Банкетный зал «Элегия» шумел как рой пчёл, но Вика чувствовала себя внутри стеклянного колпака. Глухой звон бокалов, рассеянный смех гостей, перешёптывания… Всё казалось слегка замедленным, как в фильме, когда у героини внезапно накатывает осознание: «А что, если я совершаю ошибку?»
Артём стоял рядом, застёгивая последний пуговицу на жилете. Он выглядел мило, может даже слишком мило для мужчины, который должен был бы хотя бы немного быть похожим на каменную стену в моменты жизненных бурь. Но у Артёма было другое амплуа — мягкий, удобный, как диван с просевшими пружинами.
— Викуль, всё нормально? — он тронул её за локоть с той же робкой нежностью, с какой человек трогает горячую кастрюлю, забыв прихватку.
— Нормально, — отрезала она, улыбаясь только губами. — Просто жарко.
В этот момент к ним приблизилась Галина Петровна — женщина, способная останавливать бойцовские псы одним взглядом. На ней был наряд сливочного цвета, из тех, что как бы намекают: «Я тут главная женщина за этим столом». В руке бокал шампанского, в глазах — неприязнь, тщательно прикрытая вежливостью.
— Ну что, дети мои, поздравляю! — произнесла она так, будто «поздравляю» означало «прощаю».
— Спасибо, мама, — проговорил Артём, и в его голосе зазвенели нотки школьника, застигнутого с сигаретой за гаражами.
— Виктория, вы ведь знаете, семья — это самое главное. Помогать друг другу — святое дело, — с этими словами она заглянула прямо в глаза Вике, и та почувствовала, как невидимый крючок цепляется за край её души.
— Конечно, знаю, — с вежливой улыбкой ответила Вика. — Но и личные границы… — Она запнулась. Это слово, казалось, вбилось в голову молотом. Нет. Границы — не тема для застольных бесед.
— Личные что? — переспросила Галина Петровна с легким смешком. — Вот сейчас вы, молодёжь, так говорите, а потом к кому бежите за помощью? К маме. И знаете, я всегда за семью. Тем более за Машу.
— А Маша тут при чём? — Вика нахмурилась, заметив, как по лицу Артёма пробежала тень.
— Она ведь выходит замуж, — Галина Петровна понизила голос, сделав его чуть теплее, почти заговорщическим. — А у них с Серёжей пока негде жить. Вот я и думаю… может, вы бы подумали о том, чтобы временно… ну… уступить им свою квартирку? Пока ипотека у них не оформится.
Вика замерла.
— Мою квартиру? — Она рассмеялась. Но это был не тот смех, что заражает окружающих, а резкий, нервный, как разбившаяся рюмка. — Простите, но я шесть лет тянула эту ипотеку на себе. С работы на работу, с аврала на аврал. А теперь я должна просто так её отдать Маше?
— Не «отдать», Виктория, — свекровь сделала ударение на её имени, словно вытягивая его на дыбе. — Временно уступить. Вы же молодые, справитесь. А Маша… она такая ранимая, ей будет тяжело.
— А мне, значит, легко было? — Вика подняла брови. — В пять утра вставать, в десять вечера приходить, еду на неделю вперёд готовить, потому что некогда. И теперь я должна уступить?
Артём сделал шаг вперёд:
— Вик, ну, мама же предлагает просто подумать… Может, действительно…
Она резко повернулась к нему.
— Артём, ты серьёзно? Ты хоть понимаешь, что говоришь? — её голос задрожал, но не от страха — от нарастающего гнева.
— Я просто… — он развёл руками. — Маша ведь сестра…
— Сестра, которая до сих пор не работала ни дня, — выпалила Вика. — И всё ждёт, что её будут носить на руках.
— Это несправедливо, — сухо сказала Галина Петровна. — Маша просто другая. Она женщина более тонкой душевной организации. Не все обязаны быть такими… как вы.
Вика чуть не прыснула.
— Такими как я? Это какими же? Самостоятельными? Независимыми? С мозгами и работой? Да, простите, грех, грех мой тяжкий!
Галина Петровна прищурилась.
— Виктория, в браке важно уметь уступать. Если вы так и будете цепляться за квадратные метры, боюсь, семейное счастье окажется под угрозой.
— А вы хотите, чтобы я цеплялась за что? За воздух? — Вика вскинула подбородок. — Если у нас с Артёмом всё держится только на моей готовности уступать — может, это не совсем тот брак, о котором стоит мечтать?
Тосты за столом стихли. Несколько любопытных гостей притихли, подслушивая. Кто-то с третьего ряда шепнул:
— Ох, началось…
Вика глубоко вздохнула, чувствуя, как в груди поднимается буря. Это был её день. День, когда она должна была быть счастливой. Но вместо этого ей предлагали превратиться в бесплатное приложение к чужим желаниям.
— Давайте так, — она проговорила холодно, — сначала Маша найдёт работу, потом накопит на первый взнос, а потом я подумаю, пускать ли её на порог.
— Вик… — начал Артём, но Вика уже поднялась из-за стола.
— Простите, я пойду подышать, — бросила она через плечо и направилась к выходу.
Галина Петровна посмотрела вслед с выражением хищницы, которая не привыкла к сопротивлению.
— Ох, будет весело… — пробормотала она, допивая шампанское.
Квартира, за которую Вика билась шесть лет, встретила её тишиной. Вот только эта тишина была не утешительной, а вязкой, как сладкий сироп, застывший в горле. Она зашла первой, бросила сумочку на тумбочку и, не раздеваясь, прошла в кухню. Автоматически включила чайник, хотя пить совсем не хотелось.
— Вик, ну подожди, — осторожно сказал Артём, входя следом и закрывая дверь. Он снял ботинки, но с таким видом, словно они были начинены минами. — Ты ведь понимаешь, мама просто волнуется…
— Мама волнуется? — Вика резко обернулась. — А за кого она волнуется? За нас? За тебя? Нет. Она волнуется за Машу. Опять. Всегда.
— Ну, она же мать… — пожал он плечами, потупив взгляд.
— И я же мать, да? Только не своей семье, а чужой! — голос Вики сорвался на крик. — Я мать для всех этих взрослых детей, которые считают, что им кто-то должен.
Артём вздохнул, опёршись на косяк. Его привычная поза «я-не-вмешиваюсь» бесила до дрожи.
— Вик, может, ты просто не поняла её?
— О, я всё поняла, Артём, — холодно ответила она. — Твоя мама прекрасно формулирует свои мысли. Если перевести на русский: «Отдай квартиру, Вика. Твоя жизнь нас не интересует. Главное — чтобы Маша сидела на попе ровно в тёплом уюте».
— Ну ты утрируешь… — пробормотал он, пытаясь натянуть на лицо успокаивающую улыбку.
— Утрирую?! — Вика захлопнула ладонью дверцу шкафа так, что тарелки звякнули. — Ты вообще слышал, как она говорит? «Ты ж сильная. А Маша — ранимая». Знаешь, я шесть лет тянула ипотеку, а не жалость от соседей собирала. Вот кто у нас ранимый.
— Она просто хочет, чтобы мы… ну, поддержали семью, — начал Артём осторожно, но замолк, когда Вика шагнула к нему.
— Поддержали семью? — она уставилась на него, и в глазах блеснуло что-то опасное. — А ты? Ты кого поддерживаешь? Меня или свою мать?
Он отвёл взгляд, и этот жест сказал больше, чем любые слова. Вике вдруг стало страшно. Страшно за себя, за свою жизнь, за свои границы — да, пусть ненавистные психологи и говорят это слово слишком часто, но сейчас оно казалось единственным щитом.
— Ты хочешь, чтобы я отдала Маше квартиру? Скажи честно, — её голос стал почти шёпотом. — Просто скажи.
— Я… я хочу, чтобы у нас был мир в семье, — промямлил он.
Вика рассмеялась. Горько, нервно, как смеются, когда уже плакать не хочется — хочется крушить всё вокруг.
— Мир? Ты серьёзно думаешь, что если я сдамся, мир наступит? Да твоя мать найдёт новый повод!
В этот момент раздался звонок в дверь. Вика замерла. Она знала, кто это. Сердце ухнуло куда-то в желудок.
— Не открывай, — бросила она резко.
— Вик, это же… — начал Артём.
— Говорю, не открывай! — но он уже сделал шаг к двери.
— Артёмушка! Это я, Галина Петровна! — раздалось из-за двери. Голос был сладким, как сгущёнка, и таким же липким. — Вы там, детки мои?
Вика схватилась за виски.
— Господи… только этого не хватало.
Артём повернул ключ, и в квартиру влетела буря в образе матери. Галина Петровна сняла пальто, огляделась и как ни в чём не бывало прошла в гостиную.
— Ой, уютненько-то как… Вот Маше с Серёженькой будет хорошо!
— Стоп! — Вика вскинула руку. — Никто сюда не переезжает.
— Виктория, вы молоды, горячитесь, — с показной мягкостью проговорила свекровь. — А у Маши сейчас свадьба, в жизни стресс… Ну уступите. Временно.
— А если не уступлю? — Вика скрестила руки на груди, сжимая локти так сильно, что побелели пальцы.
Галина Петровна вздохнула, будто разговаривает с трудным подростком:
— Тогда, боюсь, у вас с Артёмом будут серьёзные проблемы. Он же мужчина, а мужчины не любят женщин, которые зациклены на деньгах.
— Вы серьёзно? — Вика усмехнулась. — Мужчина, который боится слово поперёк сказать своей маме, будет учить меня, как быть женой?
— Вик… — Артём попытался вмешаться.
— Тихо! — Вика показала на него пальцем. — Одно слово — и ты ночуешь у мамы.
Галина Петровна вспыхнула:
— Да как вы смеете со мной так разговаривать?
— А как вы смеете приходить в мой дом и указывать мне, кому и когда я должна уступать?
— Виктория, вы эгоистка!
— А вы… паразит! — выкрикнула Вика и сама поразилась, как громко прозвучали её слова в маленькой квартире.
Галина Петровна едва не задохнулась от возмущения.
— Артём! Ты слышал? Слышал, что говорит твоя жена?!
— Слышал, — он тихо опустил глаза.
— И ты молчишь?! — вскинулась она.
— Я… я не знаю, что сказать, — пробормотал он.
Вика почувствовала, как внутри что-то ломается. Это был не просто гнев — это была боль от предательства, пусть и молчаливого.
— Отлично, — сказала она неожиданно спокойно. — Тогда решайте сами. Но без меня.
Она сняла обручальное кольцо и положила его на комод у входа.
— Вик! — вскрикнул Артём.
— Молчи, Артём. Тебе сейчас важно не меня, а маму не обидеть, — её голос дрожал, но глаза горели холодным огнём. — Удачи вам с Машей и её Серёженькой.
Она схватила сумочку и вышла, оставив дверь распахнутой.
Галина Петровна молчала. Только через минуту она произнесла, глядя на сына:
— Ну что, Артёмушка. Вот и показала твоя Вика своё истинное лицо.
Артём прикрыл глаза и упёрся лбом в ладони.
Вика стояла на лестничной площадке с чемоданом. Сердце било так, что в ушах стоял гул. Она позвонила сама себе в квартиру — нет, не для того чтобы просить прощения. Она пришла за вещами и за правдой. И знала: этот разговор не будет красивым.
Дверь открыл Артём. Лицо у него было измятое, как смятая рубашка после стирки.
— Вик… — сказал он, и в этом «Вик» была такая тоска, будто он уже сто лет как вдовец.
— Привет. Долго стояла. А ты всё ещё молчишь? Или готов наконец-то говорить? — голос у неё был спокойный, но внутри всё горело.
— Я… не хотел так, — начал он.
— Никто не хотел. Знаешь, как говорят? Дорога в ад вымощена благими намерениями. Вот ты и вымостил. Моей ипотекой. Моей жизнью, Артём.
Он отвёл глаза.
— Это же мама… Я между двух огней.
— Между двух? — она рассмеялась, и этот смех был как осколки стекла. — Нет, ты не между двух огней. Ты выбрал сторону. Только не свою семью, а свою мамочку.
Из комнаты вышла Галина Петровна, как королева на суд.
— Виктория, вы вернулись. Ну что, собрались за вещами? Очень разумно.
— Очень. Теперь у Маши с Серёженькой больше места для совместного счастья, — Вика бросила взгляд в сторону спальни. — Они уже выбрали, где будут шкаф ставить?
— Вы ужасно грубы, — фыркнула свекровь. — И знаете, я всегда чувствовала, что вы не пара моему Артёмушке.
— А я всегда чувствовала, что вы хотите невестку-кошелёк, — парировала Вика. — Жаль только, что мой «кошелёк» оказался с характером.
— Вик, хватит, — взмолился Артём. — Мы можем всё обсудить спокойно.
— Спокойно? Ты шесть лет спокойно смотрел, как я работаю без выходных, спокойно слушал, как мама считает мою квартиру «семейной». И сейчас ты хочешь спокойно забрать у меня мой труд. Нет, Артём, теперь я буду громко.
— Никто не забирал! — повысил он голос.
— Правда? — она сделала шаг ближе. — А что это было? «Вика, уступи, поддержи семью». Это как? Мне в кредитную кабалу снова залезть, чтобы вашей Машеньке было мягко спать?
— Ты всё утрируешь! — вспыхнул он.
— Это ты утрируешь своё право называться мужем, Артём, — резко сказала она и кинула ключи от квартиры на пол. — Всё. Здесь мне больше делать нечего.
Галина Петровна удовлетворённо кивнула:
— Правильное решение. Наконец-то Артёмушка сможет вздохнуть спокойно.
— О да, вздохнёт, — улыбнулась Вика. — Только знайте, Галина Петровна, чужую квартиру вы всё равно не получите. Эта квартира оформлена на меня и только на меня. И если хоть один раз я узнаю, что вы сюда заселились, встречайтесь с судебными приставами.
— Ах ты… — свекровь побледнела.
— Вик, не надо так… — Артём шагнул к ней.
— Нет, Артём. Ты сделал выбор. Теперь и я сделала свой, — она выдернула руку из его пальцев. — Прощай.
Вика развернулась и ушла, оставив их стоять в прихожей — мать и сына, которые так и не поняли, как легко можно потерять того, кто любил.
Когда за ней закрылась дверь подъезда, Вика впервые за последние дни вдохнула полной грудью.
«Это моя жизнь. Я больше не позволю её забирать».
