Я купила мультиварку — себе. На свои. И она будет варить только мне.
Через неделю Лариса снова пришла. На этот раз — в слезах. Настоящих.
— Соня… Он не отвечает. Он не прислал. У нас еды нет. Я… Я просто… не знаю…
Соня молча налила ей чай. Без сахара.
— Лариса, а ты знаешь, что на “Вайлдберриз” есть работа сборщиком заказов? Не пыльная. График гибкий.
— Я же… у меня дети…
— У меня — тоже. Только они у меня в голове. И я не дам тебе их задушить.
Соня стояла у витрины. Пустой. Но своей.
Кофейня ещё пахла строительной пылью и новым линолеумом. Три столика. Один холодильник. Пачка стикеров, на которых она сама нарисовала меню: «Американо», «Капучино», «Домой заварите чай — у нас кофе». На старте — всё в минус, кроме чувства внутри. Оно — в плюсе.
Андрей не появлялся. Неделя. Две. Было больно. Но не так, как раньше.
Танька — подруга, у которой Соня жила первое время, — помогла договориться с поставщиками. Один бариста с опытом — мальчик по имени Гоша, 22 года, вечно с телефоном в руке, но золотые руки.
— Соня Борисовна, — говорил он, — да вы, если захотите, сможете и в банк свой кофе продавать. Я вас прямо вижу на баннере — «какао от женщины, пережившей брата-манипулятора».
Она смеялась. Честно. Впервые за долгое время — до слёз.
Всё изменилось в одно будничное утро, когда в дверь кофейни ввалилась… мать. Точнее — та самая мать. Андрея и Ларисы. Ольга Семёновна.
— А ты, значит, решила разрушить семью?! — сходу, без здрасьте. — Стоило тебе заполучить деньги, сразу и нос кверху! Это Лариса тебе что — чемодан на голову кидала? Или конфеты твои ела?
Соня вздохнула. Поставила чашку с латте на стойку. Улыбнулась. Без тени радости.
— Ольга Семёновна, хотите кофе?
— Мне — нет! Мне правды надо! Мой сын теперь один сидит, как пень. Лариса плачет. Внуки голодные. А ты тут значит — «мечтаю», «кофейня»… Себя увидела, да?
— А вы, значит, решили быть адвокатом дочери? — Соня сложила руки на груди. — И прокурором бывшей невестки?
— А кто ты есть вообще?! Три года вместе — и уже хозяйка, что ли?! Ты семью бросила! А я, между прочим, Сашку — их папу — 40 лет терпела!
— Вот это и была ваша ошибка, Ольга Семёновна, — голос Сони дрожал, но она держалась. — Вы терпели. А я решила жить. И знаете, что я вам скажу? Лариса взрослая. И она должна научиться отвечать за свои решения. Не я ей враг. Я просто больше не её банкомат.
— А Андрюша? Ты его любила, Соня! Я ведь видела!
— Любила, — честно. — Пока он не выбрал быть донором. Не сердца — кошелька. Не мне — сестре.
Тут вошёл Андрей.
— Мама, уйди.
Ольга Семёновна повернулась.
— Ты чего?! Я пришла тебя защитить!
— А я — не в опасности, — устало, спокойно. — А Соня — да. Её годы грабили под видом “семьи”. И я… я допустил это. Поэтому, мама, пожалуйста, уйди.
Он подошёл к стойке.
— Соня. Я не знаю, поздно ли. Я пришёл не просить вернуться. Я пришёл сказать спасибо. Ты была права. И я — понял.
Соня молчала.
— Я устроился в другую компанию. Там меньше платят, но больше уважают. Я нашёл психолога. С сестрой — мы не общаемся. Она орала, плакала, писала мне: “ты предал детей”. Но я не предал. Я просто впервые выбрал себя. А потом — тебя.
— А сейчас?
— А сейчас я пришёл сказать, что ты сильнее, чем я думал. И если ты позволишь — я буду рядом. Но не как тот, кто делит деньги. А как тот, кто тебя поддержит.
Соня выдохнула.
— А если я скажу «нет»?
— Тогда я пойду. И буду знать, что сам это сделал. Сам потерял.
Она медленно подошла. Взяла его за руку.
— Ты хочешь кофе?
— Если можно, твой — фильтр. Без сахара. Как ты любишь.
Через месяц он помог ей заклеить первую вывеску. Через два — арендовали второе помещение. Через полгода — он подал документы на развод… с банком онлайн-переводов.
С Ларисой они не общались. Она уехала. Случайно или нет — неизвестно. Но однажды, глядя на свою кофейню, Соня сказала:
— Надо же, иногда, чтобы построить своё, нужно дать рухнуть чужому.
А потом налила себе чашку. Без сахара. Как она любила.
