Вечер среды. Самое унылое время недели, когда надежды на выходные ещё не обрели плоть, а будни продолжают грызть по живому. На кухне пахло подгоревшей гречкой, но Марина не обращала внимания. Она сидела за ноутбуком и вбивала остатки январских актов. Рабочий стол был завален бумажками, чашками с засохшими ободками чая и, почему-то, детским фломастером — каким образом он тут оказался, она не знала. Ребёнка у неё не было, только муж. Но фломастер был, и всё.
— Маааарииин, — протянул Дима из спальни, — а что там с путёвками? Мама сказала, что ты обещала заняться.
Марина прикусила язык. Путёвки. Конечно. На Сочи. Где «всё включено» и «один шаг от пляжа». Где Алла Викторовна — его мать и генеральный директор компании — планировала провести неделю с сыном, внучатами своей подруги и, по возможности, без Марины.
— Я не обещала, Дим, — устало ответила она, не отрываясь от экрана. — Я сказала, что посмотрю, если будет время. Сейчас его нет.
— Ну ты же бухгалтер, у тебя всё в цифрах. Что тебе стоит?
Вот он, аргумент года: если ты бухгалтер, у тебя нет сердца, но есть лишние пять часов в сутках. Марина хмыкнула.
— Я — финансовый директор. И у меня три проверки в следующем месяце, между прочим. Так что пусть мама сама себе выбирает отель. В интернете, говорят, всё можно найти. Даже совесть.
Сказано было без нажима, но достаточно громко. Тишина в спальне повисла как табель на окончание рабочего дня.
Алла Викторовна всегда была… как бы это сказать… управляющим войсками без признания факта войны. Сначала мила, потом язвительна, потом — нож в спину. Всё с улыбкой, по-деловому, с «ничего личного, просто ты не справляешься». Марина терпела. Годами. Думала, что так устроен любой семейный бизнес. Теперь же терпение заканчивалось. Потому что однажды терпение превращается в недоверие, а недоверие — в отвращение.
Вечером, в девять, когда Марина всё-таки закрыла ноутбук, в квартиру, как по расписанию, ввалилась сама Алла Викторовна. Без звонка, с ключом. С ключом, Карл.
— Ой, а ты чего не спишь? — с показным удивлением спросила она, снимая сапоги. — У тебя же режим, как у старушки. Или опять с бумагами, бедная ты моя?
Марина встала, медленно. В голове что-то щёлкнуло, как когда вставляешь флешку не той стороной.
— Алла Викторовна, здравствуйте. А что, собственно, случилось?
— Да ничего. Просто зашла. С Димой посоветоваться надо. Квартиру на Арбатской сдают — думаю, стоит вложиться. А ты чего так напряжена?
Потому что ты, чёрт возьми, ввалилась в мой дом, как хозяин склада, где у тебя товар испортился. Но вслух — ничего.
Дима вышел из спальни, зачесав макушку, как подросток на контрольной. Они переглянулись — Алла и он — как пара заговорщиков. У Марины в животе затянулся ледяной узел.
— Мам, садись, — сказал он, будто не замечая, что Марина явно не в восторге. — Чай будешь?
— Не откажусь. Я сегодня как лошадь, бегала по банкам. Представляешь, там с нас требуют новые отчёты по прибыли! А у нас же — недостача. Я так думаю, это всё из-за тебя, Марина.
— Простите? — Марина подняла бровь.
— Ну, ты же ведёшь финансы. А прибыль не растёт. Может, ты что-то упустила? Или скрыла? — голос был сахарный, но в глазах плясала злоба. — Надо будет провести аудит. Внешний. Независимый.
Тут у Марины перехватило дыхание. Ага, значит, пошла жара. Аудит — это не проверка, это нож под ребро. Это как прийти в спальню и услышать: «Я тут позвала бывшую твоего мужа, она останется у нас пожить». И всё — тебя больше нет. Только голос и имя в бухгалтерии, через полгода — в архиве.
— А вы обсуждали это с Димой? — тихо спросила она. — Или вы уже решили без меня, как и с той путёвкой?
— Не преувеличивай, — отмахнулась свекровь. — Это просто мера предосторожности. Ты ведь сама всегда за прозрачность, да? Ну вот. Будет прозрачно.
Марина не помнила, как ушла в ванную. Но сидела там, на закрытом унитазе, минут десять. Ни слёз, ни истерики. Просто опустошённость. Как будто из неё вытащили нерв и сунули в морозилку.
На следующий день всё повторилось — только в офисе. Утром Марина пришла раньше всех и застала Аллу Викторовну за своим столом.
— О, ты уже здесь? — сказала та, не вставая. — Я проверяла, чем ты тут занимаешься. Нашла пару… странных транзакций. Надо будет их обсудить на совете. Сегодня вечером. Не опаздывай.
Марина молча взяла свои папки и пошла в переговорку. И с того момента поняла — это не проверка. Это зачистка. Планомерная, хладнокровная. Сцена из фильма, где герой узнаёт, что его предали, и понимает: выхода нет. Только вперёд. Или вниз.
Вечером, дома, она зашла в комнату, где Дима смотрел очередной матч.
— Мы можем поговорить?
Он отложил пульт.
— Да. Только коротко. Я устал.
— Ты на чьей стороне, Дим?
Он вздохнул. Долго. С усилием.
— Марин, я тебя люблю. Но ты сама усложняешь. Мама хочет как лучше. Она же основала эту компанию. А ты… ты должна быть благодарна.
Марина стояла. Как из камня. Как статуя правосудия, только без повязки. Потому что слепой она больше не была.
— Поняла, — сказала она спокойно. — Сегодня же я съезжаю.
— Куда?! — он вскочил. — Ты с ума сошла? Это же наша квартира!
— О, да. Квартира куплена на деньги компании, оформлена на тебя. То есть — на неё. На тебя и твою совесть. Или её отсутствие.
Марина бросила на кровать сумку с документами, заперла ноутбук и вышла.
Поздним вечером, в полупустой маршрутке, она сидела с одним пакетом — в нём был блокнот, старая флешка и вязаный шарф. Смотрела в окно, где всё плыло: огни, улицы, время.
Утро после побега было странным. Марина проснулась на жёстком диване у подруги в хрущёвке — та, как настоящая боевая подруга, сразу расстелила бельё, вскипятила чайник и не задавала вопросов. Просто кивнула: «Разводишься?» — и, не дождавшись ответа, добавила: «Правильно делаешь. Я с первого дня знала: он — кисель, а мать у него — мясорубка».
Марина только кивнула. Кисель с мясорубкой — удачное кулинарное сочетание, подумала она, если хочешь сварить суп из собственных нервов.
На работу она не пошла. Взяла отгул. Официальный. Но телефон не умолкал — звонили с офиса, с незнакомых номеров, писала Алла Викторовна. Сообщения были сухими, с нотками язвы:
«Твое отсутствие саботаж?»
«Считаем тебя в отпуске без содержания. Не забудь отчитаться по авансам.»
«Совет директоров без тебя прошёл хорошо. Надеемся, ты всё осознаешь.»
Последнее особенно задело. Осознать — что? Что она позволила этим людям стереть её в порошок и ещё осталась виноватой? Нет. Теперь — точно нет.
На третий день Марина встала в семь утра. Приняла душ, накрасилась — строго, в тон. Надела серый жакет с тонкой клеткой и серьги, которые дарила себе на тридцатилетие. Это были серьги женщины, которая сама знает, чего стоит. А не куклы, которую держат на нитке «благодарности».
Она вышла и поехала… не в офис. В банк.
— Я хотела бы получить консультацию по корпоративному счёту. ООО «Ареал». Я — финансовый директор, — сказала она, предъявив документы.
Менеджер проверил данные и, прищурившись, сказал:
— Доступ по доверенности у вас отозван. Вчера. Официально. Вас исключили из списка доверенных лиц.
Ага. Значит, всё по плану. Идёт обнуление.
Марина кивнула. Поблагодарила. Вышла. Позвонила юристу.
— Нужна консультация по рейдерскому вытеснению со стороны учредителя. Внутри семейного бизнеса. С элементами шантажа. И возможно — с подлогом.
— Уточни, подлог чего?
— Подлог цифр. Или их преднамерное искажение.
— Тогда встречаемся сегодня в шесть.
Днём она всё же заехала в офис. Просто так, без предупреждения. На проходной охранник сделал круглые глаза — как будто она была уже в списке подозреваемых.
— А вы по пропуску или…
— Я — финансовый директор, — спокойно ответила она. — Пока что.
Она прошла к своему кабинету. Дверь была закрыта, на табличке вместо её фамилии красовалась наклейка:
«Временно. Прохоров П. В.»
Прохоров?
Финансист из бухгалтерии. Мелкий, потный, всегда хихикал, когда говорил о налогах. И пил чай из кружки с надписью «Царь и Бог отчётности».
Она постучала. Открыли не сразу. Внутри сидел Прохоров и торопливо щёлкал мышкой. На столе лежали её бумаги. Её документы. Её отчёты.
— Здравствуйте, — сказала она холодно. — Ты, я вижу, уже обжился.
— Марина Николаевна, ну я тут временно, вы же понимаете…
— Я понимаю. Можешь передать своей новой хозяйке, что я официально инициирую аудит. Только настоящий. Внеплановый. И независимый.
Он сглотнул. Она вышла. На душе было как в пыльной библиотеке: вроде порядок, но душно и хочется чихать.
Тем же вечером, у юриста, она узнала больше, чем хотела.
— Они тебя выдавливают. Это не просто конфликт. Это операция. И началась она задолго. Договор учредительный переписали три месяца назад. Без твоего участия. Мать мужа теперь — единоличный владелец. А твоя подпись, скорее всего, — фальшивка.
— Но это же уголовное…
— Именно. Только сначала нужно собрать доказательства.
Марина вышла с кипой документов и растущей тревогой. Всё внутри жгло: обида, ярость, отчаяние. Но за всем этим вдруг, неожиданно, промелькнуло… облегчение.
А если это — шанс?
Шанс уйти. Начать своё. Без Аллы. Без этих «передай маме», «ты должна быть благодарна», «а чего ты добилась сама?».
Сама? А вот и посмотрим.
На следующее утро она вернулась к подруге поздно — та сидела на кухне в халате, пила кофе и смотрела новости.
— Ну что, как там кисель с мясорубкой?
— Они не знают, что я знаю, — коротко сказала Марина. — Но скоро узнают.
Подруга усмехнулась.
— Хочешь отомстить?
— Хочу справедливости. И независимости.
— Ну ты же не одна теперь, — кивнула та на свою соседнюю комнату, где спал пятилетний сын. — У тебя уже есть мы.
Марина неожиданно улыбнулась.
Да, она была не одна.
И да — теперь у неё был план.
Через три недели после того, как Марина официально подала заявление в суд о подделке подписи и фальсификации бухгалтерской отчётности, в офисе ООО «Ареал» наступила тишина. Гробовая.
Алла Викторовна, как было видно по её «сториз» в мессенджерах, сделала ход конём: срочно «слегка приболела» и уехала в санаторий. Дима молчал. Ну как молчал — прислал два сообщения:
«Ты правда хочешь разрушить всё, что мы строили?»
«Папа в курсе? Стыдно, Марин»
Стыдно. Ей. Ей, которую выгнали с работы, обвинили в воровстве и использовали как тряпку для уборки всех их корпоративных помоев.
Юрист был зол.
— Она действительно думает, что можно спрятаться за гастрит и справку из санатория? — спросил он, швыряя бумаги на стол.
— Она думает, что я не выдержу.
— Ты держишься круче, чем половина моих клиентов.
— Потому что у меня нет выбора.
В это же время неожиданно объявился Николай Петрович. Свёкор. Бывший.
Позвонил.
— Марина? Ты где? Надо встретиться.
Она согласилась. Он пришёл в кафе с папкой. Чай не заказал — «я по делу».
— Я знаю, как она работает. Знаю давно. Но раньше… я закрывал глаза. Теперь — нет.
— Вы тоже пострадали?
— Скажем так. Меня давно «попросили» уйти из бизнеса. Под предлогом пенсионного возраста и «необновляемости подходов». Хотя все идеи были мои. Всё, что вы видите сейчас — я создавал. С нуля.
— Тогда почему вы молчали?
— Потому что надеялся, что она одумается. Потому что сын — слаб. А внука нет. Вот и молчал. Но теперь… хочу всё исправить.
Он достал документы. Учредительные. Контракты. Ещё кое-что.
— У меня остались копии всех протоколов с подписями. А ещё — черновики. До правок. С её почерком.
Марина посмотрела на бумаги. А потом — на него.
— Вы мне это просто так отдаёте?
— Нет. Я предлагаю тебе партнёрство. Новую фирму. Я вложусь — ты поведёшь.
Она смотрела на него как на мираж. Но это был не мираж. Это была альтернатива. Свобода. Своё.
— А Дима? — всё же спросила она.
— Дима сделал свой выбор. Он на стороне матери. И, боюсь, уже не вернётся. Он не умеет жить без указки.
Через месяц Марина подписала все документы на регистрацию новой компании — «Орбита». Простое, но гордое имя. Как раз про движение по собственной траектории.
Новости о её иске всплыли в СМИ. Юрист не удержался — слил информацию аккуратно. Чтобы дошло до нужных ушей.
А вот когда дошло — и началась настоящая паника.
Первой позвонила, конечно, Алла Викторовна.
— Ты что творишь, девочка?! — кричала она в трубку. — Ты хочешь посадить мать твоего мужа?!
— Вы мне уже никто. И я вам не девочка.
— У тебя есть совесть?! Ты же теперь мать!
— Именно поэтому. У меня есть совесть. И сын. Которому я не позволю видеть, как его мать унижает сама себя ради фамилии.
Алла Викторовна молчала. Потом шипела. Потом угрожала. А потом… пришёл поворот.
Позвонил Дима. В три ночи.
— Марин… маму увезли. Скорая. Инфаркт.
— Я сочувствую.
— Это из-за тебя всё… ты довела…
— Нет, Дим. Её довела жадность. Я просто не дала себя сожрать.
Он замолчал. Потом тихо сказал:
— Я один теперь.
— Ты был один с того дня, как позволил мне выкинуть на улицу.
— Я… не знал, что она так поступит.
— Ты знал. Ты просто позволил.
— Ты не придёшь в больницу?..
— Нет. Я не спасаю тех, кто топит меня.
Через два месяца суд признал действия Аллы Викторовны неправомерными. Подписи — поддельными. Счета заблокировали. Началась проверка. Она так и не вернулась к управлению. Её место занял временный управляющий. Компания дрейфовала к банкротству.
«Орбита» — напротив — взлетала. Первый контракт — крупная сеть поставок по Центральному округу. Марина вела проект сама. Николай Петрович шёл позади — не лез, не вмешивался, только поддерживал.
Однажды, поздно вечером, они сидели у неё дома. На кухне. Без глянца. Просто чай, старый стол, тёплая лампа.
Он спросил:
— Ты жалеешь?
— О чём?
— Что ушла.
— Нет. Я жалею, что осталась так надолго.
Пауза. Потом она усмехнулась.
— Но, знаешь… я не мстила. Я просто… дала миру знать правду. А он уже сам сделал своё.
Марина вышла на балкон. Ночь была тёплая, почти весенняя. Рядом спал её сын. А в сердце было — впервые за много лет — спокойно.
Она ничего не разрушила. Она просто вышла из клетки.
