— Итак, — нотариус, женщина лет пятидесяти, с идеально ровными бровями (рисованные, конечно), открыла папку, — Надежда Павловна Завьялова, ваша родная тётя, скончалась третьего числа. Завещание составлено в присутствии двух свидетелей, заверено полгода назад. Наследует… — тут она прищурилась и чуть кивнула, — полностью вы. Квартира на Мосфильмовской, трёшка. Гараж. Вклад в Сбербанке. Всё.
— Алена, ну ты пойми, я ж не из вредности… — голос Ларисы Петровны лился тягучим медом, таким, знаете, засахаренным, которым уже и не намажешь — только зубы склеит.
Алена молча смотрела на неё, сжав губы в тонкую полоску. Хотелось заорать, хлопнуть дверью, схватить её за плечи и встряхнуть так, чтобы у дамы, наконец, в голове что-то прояснилось. Но держалась. Пока держалась.
Два месяца. Ровно два месяца прошло с того самого дня, когда Виктор с сияющими глазами сообщил:
— Лёнчик, маме пока надо пожить у нас. Ну, временно. Ты ж понимаешь… у неё ремонт.
Алена тогда, как дура, поверила. Временное, значит. Ну, поживёт недельку-другую. А что, люди взрослые, ремонт — дело святое. Не на улицу ж ей идти.
Ой, как она ошибалась.
За эти два месяца её аккуратная, уютная, построенная по миллиметрам жизнь превратилась в филиал дурдома имени Ларисы Петровны.
Виктор… Ну что Виктор. Мягкотелый, как подушка из Икеи. Он умудрялся на лету поддакивать сразу двум женщинам — матери и Алене — и, кажется, сам уже не понимал, кому он на самом деле поддакивает.
— Лёнчик, ну маме сложно. Она одна всю жизнь, ей тяжело. Ну ты же понимаешь…
Понимаю. О, как понимаю. Особенно после вчерашнего.
Вчера Алена обнаружила, что её банковские документы, все эти ИНН, СНИЛСы, договор на квартиру — лежат вовсе не в верхнем ящике её стола, где они жили последние пятнадцать лет, а аккуратно уложены в коробку из-под обуви в гостевой спальне. Спальне, которая чудесным образом стала… спальней Ларисы Петровны.
— Я убрала всё, что валялось не на месте, — Лариса Петровна поправила свою кофточку цвета «разбитая надежда». — В доме должна быть система. А у вас тут… хаос.
Алена сглотнула, сжала кулаки, чтобы не залепить этой системе по её накрашенному лицу, и прошипела:
— Вы вообще понимаете, что залезли в чужие документы?
— Не понимаю, — хмыкнула Лариса Петровна. — Какая я тебе чужая? Я тебе практически мать!
— Вы — мать Вити.
— Вот именно! — глаза Ларисы Петровны заискрились победным блеском. — А значит, и тебе мать. Пока, конечно, ещё не официально, но… всё впереди.
В этот момент в коридоре нарисовался Виктор. Он, как обычно, сделал вид, что ничего не слышит, почесал затылок и пробормотал:
— Ну, Лёнчик… Мама права… порядок в доме — это важно.
Алена вдохнула. Выдохнула. И пошла на кухню — посуду мыть. Не потому что грязная, а потому что если сейчас не занять руки — точно что-нибудь разобьёт. Или кому-нибудь. Об голову.
А на кухне уже благоухало. Причём таким душком, что у Алены скулы свело.
— Плов, — сообщила Лариса Петровна, войдя следом. — Настоящий узбекский плов. С бараниной. Витя любит.
Алена чуть не застонала. Плов. Опять этот чёртов плов! За два месяца — пять раз. С бараниной, с курицей, с говядиной, один раз вообще с печенью. И каждый раз — кастрюля размером с ванну.
— Лариса Петровна… Виктор вообще-то вегетарианец последние три года, — не выдержала Алена.
— Господи, Лёна, ну ты глупости не говори. Это ты его на свои эти модные диеты подсадила. Мужику мясо нужно. Белок, понимаешь? Белок!
В этот момент Алена поняла, что у неё начинает дёргаться левый глаз. Ну, знаете, так… нервно. Симпатично. А главное — перспективно. До нервного тика рукой подать.
— Кстати, — между делом бросила Лариса Петровна, нарезая морковку кубиками, а не соломкой, как положено в настоящем плове (грешна, Алена загуглила, чтобы хоть как-то спорить с этой гастрономической тиранией), — я тут подумала. Твои шторы в гостиной — кошмар, конечно. Старая тряпка. Я их выбросила.
— ЧТО?! — голос у Алены скакнул на октаву выше.
— Ну а что? — пожала плечами Лариса Петровна. — Я в «Леруа» купила нормальные. Практичные. Серые. Под бетон.
— Под… — Алена сглотнула. — Под бетон, говорите? Ага. Красиво.
— Современно, — важно кивнула Лариса Петровна. — Не то что эти твои… в цветочек. Фу. Как в деревне у покойной тёти Нюры.
И тут вошёл Виктор. С пакетом из «Пятёрочки».
— Лёнчик, мам, я принёс… — он оглядел напряжённую сцену, втянул голову в плечи. — Чё случилось?
Алена медленно, очень медленно повернулась к нему.
— Виктор… — голос её был ядовито-спокойным. — Твоя мама выбросила мои шторы.
Виктор замялся. Покрутил пакет в руках. Смотрел то на мать, то на Алену.
— Ну… Лёнчик… Ну, может, и правда… новые шторы не помешают…
— Ты… — Алена аж споткнулась о слова. — Ты серьёзно? Ты это сейчас серьёзно?
Виктор сделал виноватое лицо. Губы дрогнули.
— Мамка просто хотела… ну, как лучше…
— Мамка. Понятно. Всё понятно.
Но апофеоз настал вечером.
Когда Алена вернулась с работы, она обнаружила, что в их… ну, в ЕЁ квартире на антресолях стоит новый чемодан. С аккуратно подписанной бирочкой: «Л.П.»
На кухне — список продуктов, написанный чётким почерком бывшего бухгалтера:
— Гречка — 3 кг
— Масло подсолнечное — 2 бутылки
— Сахар — 5 кг
— Баранина — 3 кг
— Стиральный порошок — большой
И приписка внизу:
— Алена, тебе нужно записаться к гастроэнтерологу. У тебя, похоже, проблемы с желудком — судя по твоему отказу от нормальной еды.
Алена стояла, глядя на этот список, и чувствовала, как по венам разливается леденящий коктейль из бешенства, обиды и полного охренения.
И тут — как по заказу — из ванной вышла Лариса Петровна. В халате. В её халате. В Аленином халате. В том самом, который ей дарила подруга на сорокалетие. Бирюзовый, мягкий, любимый.
— Ой, Лёночка, — Лариса Петровна даже не смутилась. — Я взяла твой халатик, мой в чемодане далеко. Надеюсь, ты не против?
И вот тут Алена поняла, что всё. Хватит. Кончилась её дипломатия, иссякло её терпение.
— Виктор! — гаркнула она так, что стены дрогнули.
Через три секунды он показался в дверях. Опять с этим своим кроличьим выражением лица.
— Что… что случилось?
Алена ткнула пальцем в сторону Ларисы Петровны.
— Объясни мне, пожалуйста, это что вообще значит?! Она что — ПЕРЕЕХАЛА к нам?
Виктор замялся. Потрогал воротник футболки.
— Ну… Мам… Мам сказала, что пока у неё там всё не устроится… ну… она тут…
— Тут?! В МОЕЙ квартире?! — Алена чувствовала, что голос у неё уже срывается на ультразвук. — Виктор, ты с головой вообще дружишь?! Ты понимаешь, что это МОЯ квартира? МОЯ! Не твоя! Не вашей мамы! МОЯ!
Лариса Петровна фыркнула, закатила глаза.
— Ну да, ну да. Всё твоя. Как будто семья — это не общее. Ты посмотри на неё, Виктор. Эгоистка! Всё моя, да моя…
— ЭГОИСТКА?! — Алена чуть не упала. — Это я-то эгоистка?! После всего, что вы тут устроили?! Да вы…
— Алена, ну не начинай, — Виктор развёл руками. — Мама ж временно…
— ВРЕМЕННО?! — Алена аж икнула. — Два месяца — это временно?! С чемоданом? Со списком продуктов? С заменой штор и перестановкой мебели?!
Лариса Петровна вздохнула. Устало. Как будто это она тут жертва.
— Ой, да никто тебя не держит, Лёночка. Не нравится — уходи.
И вот тут в голове у Алены что-то щёлкнуло.
— Повтори, — медленно сказала она.
Лариса Петровна скрестила руки на груди.
— Уходи, говорю. Квартирка у тебя, конечно, неплохая, но характер — ужас. Не каждый мужик выдержит.
Алена стояла, смотрела на них обоих… И вдруг поняла, что всё. Вот прям сейчас, в этот самый момент их история заканчивается.
И уже неважно, что будет потом.
— Поняла, — тихо сказала она. — Хорошо. Поняла.
— Так. Хорошо, — Алена кивнула, будто сама себе. — Если я тут лишняя — я уйду. Или… — она сощурилась, — уйдёте вы.
Виктор сжал плечи, будто ждал, что сейчас прилетит. Лариса Петровна театрально вздохнула, выпрямилась и демонстративно поправила пояс халата.
— Ой, ну начинается… — пожала плечами она. — Только истерик тут не хватало. Серьёзная женщина, а ведёшь себя как капризная девчонка.
— А вы… — Алена шагнула ближе и ткнула пальцем в воздух между собой и Ларисой Петровной, — ведёте себя как… как… как вшивый квартирант без договора!
Виктор поднял руки.
— Лёнчик, ну не надо… Давай спокойно…
— Спокойно?! — Алена фыркнула. — Это ты маме скажи — спокойно. С моими документами, с моим халатом, с её бетонными шторами! Спокойно! А ты… — она ткнула в него пальцем, — ты вообще кто в этой квартире?! Потому что пока у меня ощущение, что ты тут… ну, как мебель. Без права голоса и без функции.
Виктор открыл рот. Потом закрыл. Потом снова открыл. Но слов, видимо, в наличии не оказалось. Поломался.
Алена развернулась и пошла в спальню. Взяла чемодан. Не свой — Ларисы Петровны.
Вернулась на кухню, швырнула его посреди кафельного пола. Чемодан жалобно подпрыгнул.
— Собирайтесь.
Лариса Петровна хлопнула глазами.
— Это ты сейчас что?
— Собирайтесь, говорю. Оба. Чемодан один — хватит. Вам тут уютно вместе, вот и катитесь отсюда вместе. С вещами. С бетонными шторами. С пловом. С вашими списками.
— Алена… — начал Виктор, но голос уже предательски дрожал.
— Да что ты, Витенька, испугался? — Лариса Петровна скрестила руки на груди. — Не переживай. Мы ж с тобой семья. А это… — она кивнула в сторону Алены, — так. Временное недоразумение. Подружка с удобствами.
Алена стиснула зубы так, что в висках застучало.
— Повтори. Вот давай, Лариса Петровна, повтори ещё раз. Про недоразумение.
— Да пожалуйста! — вскинулась та. — Думаешь, ты первая? С такими, как ты, Витя всегда долго не задерживался. Тебя это удивляет? Или ты правда думала, что хватило бы мозгов на нормальную жену?
— Мам, — пролепетал Виктор, — ну хватит…
— МОЛЧИ! — взвизгнула Алена, повернувшись к нему. — МОЛЧИ, Витя! Ты — это вообще шедевр. Мужчина, блин. С буквами «м» и «у». Мама сказала — ты сел. Мама сказала — ты лег. Мама сказала — принеси, подай, убери!
Виктор покраснел. Впервые за долгое время.
— Не надо так, Лёнчик… — пробубнил он.
— Лёнчик?! — Алена скривилась. — Серьёзно? Лёнчик? После всего — Лёнчик?
Она рванула ящик комода, достала свои документы, благо успела их перетащить обратно после вчерашней «уборки».
— Значит так, господа хорошие, — она стиснула зубы. — Квартира моя. Свидетельство — вот оно. Вот. Здесь только я собственник. Ты, Витя, — никто. Мама твоя — тем более.
— Мы… Мы семья, Алена… — попытался вставить он.
— Не надо, — оборвала она. — СЕМЬЯ — это когда есть уважение. Границы. Поддержка. А не когда твоя мать роется в моих трусах, а ты стоишь рядом и глотаешь сопли. Нет у нас семьи. Понял?
Лариса Петровна побелела. Настолько, что даже губы стали сливочного оттенка.
— Ты это сейчас серьёзно? — прошипела она. — Гонишь нас?
— Угу, — кивнула Алена. — На полном серьёзе.
Через пятнадцать минут чемодан был собран. Лариса Петровна суетилась, металась, что-то бормотала под нос, Виктор ходил за ней хвостом, то помогая запихнуть халат, то вынимая его обратно, потому что не влазит, то опять пытался втиснуть.
— Лариса Петровна, вы забыли список покупок, — холодно напомнила Алена, протягивая бумажку двумя пальцами.
— Оставь себе, — отрезала та. — Может, научишься, наконец, правильно вести хозяйство.
— Ну да, — кивнула Алена. — Научусь. Без вас как-то попробую.
Они собрались у двери. Виктор оглянулся.
— Алена… может, ну его… давай по-нормальному…
— По-нормальному?! — Алена оттолкнула его руку от косяка. — По-нормальному, Витя, ты должен был сказать, когда твоя мамочка впервые полезла менять мои шторы. Но ты промолчал. И второй раз. И третий. Так что теперь — нормально. ОЧЕНЬ нормально.
Лариса Петровна подняла подбородок:
— И вообще, ты никогда Вите не подходила. Женщина после сорока — это уже не женщина, это… ну, сами знаете.
Алена засмеялась. Так громко, зло, на весь подъезд.
— Господи… Да вы ещё и возрастом меня попрекаете?! Да вы… да вы…
— Всё. Поехали, мама, — Виктор схватил чемодан. — Пошли…
— Куда поехали?! — вдруг встрепенулась Лариса Петровна. — Ты чего? Я думала — ты остаёшься!
— Мам… Ну… — он замялся. — Некуда. К тебе. Пока.
— Ко мне?! — Лариса Петровна округлила глаза. — Так у меня ремонт!
— Ну… ты ж сама говорила… временно… — пролепетал он.
— Ой, Витя… — вздохнула она, — болван ты. Болван.
Алена не выдержала — расхохоталась.
— Ага. Добро пожаловать в реальность, мальчики мои.
Она захлопнула дверь перед их носами и, для надёжности, повернула ключ. Потом второй. Потом цепочку.
Пять минут стояла, прислонившись спиной к двери. Глухо слышались голоса в коридоре — то ли спорили, то ли решали, кто где ночует. Её это уже не волновало.
Знаете, что самое странное?
Не было ни слёз, ни страха. Была тишина.
Звенящая, непривычная. Пустота, но такая… лёгкая.
Потом она медленно обошла квартиру. Прошла в гостиную. Остановилась у окна. На карнизе уныло болтались бетонно-серые шторы.
— Ну нет, — сказала Алена вслух. — Этому тут тоже не место.
С диким, почти подростковым хохотом она рванула шторы с карниза. Полетели. Прямо на пол. Прямо туда, где ещё утром стоял чемодан Ларисы Петровны.
— Так, — выдохнула она, — теперь надо подумать, что с этим делать.
Но подумать не успела.
В телефоне запиликало сообщение.
«Алена, ты поступила подло. Но ты сама виновата. Подумай хорошенько. Ещё не поздно.»
Виктор.
Она уставилась на экран, потом криво усмехнулась.
А следом — ещё одно.
«Я завтра зайду за своими вещами. И за мамиными тоже. Ты не имеешь права их удерживать.»
— Ого… — протянула Алена. — Началось…
И тут телефон зазвонил.
На экране — номер незнакомый. Московский. Не городской, мобильный.
Алена нахмурилась. И что-то ёкнуло внутри.
— Алло? — осторожно сказала она.
— Алена Николаевна? — мужской голос, холодный, деловой. — Это из нотариальной конторы. Срочно нужно обсудить вопрос по наследству. У вас есть время подъехать?
— Простите… какому наследству? — опешила Алена.
— От вашей тёти… Надежды Павловны. Слышали о смерти?
— Какой… — она осеклась. — Тёти Нади?! Она что… умерла?
— Да. Печально, но так. Завещание составлено на вас. Срочно подъезжайте.
Алена медленно опустилась на диван.
— ЧТО?! — только и смогла выговорить она.
Телефон лежал на столе, как мина замедленного действия. Алена смотрела на него, как будто он мог взорваться в любой момент.
Тётя Надя… Умерла… Завещание… На неё.
Ну надо же. Ирония судьбы, блин. Та самая Надежда Павловна, с которой лет пятнадцать не общались — какая-то нелепая ссора из-за наследства их бабки, фамильные обиды, кто кому в девяностых не позвонил… И вот. Привет из прошлого.
Через полчаса она уже сидела в нотариальной конторе — типичная, кстати, московская контора. Линолеум с пузырями, потёртый диванчик, запах дешёвого кофе и копировальной бумаги. И сидит тут она — в джинсах с пятном от кофе (сама себе его и плеснула в спешке) и с лицом человека, которого сейчас либо осчастливят, либо добьют.
— Итак, — нотариус, женщина лет пятидесяти, с идеально ровными бровями (рисованные, конечно), открыла папку, — Надежда Павловна Завьялова, ваша родная тётя, скончалась третьего числа. Завещание составлено в присутствии двух свидетелей, заверено полгода назад. Наследует… — тут она прищурилась и чуть кивнула, — полностью вы. Квартира на Мосфильмовской, трёшка. Гараж. Вклад в Сбербанке. Всё.
Алена моргнула.
— Простите… Что, простите?
— Всё, — нотариус кивнула. — Полностью. Ближайших наследников больше нет. Сестра её, ваша мать, умерла. Других нет.
— А… А долгие родственники? — Алена рефлекторно вспомнила Ларису Петровну. — Ну, те, которые как грибы после дождя?
Нотариус усмехнулась.
— Такие всегда есть. Но если завещание составлено и действующее, всё — ваше. Если, конечно, кто-то не решит его оспорить.
И тут Алена поняла, что слово «оспорить» прозвучало как заклинание. Потому что, давайте честно, у неё уже были кандидаты. Прямо целых два. И оба — с чемоданами наготове.
Вечером она вернулась домой с кипой бумаг. И первым делом увидела… кого бы вы думали?
Правильно. Виктор стоял у двери с коробками. Сзади маячила знакомая фигура в плаще и с платком на голове — Лариса Петровна.
— Здрасьте, — выдавил он.
— Ты серьёзно? — Алена всплеснула руками. — С коробками? С мамой? На что ты надеялся?
— Мы за вещами, — холодно отрезала Лариса Петровна. — Виктор — с законными правами. Он тут жил. Жил! Значит, имеет право забрать то, что ему принадлежит!
— Лариса Петровна, — Алена облокотилась на косяк, скрестив руки, — объясните мне, пожалуйста, какое юридическое обоснование у фразы «жил»?
— Какое-какое… — замялась та. — Ну… моральное!
— Моральное… — Алена фыркнула. — Отлично. Забирайте моральные ценности. Только без моего ковра. И микроволновку тоже оставьте — она морально моя.
Виктор неловко поднял коробку, но тут его взгляд зацепился за документы в руках Алены.
— Это что? — подозрительно спросил он.
— Ой, а тебе какая разница? — Алена демонстративно засунула бумаги подмышку. — Или ты внезапно вспомнил, что у тебя есть глаза и способность читать?
— Покажи. — Он шагнул ближе.
— Не подходи. — Алена вскинула руку. — Тебя это не касается.
Лариса Петровна прищурилась.
— Подожди… — она ткнула пальцем в папку. — Это что — из нотариальной конторы? Ты что-то скрываешь?
Алена вдохнула.
— Ну ладно, — пожала плечами. — Хотите сюрприз? Получите. Моя дорогая тётя Надя, царствие ей небесное, оставила мне трёшку на Мосфильмовской. С гаражом. И вкладом. Полностью. На меня.
Тишина. Гробовая.
Виктор моргнул.
— На… на тебя?
— Ага. На меня. Ты понимаешь, Витя? Теперь я — богаче. В два раза. Так что можешь писать в своём профиле: «В поиске. Предпочтительно вдова миллионера».
Лариса Петровна медленно побледнела, потом покраснела, потом снова побледнела.
— Ты… Ты… Ты жадная! — взвизгнула она. — Меркантильная! Всё под себя! Всё! Мужика себе подмяла! Квартиру забрала! Теперь ещё и тёткину! Ты… ты…
— Я — самостоятельная, — спокойно сказала Алена. — Независимая. И, самое главное, больше никогда не дам ни тебе, ни твоему сыну сесть себе на шею.
Виктор вскинул руки.
— Ну и ладно! Подумаешь! Ты думаешь, только ты такая умная? Да у меня… Да у меня…
— У тебя — мама, — перебила его Алена. — И чемодан. И моральные ценности.
Он открыл рот, хотел что-то сказать… но так и не сказал.
А Лариса Петровна уже шипела:
— Я подам в суд. На моральный ущерб! За незаконное выселение моего сына! За оскорбления! За… за… за всё!
— Подавайте, — улыбнулась Алена. — Только знайте, что суды по выселению сожителей в России не выигрываются. Сожители — не собственники. А по закону собственник — один. Вот он. — Она помахала свидетельством. — Я.
И тут Виктор понял. По-настоящему понял.
Он шагнул к ней, попытался взять за руку.
— Лен… Ну чего мы… ну чего… Давай всё исправим. Ну правда. Ты же меня знаешь. Ты же понимаешь…
Алена выдернула руку.
— Виктор… — она посмотрела прямо ему в глаза, — ты знаешь, что самое страшное в этой ситуации?
— Что?
— Что ты — никакой. Пустой. Понимаешь? Даже обидеться на тебя — не за что. Потому что тебя как личности — нет. Есть только мамино эхо.
Он отшатнулся. Лариса Петровна схватила его за локоть:
— Пошли, Витя. Нам тут не место. Мы люди приличные. В отличие от некоторых.
— Вот да! — Алена кивнула. — Намёк понят. Прощайте.
И захлопнула дверь.
Четыре дня Алена мыла квартиру. Мыла буквально — с отбеливателем, с тряпками, с нервным смехом. Вымывала запах Ларисы Петровны, нервозность, свои бывшие иллюзии и бывшего мужика заодно.
На пятый день поехала на Мосфильмовскую.
Подъезд чистенький. Консьержка с прической из восьмидесятых, с чаем и семечками.
— К кому? — строго спросила она.
— К себе, — ответила Алена и впервые за долгое время почувствовала, как это приятно звучит.
Открыла дверь. Пустая, но просторная, светлая квартира. С видом на Москва-Сити. Тёте Наде явно было чем гордиться.
Она прошла в гостиную, открыла окна. Свежий воздух ворвался внутрь. Где-то внизу загудел трамвай.
— Ну что, девочка, — сказала она самой себе. — С чистого листа, ага?
Телефон запищал.
Сообщение.
«Ты будешь одна. Всегда. Никому такая не нужна.»
Номер — заблокирован. Но стиль — угадываемый.
Алена медленно набрала ответ.
«Спасибо. Именно об этом я и мечтала.»
И поставила блок на оба номера. На все номера прошлого.
Потом сняла цепочку с шеи. Ту, что когда-то подарил Витя.
— На помойку, — сказала она. — Срок годности — истёк.
И вышла. В свою новую жизнь. Без бетонных штор, списков покупок и людей, которые путают любовь с удочкой и поводком.
