— Ты не представляешь, Галка, я, кажется, в прошлом месяце ещё женой была, а сейчас — хозяйка холостяцкой квартиры.
— Как это?!
— Да всё просто: не подписала бумажку. Вот и осталась с квадратными метрами, но без мужа и родственников.
— Ну ты посмотри на них… Сидят, значит, в моей кухне, едят мою селёдку, и при этом умудряются намекать, что мне «одной много» — с горечью сказала Елизавета, глядя, как Виктор второй раз за вечер наполняет свою тарелку салатом, даже не предложив помочь с уборкой.
Кухня была тёплая, немного тесная — особенно когда набивается пять человек. Потолок низковат, лампа с пластиковым абажуром качается от каждого движения, и пахнет жареной картошкой с луком. По радио, которое трещало с подоконника, шёл какой-то шансон, Людмила Сергеевна шептала Маше — снохе своей новой, явно что-то про Лизку.
— А ты чего как неродная? — Людмила Сергеевна вытянула губы, будто собиралась сказать «дура», но сдержалась. — Мы ж семья! Виктору с Машей скоро малыш! А у тебя — квартира. Ну и что, что по наследству? Не в могилу ж её с собой унесёшь!
Елизавета облизнула сухие губы. Ей было 42, выглядела она на пять лет моложе, но сегодня чувствовала себя пенсионеркой с подскочившим давлением. В глазах — раздражение, в груди — дрожь. И в голове крутилось только одно: «Это вообще что за сборище? Я кого в дом пускала?»
А ведь всё начиналось нормально. Андрей — её муж — вечно вялый, но с виду нормальный. Когда женились, он хоть что-то решал. Сейчас — сидит, мнёт салфетку и глядит в тарелку. Как будто его тут нет.
— Слушай, Андрей, может ты скажешь что-нибудь? — Елизавета резко повернулась к нему, — Или ты опять в «нейтралитете»? У тебя тут мать уже моей квартирой распоряжается, а ты жрёшь молча. Нормально?
Андрей замер, как загнанный кролик. Ему было 45, высокий, с начинающейся лысиной и лишними 10 кило на пузе. На вид — интеллигент, на деле — мягкий, как мармелад.
— Ну, Лиз… Мамка просто говорит… Типа, раз у нас с тобой детей нет, а у Вити будет… Ну, логично же…
— Что логично?! — сорвалась она. — То, что ты согласен, чтоб меня выкинули из моей же квартиры, а потом приютили где-нибудь на балконе у твоей матери?!
Маша, до этого молчавшая, вяло улыбнулась, поглаживая свой небольшой животик.
— Мы же не против, если вы к нам потом… Ну, в комнату. Мы Людмиле Сергеевне уже обещали, что у неё будет помощь, как ребёнок родится. А вам-то что, вы всё равно вдвоём…
— Спасибо, конечно, — Елизавета встала, убирая тарелки со стола. — Я ж только и мечтала — доживать в проходной комнате, где орущий младенец и тёща за стенкой. А может мне ещё и ночную няню подрабатывать?
Людмила Сергеевна сжалась, но не замолчала.
— Не надо с сарказмом. Мы ж по-хорошему! Просто, ну ты же понимаешь… Сейчас такие цены. Виктору ипотеку не дадут, у Маши декрет, а ты… у тебя всё есть. Просто переоформим — и всё. Дарственную. Мы ж семья!
— «Дарственную»… — тихо повторила Елизавета, почувствовав, как кровь приливает к вискам. — А если я откажусь?
Наступила пауза. Даже радио заткнулось — перешло на новости.
— Тогда, боюсь, ты очень разочаруешь своего мужа, — прошептала свекровь, — и можешь остаться одна.
— Лучше одна, чем с вами, — отрезала она, и со звоном опустила вилку в раковину.
Через два дня Людмила Сергеевна объявилась снова. Без предупреждения. Стояла в дверях, держа в руках пластиковую папку.
— Вот тут образец. Юрист у нас хороший, всё подготовил. Подпишешь — и всё по закону. А ты остаёшься жить с нами. У меня место есть. И холодильник большой, — усмехнулась. — Хватит и тебе, и нам.
— Уходите. — Голос Елизаветы был ледяным. — Я не буду подписывать ничего. Эта квартира — моя. Моя мать пахала на ней всю жизнь, и я ухаживала за ней до последнего дня. А вы тут разложили уши и руки. Не выйдет.
Людмила Сергеевна прищурилась.
— Ах вот как? — Она шагнула внутрь. — Значит, ты против семьи? Ну смотри, Лизочка. Я тебя предупреждала. Мы с Витей настроены серьёзно.
— Пожалуйста, идите. Или я сейчас вызову участкового. За вторжение.
Андрей пришёл вечером. Бутылку принёс. Как всегда, когда чувствует, что натворил. Сел в коридоре на табуретку, будто наказанный мальчик.
— Лиза, ну может… ну можно же по-другому. Просто оформим, чтобы… ну… а жить останемся так же. Вместе. Никто тебя не выгоняет.
Она молча подошла. Смотрела на него сверху вниз.
— Андрей. Ты меня не слышишь? Они хотят, чтобы я добровольно всё отдала. Мать твоя шантажирует, а ты… ты в меня не веришь. Ты меня не защищаешь. Ты вообще… кто мне теперь?
Он вскочил.
— Я тебе муж! Мы 12 лет вместе, Лиз! Ты чё, из-за каких-то бумажек…
— Эти «бумажки» — это моя жизнь. А ты — уже нет.
Вечером она написала заявление на развод. Текст дрожал, как руки. Потом откинулась на спинку кресла и заплакала. Не громко. Без истерики. Просто — всё. Дальше не будет «мы». Будет «я». И будет квартира. Потому что уж кто-кто, а она не для того всё это выстраивала, чтобы её потом выставили с пакетом вещей в коридоре.
Андрей собрал чемодан и вышел молча. Без скандала. Без крика. Только под конец, стоя на пороге, тихо сказал:
— Ты зря так. Мы ведь могли всё по-человечески.
Она посмотрела ему в глаза.
— Я и поступаю по-человечески. Просто впервые — по отношению к себе.
— Ну не плачь, Лизок… Не дура ж ты — молодец. Хоть одна из нас не дала себя ободрать, как липку.
— Не плачу я, Галь. Это просто чай. Горячий. Глаза щиплет.
Через неделю в её подъезде стали пропадать объявления с надписью: «Ищу порядочную женщину для сдачи комнаты». Кто-то отрывал их. А кто-то написал поверх шариковой ручкой: «А то вдруг свекровь придёт и выгонит».
Елизавета жила в подвешенном состоянии. Андрей ушёл — и это было легче, чем она думала. Даже пустая сторона кровати по утрам ощущалась скорее как освобождение, чем как потеря. Он ничего не забрал, кроме вещей. Даже свой кружевной халат для душа оставил. Ну и штопаные носки в комоде.
Но мир вокруг неё бурлил.
Виктор ей звонил. Несколько раз. Один раз пьяный. Голосом обиженного подростка:
— Ты чего такая, а? Я ж тебя уважал. Ты нам как сестра была! А теперь враг семьи? Нам ведь жить негде, Машка на сносях! А ты — держишься за стены. Эгоистка!
На это она просто отключила звук. Поначалу дрожала, но потом поняла: пусть говорит. Пусть все говорят. Главное — чтобы дверь была закрыта.
Но однажды — не была.
В воскресенье она пошла за молоком. Минут на пятнадцать. Возвращается — замок вроде как цел, а внутри… Людмила Сергеевна. Стоит посреди зала, в руках — та самая папка. И ещё — Маша. С сумкой. Живот — уже заметный. И с ней Виктор — куртку снимает, словно домой вернулся.
— Вы что тут делаете?! — голос Елизаветы сорвался в визг. — Как вы вошли?!
— Андрей дал ключ. Он же пока не выписан, — спокойно сказала Людмила Сергеевна, не мигая. — Мы пришли по-хорошему. Маша не может жить в той тесноте. А тут место — море.
— Это МОЯ квартира! — Елизавета подошла ближе, плечи дрожали, голос трескался. — Вы не имеете права тут быть!
Маша развела руками:
— Ну давайте по закону разбираться. Ты же взрослая женщина. Не хочешь по-доброму — будет через суд.
— Через какой суд?! — Елизавета буквально вскочила. — У меня документы! Свидетельство о наследстве, регистрация, выписка из ЕГРН! Я один собственник. Всё!
— Ага, но мы с Андреем — супруги. Пока ещё. А значит, ключ — законен, — Людмила Сергеевна усмехнулась. — А тебе никто не мешал дверь сменить.
— Вон! — Елизавета схватила с вешалки плащ и бросила в них. — Вон из моего дома!
— Ой, не ори! — заорал Виктор. — Мы тебе ничего не ломаем! Мы просто зашли, между прочим! Нам что, в подъезде стоять?!
Всё произошло за минуту. В ней сработало что-то животное, как на пожаре. Она подлетела к Маше, схватила сумку — выволокла за порог. Потом толкнула Виктора, и он врезался плечом в косяк. Даже не успел выругаться. А потом — Людмилу Сергеевну. Не била. Просто вытолкнула, сильно, с размахом, в плечо. Та вскрикнула: «Ты чё творишь, стерва?!», но уже стояла за дверью.
Дверь захлопнулась с грохотом. Из глаз лились слёзы, тело трясло. Она села прямо на пол, среди обуви. Сердце стучало в ушах. Никогда она так не кричала. Никогда не толкала людей. Но они ведь вторглись. Вломились. И всё будто по закону. «Ключ дал, муж же…» Как в дурдоме.
Через два дня пришло письмо. Заказное. С уведомлением.
Исковое заявление о разделе совместно нажитого имущества.
В глаза сразу бросились слова: «квартира, нажитая в браке», «доли», «в интересах семьи», «с учётом беременности близкого родственника».
Она села. Письмо упало на пол. Рядом лежала чашка с кофе. Он был холодный. Как всё теперь.
Позвонила подруга — Галя.
— Лиз, слышала. Они что, совсем озверели?
— Ага. Делить хотят. То есть… Я, оказывается, нажила квартиру с Андреем. За которую он не платил ни копейки, даже за свет. Ни копейки, Галь!
— Слушай. Надо к юристу. Прямо сейчас.
Юрист был вежливый, молодой. Сидел в офисе, пахло пылью и принтером. Просмотрел бумаги, иск, свидетельство о праве на наследство.
— Не переживайте. У них нет шансов. Это наследство. Не является совместно нажитым, даже если вы в браке. Только если бы вы продавали, покупали — тогда другое. А тут… Очередная попытка надавить. Подайте встречный — на признание иного имущества за вами. И срочно меняйте замки. Прямо сегодня.
— Спасибо. — Голос у неё сорвался. — А если… они ещё придут?
— Вызывайте полицию. Угроза вторжения. У вас все документы.
Она вернулась домой. Заказала нового слесаря. Замки поставили хорошие, с перекодировкой. Вечером написала Андрею: «Замки поменяла. Уведомляю. Твои родственники сюда больше не войдут. Без суда.»
Ответ был сухой:
«Понятно. Раз ты выбрала путь войны — будет война.»
И всё. Внутри сжалось.
Ночью снился кошмар: Людмила Сергеевна с топором ходит по её квартире и сносит стены. Смеётся. А Маша рядом, с животом наперевес, говорит: «Ты же сама нас сюда пустила… Сама…»
Утром она села, включила ноутбук. Написала заявление на выписку Андрея через суд. Там было много страниц, но суть одна:
«Он здесь не живёт. И жить не будет.»
С того дня она начала подбирать себе адвоката. Не просто юриста, а боевого. Такого, чтоб знал, как отбиваться от таких «семеек».
Потому что это была не бытовуха. Это была оккупация.
И теперь — она была в обороне.
— Лиза, ну не молчи. Они опять звонили? — голос Гали в трубке звучал тревожно, как у медсестры, которая боится заглянуть под бинт.
— Звонили. Адвокат Виктора. Сказал, что если не «пойду навстречу молодой семье», они подадут заявление о временном вселении. Представляешь? ВРЕМЕННОМ. Пока «не решится судьба квартиры». Как будто я — не человек, а проходной двор.
Прошло два месяца. Бракоразводный процесс шёл вяло, как просроченный майонез. Андрей не являлся. Только слал через суд свои объяснения. Всё в стиле: «Я не был против, но и не знал», «мама хотела как лучше», «квартиру действительно не покупали, но…»
Адвокат Елизаветы — строгая тётка с выражением лица «не пытайся мне врать, я видела хуже» — хлопала папками и говорила:
— Они тянут время. Надеются, что вы сдадитесь. Или сделаете глупость. Не делайте. Никаких контактов. Всё только через меня.
Но терпение не резиновое.
В марте — на 8-е число, между мимозой и просроченным «Рафаэлло» — Людмила Сергеевна пришла прямо к ней на работу.
В бухгалтерию. Где сидели шесть женщин, и у каждой — слух лучше, чем у радистки на подводной лодке.
— Лиза, я как мать! Как женщина! Ты не можешь быть такой бессердечной! — заголосила она прямо у гардероба, вцепившись в ворот куртки Елизаветы. — Ты что, не видишь, Маша вот-вот родит! Ребёнку нужен угол!
— У вас есть угол, — сжала губы Елизавета, стараясь говорить тихо. — У меня есть квартира. В ней никто не будет жить, кроме меня. Ни ты, ни Виктор, ни Маша, ни их новорождённый. Это моя позиция. Последний раз объясняю. Отстаньте.
— Ах ты ж… неблагодарная! — свекровь отпрыгнула, как ужаленная. — Я тебе сына вырастила! А ты?! Квартирами прикрываешься! Само́й жить некому будет, вот увидишь!
Сотрудницы замерли, одни — с губами, намазанными розовым блеском, другие — с чашками кофе у рта.
Елизавета вздохнула:
— Если не уйдёте, вызову полицию. И вас, и вашего «выросшего сына», и его беспомощную жену — всех туда отведу. Там объясните, чего вы хотите.
И Людмила Сергеевна… ушла. А по пути прошипела:
— Ты себе могилу роешь. Сама. И без лопаты.
В апреле суд наконец развёл их. Брак аннулирован. Но это был не конец — а только снятие тормозов.
Теперь Елизавета пошла в наступление.
Подала иск о выписке Андрея. Суд назначили на июнь.
Она наняла оценщика. Выяснила: квартира выросла в цене на миллион. И теперь брат с беременной женой ещё сильнее хотели туда въехать.
На слушании Андрей явился. В костюме. Тот самый, в котором они венчались — только теперь мятый, с пятном у манжета.
— Я не хочу конфликтов, — начал он вяло. — Но я тоже человек. Я тут был прописан. У меня там зубная щётка лежала.
Елизавета хмыкнула. Судья подняла глаза от бумаг:
— Простите, вы хотите сказать, что наличие зубной щётки даёт вам основание проживать в жилом помещении, собственником которого является истец?
— Ну… — Андрей замялся. — Просто я не хочу, чтобы младший брат с женой остались на улице.
— А я не хочу, чтобы у меня в квартире кто-то устраивал детский сад, не спросив! — Елизавета поднялась. — Уважаемый суд, он не жил там уже полгода. У меня есть коммунальные квитанции, выписки, показания соседей. Более того, он передал ключи третьим лицам — своей матери, брату, беременной невестке — без моего согласия. Вторглись в мою собственность. Я боюсь за свою безопасность. Я женщина. Я одна.
Пауза. Судья хмыкнула. Записала что-то.
— Слушание окончено. Решение будет готово в течение пяти дней. Всем спасибо.
Через пять дней пришёл конверт. Суд удовлетворил иск. Андрей — выписан. Никаких долей. Никаких прав. Квартира — только её.
Она села у окна. В руках — письмо. Впервые за всё время — не от юристов. От Маши.
Короткое. Ручкой. Неряшливо:
Лиза, ты победила. Надеюсь, тебе теперь хорошо. Мы уехали в Липецк. Виктор без работы, мать вся на нервах. Ребёнок — на подходе. Пусть тебе всё это аукнется. Елизавета вздохнула. Сложила письмо. Выкинула.
Лето началось жаркое. В квартире — тишина. На подоконнике — кофе, пар от кружки. В окне — небо. Без людей. Без ультиматумов.
Она выдохнула. Медленно. Глубоко.
И впервые — с улыбкой.
