— Юль, ты только не нервничай, ладно? — Сергей говорил осторожно, как будто разговаривал с бомбой, у которой вот-вот истечёт таймер.
— Ты серьёзно? — Юлия застыла на пороге квартиры, обхватив руками сумку. — Я нервничаю? А ты думаешь, кто будет нервничать, когда мы поселимся у твоей мамочки? Я? Или она? Или ты, сидящий на шее у обеих?
Ключ в замке повернулся со скрипом. Надежда Петровна уже стояла в прихожей. Она не обняла сына, не поцеловала невестку — вместо этого одарила их тем самым взглядом, от которого даже тараканы бы ретировались обратно в щель.
— Проходите, голубки. В тесноте, да не в обиде. Юля, разувайся сразу, не тяни грязь по коврам. Ты же в них, наверное, даже лестницу не подметала, — её голос был слащав, но до дрожи в висках.
Юля молча сняла кеды и встала в уголке, как провинившийся школьник. Сергей потянулся к матери для объятий, но она строго подняла бровь — и он обнял воздух.
Старый советский шкаф гремел дверцами от каждого шага. В воздухе пахло камфорой и хлоркой. И чем-то… давящим.
— Вам в комнате сына. Там, как было, так и осталось. — Надежда Петровна махнула рукой в сторону, где стены были обклеены потускневшими плакатами времён института. — Я специально ничего не трогала, вдруг Серёженька захочет вернуться к прежней жизни. Без суеты, без криков, без…
— …без меня? — Юля повернулась к ней, не улыбаясь. — Спасибо, вы очень тонко это намекнули.
— О, милая, я вообще ничего не намекаю. Я говорю прямо. Мне скрывать нечего. А вот тебе стоит подумать: если мужчина без работы, жена должна поддерживать. А не ерепениться, как девица с Тиндера.
Сергей дернулся, будто ему в ухо щёлкнули.
— Мам, давай только без…
— Без правды? — отрезала Надежда Петровна.
Юля отвернулась, сжала кулаки. У неё было ощущение, что она не въехала, а вкаталась в этот дом в багажном отделении. Всё здесь — от зелёных штор с бахромой до пыльных бабушкиных слоников на полке — вопило: чужая.
Позже, уже вечером, они сидели на скрипучем диване, ели пресную гречку с котлетами и слушали, как в другой комнате Надежда Петровна громко обсуждает по телефону ситуацию:
— Да, Галочка, пришли. Сын с рюкзачком и эта… как её… Юля, да. Та, что борщ варить не умеет. Всё в ней какое-то… халтурное. А голос! Как будто постоянно осуждает. Ты бы слышала, как она в прошлый раз огурцы порезала — как врага народа. Да и вообще, она слишком нервная. Это у них сейчас модно — истерички с дипломом.
Юля сидела с тарелкой в руках. Её грудь сдавливало. Сергей шепнул:
— Да не слушай ты, маме надо просто привыкнуть.
— Привыкнуть к чему? Что я не её подружка по «Одноклассникам»? Что у меня характер есть? Что я не собираюсь кланяться ей каждое утро и благодарить за воздух?
— Юль, ну пожалуйста. Сейчас просто сложный период. Мне самому непросто. Без работы, без перспектив…
Она отставила тарелку.
— А мне просто? Я дома теперь как гость. Её лицо вижу чаще, чем твоё. Ты хоть заметил, что она дважды уже пересолила суп и каждый раз смотрела мне в глаза?
— Пересолила? Мам? Та ладно, ты придираешься…
— А ты, Сергей, хоть раз за меня слово сказал?
Он молчал.
Это молчание было густым, как бетон. В нём не было утешения — только усталость и какая-то давняя привычка к капитуляции.
На следующий день, едва Юля вышла на кухню, началось:
— Кофе в полвосьмого? — Надежда Петровна стояла у окна в махровом халате с розами. — У нас в доме принято начинать утро с воды и добрых слов, а не с кофеина и кислой мины.
— Я встаю в шесть. Работаю удалённо. Кофе — это минимум, что помогает не закричать, — сказала Юля, открывая банку.
— Работаешь? О, да, «удалённо». Удалённо от плиты, удалённо от мужа, удалённо от обязанностей…
Юля усмехнулась.
— Вы репетировали это?
— Что?
— Свои шпильки. Или у вас в тетради списочек? “Юля. Кофе. Пинок. Юля. Пыль на полке. Пинок”. Всё по графику?
— Ты хамишь, девочка. Очень по-модному, я бы сказала. А муж твой — мой сын, между прочим — сидит без работы. Тебе бы подумать, как поддержать его, а не обижаться.
— Поддержать?! — Юля поставила чашку на стол. — Я его кормлю. Я за него работаю. Я ночами не сплю, потому что вас слышно через стенку, когда вы шепчетесь, как избавиться от меня. А вы что? Вы кричите, что у меня голос раздражающий. Что я огурцы режу не так. Что кофе в полвосьмого — это вызов мировой стабильности!
Надежда Петровна прищурилась.
— Вот она, благодарность. Вот она — современная невестка. Сиди-ка ты у себя, раз такая гордая. И не зуди мне тут с утра.
Юля вернулась в комнату, села на кровать. Сергей лежал под одеялом.
— Ты слышал?
— Всё слышу, Юль. Но ты же знаешь маму…
— Да. Знаю. И теперь всё лучше и лучше.
Она замолчала. В голове стояла одна мысль: она не выживет в этом доме.
И вдруг — звонок. Юля взяла трубку.
— Да, Игорь Павлович… Да, получила ваши правки. Всё доделаю до вечера. Спасибо вам. Да, очень выручают эти проекты…
Она улыбнулась. Хоть кто-то с ней разговаривал, как с человеком. Не как с невесткой. Не как с проблемой. Как с Юлей.
— Кто это был? — Сергей приподнялся на локтях.
— Редактор. Работа.
— Опять? А может, ты бы отдохнула? Вон, мама переживает, что ты всё время за ноутбуком…
Она повернулась к нему.
— Скажи честно. Тебе удобно, что я работаю, а ты сидишь без дела?
Он замер.
— Юль…
— Или ты ждёшь, пока мама меня выгонит, чтобы всё стало, как раньше? Твоя комната, твои котлеты, твоя мама — и ни одной лишней интонации?
Он отвернулся.
— Давай не сейчас, Юль.
— А когда, Серёж? Когда я соберу чемодан?
Она не плакала. Пока. Но внутри уже всё крошилось.
— Да я просто не понимаю, зачем она опять полезла в наш шкаф? — Юля металась по комнате, бросая бельё в ящик с такой силой, будто каждая футболка — это граната. — Это что вообще было?! «Разбираю ваши вещи, чтобы в порядок привести»! У нас с тобой что, свинарник?
Сергей молчал. Он вообще в последнее время предпочитал молчать: безопаснее. Молчание — его броня. Только вот Юля чувствовала себя в этом молчании как в бетонном мешке.
— Ты слышал, что она нашла? — не унималась Юля. — Мои дневники! Мои! И открыла! Читала, как вслух на суде! Притом мне в глаза. «А что это за записи про «засыпаю в чужом доме»? Это ты про мой, что ли?» — передразнила она с ледяной точностью.
Сергей поморщился.
— Ну она же мать, Юль. Её просто волнует…
— Мать?! — Юля резко повернулась. — Моя мама так себя не ведёт. И никогда не вела. А твоя — это какой-то КГБ в халате.
— Ну чего ты сразу…
— А ты что?! Что ты ей сказал? Снова «мама, не нервничай, она просто устала»?
Сергей встал с кровати.
— Юль, я между двух огней, понимаешь? У меня работы нет, я чувствую себя… никем. А ты постоянно давишь. Кричишь. Претензии. Упрёки. Я тоже не железный.
— А я? — Юля подошла вплотную. — А я, по-твоему, железная? Я целыми днями в ноутбуке, чтобы мы могли хоть за интернет заплатить, пока вы тут с мамочкой варите суп на её пенсию и моём терпении.
— Ну ты же знала, куда едешь…
— Я ехала к тебе, а не в казарму имени Надежды Петровны.
И в этот момент — резко, неожиданно — дверь распахнулась.
— Слушать противно! — Надежда Петровна стояла на пороге, с яростным лицом. — Я вас приютила! Я вам условия создала! А ты, Юля, тут воняешь с утра до вечера! Слово доброе ты кому-нибудь сказала хоть раз?!
— А вы?! — Юля шагнула ближе. — Вы хоть раз спросили, как мне? Или вам важнее, чтобы тапочки стояли ровно?
— Мне важно, чтобы в доме был порядок! А не это… истерическое шоу каждое утро!
— Я не в цирке. Я человек. Я не обязана быть благодарной за то, что вы меня морально уничтожаете каждый день!
— Вон из моего дома! — выкрикнула свекровь, хватаясь за дверную ручку так, будто сейчас сдёрнет её вместе с петлями. — Ты тут никто! Без родни, без поддержки, без копейки за душой! Только пальцы веером и тон, как будто королевна!
— А вы, значит, — святая мученица? — Юля вскипела окончательно. — Вам только повод нужен был меня выставить. Вы же меня с самого начала не приняли. Потому что я не такая, как вы. Потому что не считаю, что место женщины на кухне, а мужа надо гладить по головке, даже если он — беспомощный инфантил.
Сергей выдохнул.
— Ну, спасибо. Прекрасно.
— Тебе спасибо, Серёжа. За поддержку. За то, что ты всегда рядом. В смысле — телом рядом, а душой где-то в подвале под подвалом.
Он схватил куртку.
— Ладно. Я пойду проветрюсь.
— Беги, — Юля махнула рукой. — Только не забудь — я тоже умею хлопать дверями.
Он ушёл. Громко.
Надежда Петровна повернулась к Юле.
— Девочка, ты испортила моего сына. Раньше он был совсем другой.
— Да, вы, наверное, с ним в «Детском мире» за ручку ходили. А потом решили, что он — ваша собственность. А я — приложенная опция.
Свекровь шагнула ближе.
— Я мать. А ты временное недоразумение.
Юля молча пошла в комнату. Закрыла дверь. Заперлась.
Села на край кровати.
Слёзы катились по щекам — не от жалости к себе. От злости. От бессилия.
Вечером Сергей вернулся. Весь пахнущий улицей, с мутным взглядом.
— Ты пила? — Юля подняла глаза.
— Немного. С Витькой. Я не мог… мне нужно было… просто уйти.
— А мне куда уйти, Серёж? — голос её уже не был злым. Он был сломленным.
Он сел рядом, покачал головой.
— Юль, ну ты сама же понимаешь… Мама не меняется. А ты всё время в тонусе. Всё время как на войне. Может, ну её, эту борьбу?
— А ты?
— А что я? Я — между вами. Как в траншее. А сверху — гранаты.
— И ты думаешь, я счастлива, что стала той гранатой?
— Я думаю, ты изменилась.
Юля встала. Подошла к окну. Смотрела, как во дворе бабушка на лавке раздаёт голубям хлеб. Спокойствие, которого у неё не было.
— Я изменилась. Потому что меня давят, Серёж. Потому что я пытаюсь дышать, а мне всё время наступают на горло.
Он ничего не ответил.
В дверь постучали.
— Ужинать будете или как?
Юля вышла.
Суп. Холодный. Кислый.
Они ели молча. Ложка за ложкой. Как будто наказание.
Вдруг Надежда Петровна положила вилку.
— Завтра, между прочим, уборка. Вы тут разносили, теперь приводите в порядок. Я больше не буду за вами ходить.
Юля подняла голову.
— У вас пылесос говорит приятнее.
— Что ты сказала?
— То, что услышали.
Надежда Петровна вскочила.
— Убирайся.
Сергей вздрогнул.
— Мам, ну…
— Или она, или я, Серёжа. Выбирай.
— Ой, да ладно, — усмехнулась Юля. — Вы это уже третий раз за неделю говорите. У вас это как анекдот.
— Не анекдот, а ультиматум!
— А у меня тоже есть ультиматум, — Юля поставила чашку. — Завтра я собираю вещи. Выдохните, Надежда Петровна, наконец-то освободитесь.
Сергей вскочил.
— Юля, да подожди…
— Нет, Серёж. Теперь ты выбирай.
Он смотрел то на мать, то на жену. Как в зале суда. И молчал.
Юля поняла: выбора не будет.
Юля проснулась рано. Не потому что выспалась, а потому что не спалось. Голову ломило, под глазами — тени такие, что впору на Хэллоуин краситься не надо. Она встала, подошла к зеркалу, посмотрела на себя долго и почему-то вспомнила, как в девятом классе рыдала из-за тройки по химии. Тоже, казалось, конец света. Глупая была. А сейчас уже и не плакала. Просто — тихо внутри. Пусто.
На кухне Надежда Петровна брякала кастрюлями. Громко. С намёком. Типа: в доме, где уважают старших, так рано не встают и лишний воздух не тратят.
Юля молча налила себе чай. Глотнула. Горько. Даже сахар не спас.
Вошёл Сергей, с заспанным лицом и мятой футболкой.
— Доброе утро, — сказал он, будто ничего не было.
— Неужели? — Юля глянула на него, как на почтальона, который опять перепутал адрес.
Он вздохнул.
— Я думал… может, ты передумаешь.
— Неа, — коротко. — Я не тост, чтобы подрумяниться в последний момент.
— Юль, ну это же всё из-за нервов. Мама, она просто… ну, характер. Тяжёлый. Но ведь ты сама говорила, что хочешь, чтобы мы были вместе.
— Я хочу. Но не так. Не с унижением за гарниром и насмешками между строк.
Надежда Петровна зашла в кухню, как буря в зной.
— Надеюсь, ты сегодня всё же уберёшь свои вещи из моего шкафа. Я уже третью ночь сплю, как в пионерском лагере — на чемоданах.
Юля обернулась к ней с удивительным спокойствием.
— Не беспокойтесь. Уже убрала. И заметьте — даже не порвала ваши плакаты с Лениным.
— Ещё бы! — свекровь фыркнула. — А то ты у нас любительница театральных жестов. Слёзы, драмы, хлопанье дверями.
— Да, потому что на крик отчаяния вы реагируете только, когда мебель начинает двигаться.
Сергей опустил голову.
— Я правда… я не хотел, чтобы всё так…
— Ты просто ничего не хотел. Ни принимать решения, ни брать ответственность. Тебе удобно. Мама тебя кормит, жена тебя терпит. Уютный ад.
Он молчал. Потому что спорить было не с чем.
Чемодан был собран за час. В нём — немного одежды, ноутбук, книги. Бесполезные в этом доме, но важные для головы. Паспорт — в боковом кармане. Как символ свободы. Или бегства. А может, одного и того же.
Юля стояла у двери. Надевала кроссовки.
Никто не помог. Никто не предложил кофе на дорогу. Только часы тикали, как в пыточной.
— Я ухожу, — сказала она, и голос её был почти нейтральным. Почти.
Надежда Петровна села на стул.
— Ну и катись. Найдёшь себе кого-нибудь по вкусу. Раз у нас тут не ресторан.
Сергей подошёл ближе.
— Куда ты пойдёшь?
— К подруге. А дальше — найду. Сниму комнату, устроюсь на подработку. Выживу. Как-нибудь без ежедневной оценки моей стирки и морального портрета.
— Юль… — он потянулся к ней, но она отступила. Резко. Как от огня.
— Не надо. Ты уже сделал выбор. Или, точнее, не сделал — что в твоём случае одно и то же.
Она вышла. Лестница — холодная, как первая сигарета после долгого перерыва. Двор — серый, мокрый, с пыльным небом. Но — свободный.
И тут она услышала:
— Юль! Подожди!
На улице к ней бежала… Таня, её младшая сестра, студентка филфака, которую Юля не видела пару месяцев. Та самая, которая когда-то спорила с ней, что «семья — это главное», и «надо терпеть».
— Юль, я вчера твою сторис увидела. Где ты написала, что «не всякая крепость стоит осады». Ты… правда ушла?
Юля кивнула. Молча.
Таня обняла её. Крепко. По-настоящему.
— Я горжусь тобой.
— С чего бы?
— Потому что я сама вот-вот в такой же ловушке окажусь. Только у меня пока хватает смелости смотреть на твой пример. А не на свой страх.
Юля улыбнулась. Сквозь слёзы. Потому что этот момент — впервые за много месяцев — был настоящим. Живым. Без фальши. Без «надо». Без «будь удобной».
Они пошли по улице вместе. Под одним зонтом. И мир вокруг уже не казался таким чужим.
Юля не знала, как будет дальше. Где будет жить, чем питаться. Но она точно знала, чего больше не будет.
Больше не будет:
Шёпота за спиной, как будто она нарушила устав. Молчания мужа, как акт капитуляции. Хозяйки в халате, которая считает чужую жизнь частью интерьера. Теперь было только она. И дорога. И выбор, который она наконец сделала сама.
