В этом доме всё ещё пахнет мамиными духами и твоим враньём, Сергей.
Анна стояла у калитки, сжав в кармане ключи так, что металлический зубец врезался в ладонь. Дом, доставшийся ей после смерти матери, смотрел пустыми окнами, будто сам не рад, что снова увидел хозяйку. Траву у ворот кто-то примял, на дверях — царапина. Ещё одна.
— Ну что, любимая родня снова была? — пробормотала она, отперев замок. — Что ж вы такие настырные, как пятно от кофе на белой рубашке?
Ещё месяц назад она работала, жила в городе, не думая, что её родовое гнездо вдруг станет ареной борьбы. Но стоило матери не стать, как сразу активировалась «семейная стая». Покой тебе, мама. Хотела, чтоб я тут отдыхала, а я тут теперь в прямом смысле бодрствую — на нервах.
Сергей, её двоюродный брат, был первым, кто объявился. Приехал на сороковины — с цветами и липкой улыбкой.
— Анечка, ты ж понимаешь, что одному тебе этот дом не нужен. Он большой, требует ухода. Мама моя, тётя Марина, говорит, вам бы лучше продать его, разделить деньги по-человечески.
По-человечески в их семейном лексиконе значило: «мы забираем всё, а ты — иди, куда шла». Анна тогда промолчала. А сегодня уже знала: тётя Марина отправила Серёжу как главного переговорщика. Он у них местный «дипломат». Только диплома нет, одно самомнение и ипотека на шее.
Анна бросила сумку в коридоре, включила свет — лампочка моргнула, будто не одобрила её возвращения. На кухне был порядок. Холодильник пуст. И в доме пусто. И в душе как-то… хреново.
— Это мой дом, — вслух сказала она. — Мамин. А значит, теперь — мой. Сожрите друг друга, но не трогайте его.
На следующий день ей позвонили из сельсовета.
— Анна Алексеевна? Вас тут Сергей Павлович искал, хотел узнать, можно ли оформить часть участка на него. Говорит, вы договорились.
Анна чуть не уронила телефон в суп.
— Договорились?! — прошипела она. — Он если и договаривался, то с голосами в своей голове. Я с ним даже здороваться больше не хочу.
После разговора она вызвала мастера по установке двери. Потому что вдруг стало не по себе: а если придёт не с букетом, а с монтировкой? Знаю, знаю — семья! Но у нас, у русских, в семье и вилами по башке — не грех, если идёт речь о сотках земли.
Через день приехал сам Сергей. Без предупреждения. Вышел из машины в белой рубашке, как будто в суд, а не к сестре.
— Анна, — начал он с таким выражением, будто на похоронах, — я приехал поговорить. Всё это можно решить миром. Мы же одна кровь.
Анна облокотилась о ворота, скрестив руки.
— Да, одна. Вот только ты у нас — группа «А» отрицательная. А я — «не подходи, убьёт».
Сергей поморщился.
— Ну что ты как ребёнок…
— А ты — как проходимец, — перебила она. — Оформить участок хотел, да? Пока я бульон варю и вспоминаю маму, ты по кабинетам шастаешь?
Он развёл руками, притворно усталый:
— Это… недоразумение. Просто думал, что если ты не против…
— Я против, — отчеканила она. — И это официально. А если ты ещё раз попытаешься что-то там оформить — увидимся в суде.
Он, конечно, ушёл. Напоследок кинул:
— Ну-ну. Посмотрим, как ты одна справишься с этим сараем.
Анна сжала кулаки. Она, может, и не была железной леди, но у неё был один плюс — она помнила, как мама называла этот дом: мой храм, где я плачу и смеюсь без оглядки.
И если кто-то думает, что она отдаст храм за тёплую благодарочку от тётки Марины, то пусть готовится. Будет суд, будет бой, будут адвокаты — пусть будет всё, кроме капитуляции.
А пока она варила кофе, поставила стул у окна и смотрела, как Сергей уезжает. Не оглянулся. И слава Богу.
Я не злая. Я просто устала улыбаться тем, кто хочет меня уничтожить.
Суд пришёл в жизнь Анны не с повесткой, а с адвокатом. Точнее — с бывшим. Да-да, вот такая семейная круговерть: её бывший муж, Алексей, теперь практиковал по гражданским делам. И когда она звонила искать помощь, он единственный, кто взял трубку в воскресенье вечером. Её голос дрожал, но не от слёз — от злости.
— Алексей, мне нужна помощь. Только без «как ты там» и «я же говорил». Просто скажи, сможешь или нет.
Он помолчал. Потом ответил:
— Смогу. Но предупреждаю — я больше не тот добренький, что развод оформлял тебе со скидкой. Теперь я дорого стою.
— Тогда будем считать, что это твой вклад в карму. Или в мою психику, которую ты когда-то добил.
Через два дня он уже сидел на её кухне, смотрел на трещину в потолке и пил кофе.
— Ты всё ещё пьёшь это бурое пойло? — скривился он. — Я думал, после развода у тебя появится вкус к жизни. Или хотя бы к зерновому.
— Ты всё ещё считаешь, что хороший кофе лечит подлость родственников?
— Нет. Но он помогает не убивать их сковородкой.
Они рассмеялись. Впервые за долгие недели.
Сергей, конечно, подал иск. Претендовал на «восстановление справедливости» и «долю от совместно использованного имущества». Всё это было завернуто в юридический бред, но суть была проста: дай мне половину, потому что я тоже ходил по этим полам, когда мне было семь.
Анна смотрела на Алексея, который методично рылся в документах, отмечая маркером пункты. Он работал, как хирург: точно, хладнокровно, с намёком на удовольствие. Когда они были женаты, это её бесило. А сейчас — внезапно радовало.
— Ты же его растопчешь, да? — спросила она.
— Я не просто его растопчу. Я его выжму, как старую губку, — хмыкнул Алексей. — Хотя, знаешь, тут всё проще. Твоя мама — единоличный собственник. Завещание оформлено по закону. Они могут подавать хоть сто исков — максимум, что получат, это общественное порицание.
— То есть, он придурок?
— Он — школьный учебник по «как выглядеть идиотом в суде».
На первом заседании Сергей пришёл с той самой тётей Мариной. Вдвоём они выглядели, как команда по выдавливанию слёз из воздухонепроницаемых ситуаций. Он — с видом оскорблённого родственника, она — как баба Яга в образе «обиженной сестры покойной».
— Она нас выживает! — с надрывом произнесла тётя Марина. — Мы же семья!
Алексей поднял брови и, не моргнув, ответил:
— Странный способ просить долю — через угрозы и попытки взлома. Очень по-семейному.
Судья усмехнулась. А судьи, как известно, улыбаются только на похоронах логики. Или когда видят таких, как Сергей.
Анна молчала. Она просто смотрела. На Сергея — и видела не брата, а человека, который пытался отнять у неё единственное, что осталось от матери. На тётю Марину — и вспоминала, как та когда-то прятала конфеты в шкаф и говорила, что «Ане много сладкого нельзя, а то вырастет толстой».
Суд длился недолго. Все бумаги были в порядке. Единственный, кто пытался устроить шоу — это Сергей.
— Мы тоже заботились об этом доме! — кричал он. — Я косил траву! Я прибивал наличники!
Алексей не удержался:
— А теперь хотите их с прибылью продать?
Хлопок по лбу от тёти Марины. Судья шлёпает молоточком. Дело закрыто.
Анна выиграла. Но не радость была главной. А… пустота. Как после скандала — вроде всё доказала, а легче не стало.
— Ты молодец, — сказал Алексей, выходя из зала. — Сильная. И немного дикая.
— Ты тоже молодец, — ответила она. — Правда, немного подонок. Но уже в костюме.
Он рассмеялся. И вдруг сказал:
— А давай я помогу тебе привести дом в порядок. Не как юрист. А как бывший муж, у которого осталась совесть.
Она посмотрела на него. В глазах — ни прощения, ни любви. Просто… усталость. Та, что приходит после победы, которая досталась слишком дорого.
— Попробуй. Но если опять начнёшь учить меня жизни — сам будешь косить траву. Вечно.
Прошло две недели.
Сергей не появлялся. На почту пришло письмо от тёти Марины — «желаю тебе жить в этом доме и дальше, одна, без семьи и детей». Подпись — «с добром». Ну, логика у них своя, как у чайника на сковородке: греется, но смысла в этом нет.
Анна вбила последние шурупы в ставни. Поставила замок. И пошла в дом. Она больше не ждала угроз. Она ждала покоя. И кофе. Даже растворимого.
Алексей зашёл вечером. Принёс нормальный зерновой.
— Примирение через кофе? — спросила она.
— Через уважение. К женщине, которая одна удержала дом, фамилию и достоинство.
— Ну, держись. Ты ведь ещё не знаешь, где у меня в этом доме веник. А убирать будем вместе.
Когда они ломятся в дом, ты узнаешь, на что способна женщина без страха и с болгаркой.
Ночь выдалась душной, как обсуждение семейного бюджета у бедных и жадных. Анна спала тревожно, в майке и с монтировкой под подушкой. Не романтично, зато по делу. После суда прошёл почти месяц, но чувство тревоги не уходило. Как будто что-то нависло. И пахло… дешевым бензином и мужскими понтами.
Первым проснулся пёс. Хотя, как пёс — дворняга по кличке Тема, приблудившийся две недели назад, но уже научившийся рычать на слово Сергей. Пёс взвыл, а потом раздался стук в забор. Не робкий, не вежливый. Такой, будто к ней пришли не на чай, а на вынос.
Анна встала. Тихо подошла к окну. И увидела его.
Сергей. С бородкой, как у неудачного батюшки, и с новым «товарищем» — амбалом с лицом и интеллектом поддона для овощей. У амбала в руке — кувалда. У Сергея — смелость, которую обычно продают в бутылках по 0.7.
— Анна! — орал Сергей. — Нам надо поговорить. А то я устану просить — начну требовать!
— Тебе скорая помощь или ментов вызывать сразу? — спокойно сказала она в микрофон камеры. — Потому что поговорить мы можем через стекло и с протоколом.
Амбал засмеялся. Пёс снова зарычал.
— Ты серьёзно думаешь, что будешь тут жить одна? Дом — семейный! Мы своё ещё заберём! — орал Сергей. — А этот твой бывший пусть готовится — я знаю, где он работает.
— О, ну если угрожаешь, скажи громче. Запись идёт, Серёженька. Твоё «мы ещё вернёмся» отлично пойдёт в допросной, — процедила Анна.
Он сделал шаг к калитке.
Она сняла с предохранителя газовый баллон и щёлкнула задвижкой ружья.
Да, у неё теперь было ружьё. Законное. И стояло оно прямо в кладовке между граблями и запасами терпения.
— Попробуйте войти — и вылетите отсюда быстрее, чем твоя мамаша со своей жалобой в прокуратуру, — произнесла Анна так тихо, что даже пёс приумолк.
Сергей знал: она не шутит.
И он ушёл. Но не насовсем.
На следующий день она обнаружила разбитую видеокамеру. Через день — спущенные колёса у машины. Через неделю — странные следы на участке. А однажды ночью — следы на веранде. Чужие. И не вчерашние.
И вот тут она сорвалась.
— Да пошли вы к чёрту! — закричала она однажды в пустой темноте, под проливным дождём, стоя на крыльце с ружьём. — Думаете, я вас боюсь?! Мне мама умирала на руках — вы думаете, вы страшнее этого?!
На следующее утро она вызвала знакомого электрика, сварщика, установила дополнительные камеры, решётки, подключила тревожную кнопку напрямую к участковому, которого подкармливала банками огурцов и пачками кофе.
— А что если они опять придут? — спросил Алексей, приезжая проверить, всё ли в порядке.
— Пусть приходят. Но теперь я им чай не подам. А если повезёт — отделаются штрафом. Если не повезёт — гипсом, — усмехнулась она, вытирая руки от пыли.
И всё вроде бы успокоилось. Почти. До того самого вечера.
Тёплый ветер. Спокойный ужин. И снова — звонок. Только не в дверь. В душу.
На пороге стояла женщина. Лет сорока. Строгая, но не тётя Марина. В руках — документы.
— Вы Анна? — спросила она. — Меня зовут Наталья Валерьевна. Я участковый нотариус. Этот дом интересует одного из клиентов моей фирмы. Они готовы предложить вам крупную сумму — наличными. Очень крупную. Главное — продать быстро.
Анна посмотрела на неё. Долго. С иронией.
— Передайте вашему клиенту, что я не продаю память. Ни по рыночной, ни по братской цене. А если он опять пошлёт Сергея с молотком — пусть заодно пришлёт деньги на зубы. Ему пригодятся.
Нотариус кивнула. Улыбнулась. И ушла.
Алексей приехал вечером. Принёс кофе. Уже без слов.
— Тебе страшно? — спросил он, смотря, как она закрывает дверь на три замка.
— Мне было страшно в тот момент, когда мама умерла, а я осталась одна. Всё остальное — так, тренировочка.
— Ты изменилась. Стала жёстче.
— А ты стал внимательнее. Что тебе, напугало?
— Скорее… привлекло.
Они смотрели друг на друга. Без слов. Между ними снова что-то вспыхивало. Но не пламя, а жара. Та, что приходит после боя — когда оба выжили и знают, что следующий шаг должен быть осторожным.
Пёс зарычал у двери.
— Да что ж вам, бессмертные, что ли?! — пробурчала Анна, вставая с дивана и направляясь к окну. Но там никого не было. Только ветер. И где-то в темноте — снова предчувствие.
