Утро началось, как и все предыдущие: тихий шелест тёплых тапочек по линолеуму, запах вчерашнего борща, который Лидия Петровна зачем-то подогрела на завтрак, и её негромкий, но неумолимый голос, доносившийся из кухни:
— Яна! Ну ты встанешь, нет? Время уже восьмой час, Максим скоро уйдёт, а ты всё дрыхнешь!
Яна вздохнула и поднялась с дивана, где спала последние четыре месяца. В узкой комнате, обставленной старой мебелью в «вишнёвом глянце» ещё с 1985 года, каждый её шаг отдавался эхом. Диван был жёсткий, с вылезающей пружиной, и ночью Яна часто просыпалась с онемевшей рукой. На стене висели вышитые крестиком лебеди и пыльный ковёр — всё, как было ещё при покойном отце Максима.
Это же временно… — напомнила себе Яна. — Всего несколько месяцев, пока не соберём на ипотеку. Максим же обещал.
На кухне, устланной линолеумом с облупившимся уголком, кипел старенький электрический самовар. Лидия Петровна, высокая женщина с туго стянутыми в пучок седыми волосами, в домашнем халате цвета увядшей розы, заваривала крепкий чай в толстостенной кружке с надписью «Сочи-98». Напротив неё уже сидел Максим — в белой рубашке и брюках, сосредоточенно листая ленту в телефоне. Увидев жену, он только кивнул, не отрываясь от экрана.
— Сядь, поешь, — сказала Лидия Петровна, даже не взглянув на неё. — Хотя вчера я всё сама делала: и полы, и посуду. Спину опять надорвала, а ты лежишь, как барыня. Наверное, на работе устала?
Яна молча налила себе чай и села за стол. Она работала продавщицей в косметическом магазине, смены по десять часов. Домой возвращалась поздно — когда Максим уже спал, а Лидия Петровна сидела в кресле перед телевизором, в обнимку с вязаньем и свежей порцией упрёков.
— Мам, давай без лекций с утра, а? — буркнул Максим, отодвигая чашку. — Я же просил…
— А я просила в выходной, чтобы Яна помогла с балконом, а она снова исчезла в свой магазин. Устала! — Лидия Петровна скривилась. — В наше время уставать было некогда. Я в три смены пахала, мужа похоронила, сына подняла одна. А она… Она в доме ничего, кроме своих ногтей, не делает.
Максим посмотрел на Яну, но взгляд у него был уставший, почти безразличный. Она почувствовала, как внутри снова завёлся тот знакомый холодок — не злость, не обида, а что-то похожее на пустоту.
— Я работаю, мама, — спокойно ответила она. — И вечером ещё и готовлю. А про балкон ты сказала только в субботу, когда я уже была на смене. Я не умею угадывать мысли.
— Не груби, Яночка, — Лидия Петровна натянуто улыбнулась. — У нас в доме так не разговаривают.
В нашем доме… Яна едва сдержала смешок. Какое «нашем»?
Максим встал, бросил взгляд на часы.
— Ладно, я пошёл. Без меня не начинайте третью мировую.
Он поцеловал мать в щёку, Яне кивнул.
Дверь хлопнула, и в кухне повисла напряжённая тишина. Лидия Петровна что-то приглушённо бурчала, сметая крошки с клеёнки. Яна отпила чай, горький, будто настоявшийся на злости.
— Вот скажи, зачем тебе такой лак на ногтях? — вдруг резко обернулась к ней свекровь. — Красный. Как у танцовщиц. У тебя муж, а ты всё в этих своих фентифлюшках. Домом бы занялась, а не «люксовую тушь» продавала.
— У меня работа, — тихо повторила Яна.
— А у меня — сердце. Ты бы об этом подумала. Мне покой нужен, а не мода и шеллаки!
Она поднялась и вышла из кухни. Через минуту из зала донёсся звук включённого телевизора и начался утренний выпуск новостей.
Яна осталась одна. Смотрела на кружку, на бежевую плитку с желтоватыми пятнами у раковины, на старый холодильник, из которого торчал магнитик с лосем и надписью: «Не пей, олень!»
Я не олень. Яна. Молодая женщина. Жена. И всё больше — гость в этой квартире. Нежеланный.
Она вспомнила свадьбу. Скромная, как Максим и хотел: без шумного застолья, без белого платья. Только роспись в ЗАГСе, ужин в кафе, и на следующий день — переезд. Он сказал, что так удобнее: «Поживём у мамы, накопим, и всё будет наше». Но тогда Яна не знала, что «временно» у Максима значит «пока мама не скажет иначе».
Комната, где они спали поначалу вместе, постепенно превратилась в спальню Максима. А ей отвели диван — «чтобы не мешать, ведь ты поздно приходишь». С тех пор её вещи лежали в коробке под телевизором, и только зубная щётка в ванной напоминала, что она здесь тоже живёт.
Она взяла чашку и пошла мыть её в раковине. Из зала раздалось:
— Не забудь, что сегодня курицу нужно купить! Максим опять с работы поздно, а у тебя смена до шести — вот и заскочи. И хлеба свежего возьми, не этого резинового.
— Хорошо, — тихо ответила Яна.
А когда я в последний раз что-то делала просто потому, что хотела?
На работе она улыбалась покупательницам, подбирала им румяна, советовала, какой парфюм подойдёт к сезону. А потом возвращалась в квартиру, где на неё смотрели, как на квартирантку. Тонко, но холодно. Иногда — снисходительно. Иногда — с раздражением.
Вечером, когда она пришла домой с двумя пакетами, Лидия Петровна уже ждала её в прихожей. Смотрела с лёгкой укоризной.
— Опять на каблуках? Ноги сломаешь. Вон, у нас в аптеке тапочки хорошие, ортопедические.
А у нас в доме и мысли ортопедические, всё строго по стандарту, — усмехнулась про себя Яна.
Они ужинали молча. Максим залип в телефоне, Лидия Петровна методично отчитывала новости по телевизору. Когда прозвучало слово «развод», она тут же обернулась к сыну:
— Вот посмотри, всё больше молодёжи разбегается. Разучились терпеть. Я сорок лет с твоим отцом прожила — и ничего. А сейчас чуть что — чемодан в руки!
Яна не ответила. Только подумала: У вас — сорок лет терпения. А у нас — четыре месяца без слова поддержки. Кто тут быстрее сдаётся?
Позже, уже лёжа на скрипучем диване, она пыталась заснуть. Но мысли крутились в голове, как бельё в машинке.
Я хотела дом. Хотела ужин вдвоём, кино по пятницам, общие завтраки… А получила упрёки, подслушанные разговоры и холодные взгляды. Почему я должна доказывать, что достойна быть здесь? Почему он молчит, когда меня упрекают?
Из зала донеслось:
— Завтра не забудь, что нужно полы перемыть. У тебя же выходной, не в салон же бежать!
Яна отвернулась к стене. Потрескавшаяся штукатурка на обоях смотрела на неё, как старое уставшее лицо. На губах скользнула еле заметная улыбка — усталая, почти саркастическая.
Кажется, даже стены здесь хотят, чтобы я ушла.
Яна проснулась от странного ощущения — будто кто-то смотрел на неё всю ночь. Снаружи гремел дождь, капли тяжело барабанили по карнизу, а в комнате стояла прохлада. Она натянула на себя одеяло, которое постоянно сползало с узкого дивана, и посмотрела на потолок. Там, где жёлтая краска пузырится от старых протечек, плясали тени.
Сны были какие-то странные… Как будто я стояла у двери, и за ней — я же, но другая. Без страха. С прямой спиной.
С кухни доносились тихие голоса. Лидия Петровна разговаривала по телефону, негромко, но отчётливо:
— …да, живут. Пока так. Ну а куда она денется? Максима любит — видно же. А он… ну, ты же знаешь, какой он у меня. Домой приходит — и ладно. А она ходит, как мышь. Тихая. Не то что…
Голос смолк, как будто почувствовала, что Яна могла услышать. Через пару минут послышался грохот сковороды и звяканье крышек — «случайная» демонстрация занятости.
Яна встала, умылась и на цыпочках прошла мимо кухни, словно тень, привычная не мешать.
На завтрак был омлет. Для Максима — с ветчиной, для Яны — просто яйца. Лидия Петровна не ела, сидела с чашкой и всматривалась в неё пристально, с прищуром:
— Ты опять мало ешь. Тебе бы поправиться, а не в свои джинсы влезать. Это ж не фигура, а скелет.
— У меня нормальный вес, — Яна старалась говорить спокойно. — Врач говорит, всё в порядке.
— Врач… Сейчас каждый второй — диетолог. А по мне — женщина должна быть с формами. А то смотришь — ветер подул, и всё, улетела. Максиму такие не нравятся, он ещё в армии говорил…
Яна отложила вилку. Каждый завтрак превращался в мини-допрос. Но сегодня что-то изменилось. Она почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения — не вспышка, не обида, а почти ледяная решимость.
— Может, ты спросишь у Максима, что ему действительно нравится? А то создаётся впечатление, что ты и за него всё давно решила.
Пауза. Даже ложка, которой Лидия Петровна постукивала по чашке, замерла в воздухе.
— Что ты сказала?
— То, что подумала, — спокойно. Без повышения тона. — Я устала угадывать, кому что приятно. У меня есть свои чувства, свои желания. Я не вещь, не предмет интерьера. Я человек.
Лидия Петровна медленно отставила чашку.
— Интересно… Ты это с подругами в своих магазинах насмотрелась? Или книжек начиталась?
— А если да? — Яна посмотрела ей в глаза. — Может, пора бы и книжек.
Ответа не последовало. Только тяжёлый вздох и демонстративный выход в комнату, сопровождаемый громким включением пылесоса.
Максим пришёл днём. У него был отгул. Принёс торт — «маме, за терпение». Обнял Лидию Петровну, поцеловал в макушку. Яне сказал просто:
— Ты сегодня какая-то… странная. Всё нормально?
— Да, — кивнула она. — Просто думаю. Много думаю в последнее время.
— О чём?
О себе. О том, как я исчезаю. Как из «Я» становлюсь «молчание». Но вслух сказала:
— О жизни. И о том, как мы живём.
Он пожал плечами.
— Всё нормально. Просто надо немного подождать. Деньги подкопим, ипотеку возьмём — и заживём по-человечески.
А пока я — невестка, мебель и часть фона.
Позже, вечером, они смотрели фильм. Яна сидела отдельно, на пуфике. Максим и его мать — рядом на диване. Телевизор гудел, но Яна не слышала слов. Она смотрела на их силуэты: один — плотный, уверенный, старше её на два десятка лет. Второй — молчаливый, будто вылепленный из глины. Сидит, ничего не чувствует. Или просто не хочет чувствовать?
Он не злой. Он просто… нейтральный. Слишком нейтральный, чтобы защищать, чтобы выбирать сторону.
Когда фильм закончился, Яна поднялась и пошла в ванную. Закрыв за собой дверь, посмотрела на своё отражение в зеркале. Оно было тусклым, покрытым пятнами от воды. В нём отражалась женщина лет двадцати семи с кругами под глазами, с вечно приподнятыми бровями — от напряжения, от желания угодить.
— Кто ты? — прошептала она. — Где я потеряла себя?
Ответа не было. Только отражение. И слабое чувство — будто что-то внутри неё просыпается. Не гнев. Не ненависть. А память. Память о себе — о той, кто мечтала, любила гулять по утреннему городу, читать книги на подоконнике, ходить босиком по холодному полу. Та, что ещё не сдавалась. Та, что не растворилась в чужих ожиданиях.
В ту ночь она не спала. Сидела на диване и перебирала свои тетради, старые записи, стикеры с цитатами, которые когда-то клеила на зеркало: «Ты имеешь право быть собой». «Не молчи, если тебе больно». «Сначала — ты, потом — все остальные».
Когда я это писала, я ещё верила, что заслуживаю счастья. А сейчас — просто пытаюсь заслужить тишину.
В три ночи она включила ноутбук и открыла сайт по аренде квартир. Перелистывала страницы. Цены кусались. Зарплата продавца — не тот уровень, чтобы сразу найти уютное гнёздышко. Но что-то внутри снова шептало: Попробуй. Ты не дерево. Ты можешь двигаться.
Она выбрала одну. Малогабаритная студия в спальном районе. Старый дом, но свежий ремонт, тихие соседи, хозяйка — пенсионерка. Сразу под объявлением — кнопка «написать». Яна повисла над клавиатурой. Сердце стучало быстро, как будто она собиралась признаться в любви.
И она нажала. Написала вежливо, кратко. Отправила.
Впервые за долгое время в груди защемило — но не от страха. От надежды.
Прошла неделя с той ночи, когда Яна отправила сообщение хозяйке квартиры. Ответ пришёл на следующее утро — сухой, доброжелательный: «Квартира свободна. Можно посмотреть в любой день после пяти».
Яна прочитала сообщение на перроне, ожидая электричку после смены. Люди спешили мимо, ветер тянул за рукав, но внутри неё было странное спокойствие. Ни паники, ни сожаления. Только ровное: Время пришло.
Вечером, в обшарпанном подъезде старой пятиэтажки, она стояла перед дверью с тусклой табличкой «Кв. 47». Сердце билось, как в школьной столовой перед контрольной. Но когда дверь открыла пожилая женщина с тёплыми глазами и серым кардиганом, напряжение ушло само собой.
— Заходи, доченька, смотри, — хозяйка указала рукой внутрь. — Только без обуви, я пол недавно мыла.
Квартира оказалась маленькой, но аккуратной: светлая кухня с клетчатыми занавесками, комната с книжным шкафом и диваном, свежевыкрашенные стены. Всё было… по-настоящему. Без пафоса, без чужого контроля. Пространство, где можно дышать.
— Мне нравится, — сказала Яна.
— Тогда давай так: без агентов, без бумажек. Я людей чувствую. Хочешь — заезжай хоть завтра.
Яна улыбнулась. Она всё ещё не знала, как, но уже знала, что будет.
Сборы начались втайне. Она аккуратно складывала вещи в большие пакеты и прятала под кроватью. Вещей оказалось немного: пара джинсов, несколько футболок, книги, блокноты, фотоальбом. Остальное — общее, или не принадлежало ей вовсе.
Максим ничего не замечал. Приходил поздно, ел, листал телефон, засыпал с лицом в подушке.
— Как прошёл день? — спрашивала Яна иногда.
— Нормально, как у всех.
— А ты… счастлив?
Он пожимал плечами.
— Не знаю. Всё сложно. Мама переживает, ты молчишь. Работы много. Отдохнуть бы.
Вот и всё. Диалог, короткий, как гудок в пустоту.
Но в один вечер Лидия Петровна вошла без стука в комнату и увидела раскрытый пакет с вещами.
— Это что ещё такое?
Яна не вздрогнула. Она ждала этого момента.
— Я уезжаю.
Пауза. Тишина перед бурей.
— Куда ты уезжаешь? К кому?
— К себе. Я сняла квартиру.
— И ты даже не посоветовалась?! Ни с нами, ни с Максимом! — голос нарастал, дрожал от возмущения.
— Я не обязана. Мне двадцать семь. Я взрослая женщина, а не девочка, которую можно держать под замком.
— Ты что, с ума сошла?! Он тебя любит! Ты у него под крылом! А ты…
— Он меня не любит. Он не замечает, когда я плачу в ванной. Не слышит, когда я говорю. Мы с ним просто живём в одном пространстве. Это — не семья. Это — клетка. И я больше не хочу в ней сидеть.
Лидия Петровна отступила на шаг. У неё задрожали губы, как у человека, которому только что сообщили о чьей-то смерти.
— Значит, ты предательница. Вот как.
— Нет. Я просто выбрала себя.
Максим вернулся поздно. Яна ждала его в коридоре с двумя сумками. Он снял куртку, увидел пакеты.
— Что происходит?
— Я уезжаю.
— Это из-за мамы?
— Это из-за всего. Из-за молчания. Из-за того, что ты позволял мне гнить рядом с вами. Я устала быть ничем. Я хочу быть собой. Даже если это будет тяжело, даже если страшно.
Он посмотрел на неё, будто впервые видел. В его взгляде не было ни ярости, ни мольбы. Только усталость.
— А если я всё осознал? Если я попрошу остаться?
Она улыбнулась — грустно, по-человечески.
— Слишком поздно. Ты слишком долго смотрел в другую сторону.
Он не пытался остановить её. Только сел на кровать, сцепил пальцы. Она вышла из комнаты и не оглянулась.
Прошло три недели. Новая квартира встретила её скрипами полов, запахом краски и первым по-настоящему тёплым утром. Она всё ещё просыпалась иногда от того, что ждала окрика, стука в дверь, язвительного замечания. Но тишина была — тёплой. Как дыхание свободы.
Она устроилась в небольшой книжный магазин. Улыбалась покупателям. Читала в обед «Цитадель» Экзюпери, пила чай из термоса. Вечерами выходила на балкон, завернувшись в плед, и слушала город. Он звучал, как жизнь.
Иногда ей хотелось позвонить. Спросить, как он. Написать подруге, рассказать, что ушла. Но потом она смотрела на зеркало — и видела себя. Уже не силуэт, не фантом. Себя — живую. Присутствующую. Цельную.
Я есть. Я была всегда. Просто мне мешали быть собой.
В конце месяца она получила первую зарплату. Купила себе тёплый шарф, новый чайник, блокнот с белыми страницами. На первой странице написала: «Теперь всё начинается.»
