Я ступил на порог родного подъезда, чувствуя, как усталость после долгой командировки тянет плечи вниз. Два месяца в разъездах по глубинке, неделями без связи, гостиницы, словно попал в Советский Союз, и вечное ощущение, что ты — чужак в каждом городе.
Но теперь я дома. Москва встретила меня серым небом и запахом мокрого асфальта. В руках — чемодан, в голове — мысли о горячем душе и о Лене, которая, я был уверен, ждет меня с горячим завтраком и улыбкой. Я не звонил ей уже две недели — в зоне действия мобильной сети мы наконец оказались только вчера поздно ночью. Но дату моего возвращения она точно не могла забыть.
Ключ в замке провернулся с привычным скрипом, но дверь не поддалась. Я нахмурился, попробовал еще раз. Может, заело? Поменял угол, надавил сильнее — безрезультатно. Сердце екнуло. Что за чертовщина? Я достал телефон и набрал Лену. Гудки шли долго, но никто не ответил. Тогда я позвонил матери.
— Ма, привет! Не знаешь, где Лена? Я приехал, но не могу попасть домой, а она не отвечает, — спросил я, когда она наконец сняла трубку.
Пауза на том конце провода была тяжелой, как бетонная плита. А потом мать выдала:
— Твою девицу я выгнала, а квартиру твою сдала! Приезжай, будешь пока у меня жить.
Я замер, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Чемодан выпал из рук и с глухим стуком упал на пол.
— Что ты сказала? — переспросил я, надеясь, что ослышался.
— То, что слышал, Сережа. Эта твоя Лена — не пара тебе. Я все уладила. Квартира сдана, деньги уже заплачены за полгода вперед. А вещи твои у меня, приезжай.
Я стоял, глядя на облупившуюся краску на стене, и не мог поверить. Моя квартира. Моя Лена. Моя жизнь. Все это, оказывается, было под контролем моей матери. И я, как дурак, даже не заметил, как она снова взяла все в свои руки.
Дорога до дома матери заняла почти час. Пробки, запах бензина в такси, мелькающие за окном огни города — все это казалось фоном к хаосу в моей голове. Я пытался дозвониться до Лены, но телефон был выключен. Писал ей в мессенджерах — тишина.
В груди нарастала смесь из злости, растерянности и какого-то детского бессилия. Мать всегда умела вот так — одним махом перевернуть мою жизнь, будто я не тридцатилетний мужчина, а школьник, которого она отчитывает за двойку.
Когда я вошел в ее квартиру, меня встретил знакомый запах лаванды — ее любимых духов. Мать сидела в гостиной, в своем неизменном кресле, с чашкой чая в руках. Она даже не встала, только посмотрела на меня поверх очков.
— Ну что, Сережа, приехал? — сказала она с таким спокойствием, будто только что не разрушила мой мир.
— Ма, ты серьезно? — я бросил чемодан у порога и прошел в комнату. — Ты выгнала Лену? Сдала мою квартиру? Ты вообще понимаешь, что натворила?
Она поставила кружку на стол и сложила руки на груди. Ее взгляд был холодным, но в нем читалась уверенность, которая всегда меня бесила.
— Понимаю. Я сделала то, что должна была сделать. Эта твоя Лена — пустышка. Никакой ответственности, никакого будущего. Ты же сам говорил, что она вечно витает в облаках: то рисует свои картины, то мечтает о выставках. А кто семью содержать будет? Ты? Один?
— Это не твое дело, мама! — я почти кричал. — Это моя жизнь! Моя квартира! Моя девушка!
— Твоя квартира? — она прищурилась. — А кто тебе ее купил, Сережа? Кто все эти годы за тебя все решал, пока ты в своих командировках пропадал? Я. И я не позволю, чтобы какая-то девица все испортила.
Я сжал кулаки, чувствуя, как кровь стучит в висках. Мать всегда была такой — властной, уверенной, что знает лучше.
Когда отец ушел, мне было десять, и с тех пор она взяла на себя роль не только матери, но и строгого надзирателя. Она решала, в какой институт мне поступать, какую работу выбрать, с кем дружить. И я, черт возьми, поддавался. Потому что так было проще. Но сейчас? Сейчас это зашло слишком далеко.
— Где Лена? — спросил я, стараясь держать себя в руках.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Неделю назад сказала ей, что ты сам велел ей уйти. Она собрала вещи и уехала.
Я почувствовал, как пол уходит из-под ног. Лена думает, что это я ее выгнал? Я схватил телефон и снова набрал ее номер. Тишина.
Следующие два дня я провел в каком-то лихорадочном угаре. Я обзвонил всех общих знакомых, писал Лене везде, где только мог.
Вечером я снова попытался поговорить с матерью. Она сидела за столом, разбирая какие-то счета, и даже не подняла на меня взгляд.
— Мам, ты хоть понимаешь, что ты сделала? — начал я, стараясь говорить спокойно. — Лена думает, что я ее бросил. Она пропала. А квартира? Кто там теперь живет?
— Семья с ребенком, — ответила она, не отрываясь от бумаг. — Приличные люди. Заплатили сразу за полгода. А Лена твоя найдет себе другого. Молоденькая, красивая. Не пропадет.
Я смотрел на нее и не мог поверить. Как можно быть такой равнодушной? Как можно так легко вычеркнуть человека из жизни другого?
— Ты не имела права, — сказал я тихо. — Ты не имела права решать за меня.
Она наконец посмотрела на меня. В ее глазах было что-то новое — не просто уверенность, а усталость.
— Сережа, я всю жизнь делала все, чтобы у тебя было будущее. Ты думаешь, мне легко было одной тебя растить? Думаешь, я не хотела, чтобы у тебя была нормальная семья, а не эта богемная девица, которая только и знает, что мечтать?
— А что, если я хочу именно такую? — вырвалось у меня. — Что, если я люблю ее?
Мать молчала. Впервые за долгое время она не нашла, что ответить. Или просто не считала вопрос заслуживающим ответа…
На третий день я нашел Лену. Ее подруга Катя написала мне, что Лена остановилась у нее на пару дней, пока не найдет, где жить. Я помчался туда.
Катя встретила меня на пороге своей маленькой квартиры на окраине Москвы. Она посмотрела на меня с явным неодобрением.
— Ты хоть понимаешь, что натворил? — спросила она, скрестив руки.
— Это не я, — я покачал головой. — Это моя мать. Она все подстроила.
Катя нахмурилась, но отступила, пропуская меня внутрь. Лена сидела на диване, сжимая в руках кружку с чаем. Ее глаза были красными, волосы растрепаны. Она выглядела такой хрупкой, что мне захотелось обнять ее и никогда не отпускать. Но вместо этого я замер в дверях.
— Лена, — начал я, — это не я. Я не просил тебя уходить. Это мама.
Она подняла на меня взгляд, полный боли и недоверия.
— Твоя мама сказала, что ты сам так решил. Что я тебе не нужна. Что ты устал от меня.
Я почувствовал, как горло сжимает спазм. Я подошел к ней, сел рядом, но она отодвинулась.
— Лена, клянусь, я ничего такого не говорил. Ты же сама знаешь, я последние две недели был вообще без связи. Я вернулся из командировки, а мама… она все устроила за моей спиной. Выгнала тебя, сдала квартиру. Я сам узнал все, только когда приехал.
Она молчала, глядя в пол. Потом тихо спросила:
— Почему ты никогда не говорил, какая она? Я думала, она просто строгая. А она… она ненавидит меня.
Я не знал, что ответить. Потому что Лена была права. Мать никогда не принимала ее. Считала, что художница, которая мечтает о выставках, а не о стабильной работе, не достойна быть рядом с ее сыном. И я, черт возьми, молчал. Потому что не хотел конфликтов. Потому что думал, что все само собой разрешится.
— Прости, — сказал я. — Я должен был защитить тебя.
Лена посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел не только боль, но и что-то еще — решимость.
— Сережа, я не могу так больше. Я не могу жить, зная, что твоя мать всегда будет вмешиваться. Что она всегда будет решать за тебя.
Я хотел возразить, сказать, что все изменится, что я поговорю с матерью, что поставлю ее на место. Но слова застряли в горле. Потому что я знал, что Лена права.
Следующие дни были как в тумане. Я пытался наладить отношения с Леной, но она держала дистанцию. Она сняла маленькую студию на другом конце города и сказала, что ей нужно время. Я не давил, хотя каждый день без нее казался пустым.
С матерью я почти не разговаривал. Она вела себя так, будто ничего не произошло, будто выгнать мою девушку и сдать мою квартиру — это обычное дело. Но я больше не мог молчать. Однажды вечером я пришел к ней и сказал:
— Ма, так больше не может продолжаться. Ты не можешь решать за меня. Я взрослый человек. И я люблю Лену. Если ты не можешь это принять, то… я не знаю, как мы будем дальше.
Она посмотрела на меня долгим взглядом. Впервые я увидел в ее глазах не только властность, но и страх. Страх потерять меня.
— Сережа, я же для тебя старалась, — сказала она тихо. — Я не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки. Чтобы не остался один, как я.
Я вдруг понял, что за всей ее жесткостью, за всей этой уверенностью скрывается одиночество. Она боялась, что я выберу Лену и забуду про нее. Что я уйду, как ушел отец. И в этот момент я почувствовал к ней не злость, а жалость.
— Ма, я не уйду, — сказал я. — Но ты должна дать мне жить своей жизнью.
Она кивнула, но я видел, что это далось ей нелегко.
Прошло три месяца. Я вернул свою квартиру — пришлось долго объясняться с жильцами, но в итоге они съехали. Лена согласилась вернуться, но поставила условие: мы начинаем с чистого листа. Никакой матери, которая диктует, как нам жить. Я согласился.
Мы сидели в нашей квартире, пили чай и смотрели на закат за окном. Лена рисовала что-то в своем альбоме, а я просто смотрел на нее и думал, как близко был к тому, чтобы все потерять. Мать звонила иногда, но теперь наши разговоры были короче, осторожнее. Она училась уважать мои границы, хотя я знал, что ей это дается с трудом.
— Сереж, — Лена вдруг отложила карандаш и посмотрела на меня. — Ты правда готов к этому? К тому, чтобы жить так, как хотим мы?
Я улыбнулся и взял ее за руку.
— Правда. И знаешь, я больше не дам никому решать за нас.
Она кивнула, и в ее глазах я увидел то, что искал все эти месяцы — доверие. Мы были вместе. И это было важнее всего.
Я ступил на порог родного подъезда, чувствуя, как усталость после долгой командировки тянет плечи вниз. Два месяца в Новосибирске, бесконечные встречи, холодные гостиничные номера и вечное ощущение, что ты — чужак в чужом городе. Но теперь я дома. Москва встретила меня серым небом и запахом мокрого асфальта. В руках — чемодан, в голове — мысли о горячем душе и о Лене, которая, я был уверен, ждет меня с ужином и улыбкой.
Ключ в замке провернулся с привычным скрипом, но дверь не поддалась. Я нахмурился, попробовал еще раз. Может, заело? Поменял угол, надавил сильнее — безрезультатно. Сердце екнуло. Что за чертовщина? Я достал телефон и набрал Лену. Гудки шли долго, но никто не ответил. Тогда я позвонил матери.
— Ма, ты где? — спросил я, когда она наконец сняла трубку. Голос ее был резким, как будто я застал ее в разгар спора.
— Дома, где еще, — отрезала она. — А ты где?
— У квартиры. Дверь не открывается. Лена не отвечает. Что происходит?
Пауза на том конце провода была тяжелой, как бетонная плита. А потом мать выдала:
— Твою девицу я выгнала, а квартиру твою сдала!
Я замер, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Чемодан выпал из рук и с глухим стуком упал на пол.
— Что ты сказала? — переспросил я, надеясь, что ослышался.
— То, что слышал, Сережа. Эта твоя Лена — не пара тебе. Я все уладила. Квартира сдана, деньги уже заплачены за полгода вперед. А вещи твои у меня, приезжай, заберешь.
Я стоял, глядя на облупившуюся краску на двери подъезда, и не мог поверить. Моя квартира. Моя Лена. Моя жизнь. Все это, оказывается, было под контролем моей матери. И я, как дурак, даже не заметил, как она снова взяла все в свои руки.
Дорога до дома матери заняла почти час. Пробки, запах бензина в такси, мелькающие за окном огни города — все это казалось фоном к хаосу в моей голове. Я пытался дозвониться до Лены, но телефон был выключен. Писал ей в мессенджерах — тишина. В груди нарастала смесь из злости, растерянности и какого-то детского бессилия. Мать всегда умела вот так — одним махом перевернуть мою жизнь, будто я не тридцатилетний мужчина, а школьник, которого она отчитывает за двойку.
Когда я вошел в ее квартиру, меня встретил знакомый запах борща и лаванды — ее любимых духов. Мать сидела в гостиной, в своем неизменном кресле, с чашкой чая в руках. Она даже не встала, только посмотрела на меня поверх очков.
— Ну что, Сережа, приехал? — сказала она с таким спокойствием, будто только что не разрушила мой мир.
— Ма, ты серьезно? — я бросил чемодан у порога и прошел в комнату. — Ты выгнала Лену? Сдала мою квартиру? Ты вообще понимаешь, что натворила?
Она поставила кружку на стол и сложила руки на груди. Ее взгляд был холодным, но в нем читалась уверенность, которая всегда меня бесила.
— Понимаю. Я сделала то, что должна была сделать. Эта твоя Лена — пустышка. Никакой ответственности, никакого будущего. Ты же сам говорил, что она вечно витает в облаках, то рисует свои картины, то мечтает о выставках. А кто семью содержать будет? Ты? Один?
— Это не твое дело, мама! — я почти кричал. — Это моя жизнь! Моя квартира! Моя девушка!
— Твоя квартира? — она прищурилась. — А кто тебе ее купил, Сережа? Кто все эти годы за тебя решал, пока ты в своих командировках пропадал? Я. И я не позволю, чтобы какая-то девица все испортила.
Я сжал кулаки, чувствуя, как кровь стучит в висках. Мать всегда была такой — властной, уверенной, что знает лучше. Когда отец ушел, мне было десять, и с тех пор она взяла на себя роль не только матери, но и строгого надзирателя. Она решала, в какой институт мне поступать, какую работу выбрать, с кем дружить. И я, черт возьми, поддавался. Потому что так было проще. Но сейчас? Сейчас это зашло слишком далеко.
— Где Лена? — спросил я, стараясь держать себя в руках.
— Не знаю, — пожала она плечами. — Сказала ей, что ты сам велел ей уйти. Она собрала вещи и уехала.
Я почувствовал, как пол уходит из-под ног. Лена думает, что это я ее выгнал? Я схватил телефон и снова набрал ее номер. Тишина.
Следующие два дня я провел в каком-то лихорадочном угаре. Я обзвонил всех общих знакомых, писал Лене везде, где только мог. Один из ее друзей, Саша, сказал, что видел ее в кафе на Тверской, но она выглядела подавленной и отказалась говорить о том, что произошло. Я поехал туда, но Лены уже не было. Официантка, пожав плечами, сказала, что какая-то девушка с длинными каштановыми волосами сидела здесь вчера, но ушла с каким-то парнем. Мое сердце сжалось. Парень? Какой парень?
Я вернулся в квартиру матери, где теперь временно жил, и обнаружил свои вещи аккуратно сложенными в коробках. Мать даже не удосужилась спросить, что я хочу оставить, а что выбросить. Среди коробок я нашел Ленину картину — маленький этюд с видом на Москву-реку, который она нарисовала в прошлом году. Я смотрел на мазки краски, на ее подпись в углу, и чувствовал, как что-то внутри ломается.
Вечером я снова попытался поговорить с матерью. Она сидела за столом, разбирая какие-то счета, и даже не подняла на меня взгляд.
— Ма, ты хоть понимаешь, что ты сделала? — начал я, стараясь говорить спокойно. — Лена думает, что я ее бросил. Она пропала. А квартира? Кто там теперь живет?
— Семья с ребенком, — ответила она, не отрываясь от бумаг. — Приличные люди. Платят вовремя. А Лена твоя найдет себе другого. Молоденькая, красивая. Не пропадет.
Я смотрел на нее и не мог поверить. Как можно быть такой равнодушной? Как можно так легко вычеркнуть человека из жизни другого?
— Ты не имела права, — сказал я тихо. — Ты не имела права решать за меня.
Она наконец посмотрела на меня. В ее глазах было что-то новое — не просто уверенность, а усталость.
— Сережа, я всю жизнь делала все, чтобы у тебя было будущее. Ты думаешь, мне легко было одной тебя растить? Думаешь, я не хотела, чтобы у тебя была нормальная семья, а не эта богемная девица, которая только и знает, что мечтать?
— А что, если я хочу именно такую? — вырвалось у меня. — Что, если я люблю ее?
Мать молчала. Впервые за долгое время она не нашла, что ответить.
На третий день я нашел Лену. Ее подруга Катя написала мне, что Лена остановилась у нее на пару дней, пока не найдет, где жить. Я поехал туда, не раздумывая. Катя встретила меня на пороге своей маленькой квартиры на окраине Москвы. Она посмотрела на меня с явным неодобрением.
— Ты хоть понимаешь, что натворил? — спросила она, скрестив руки.
— Это не я, — я покачал головой. — Это моя мать. Она все подстроила.
Катя нахмурилась, но отступила, пропуская меня внутрь. Лена сидела на диване, сжимая в руках кружку с чаем. Ее глаза были красными, волосы растрепаны. Она выглядела такой хрупкой, что мне захотелось обнять ее и никогда не отпускать. Но вместо этого я замер в дверях.
— Лен, — начал я, — это не я. Я не просил тебя уходить. Это мама.
Она подняла на меня взгляд, полный боли и недоверия.
— Твоя мама сказала, что ты сам так решил. Что я тебе не нужна. Что ты устал от меня.
Я почувствовал, как горло сжимает спазм. Я подошел к ней, сел рядом, но она отодвинулась.
— Лена, клянусь, я ничего такого не говорил. Я вернулся из командировки, а мама… она все устроила за моей спиной. Выгнала тебя, сдала квартиру. Я сам только вчера узнал.
Она молчала, глядя в пол. Потом тихо спросила:
— Почему ты никогда не говорил, какая она? Я думала, она просто строгая. А она… она ненавидит меня.
Я не знал, что ответить. Потому что Лена была права. Мать никогда не принимала ее. Считала, что художница, которая мечтает о выставках, а не о стабильной работе, не достойна быть рядом с ее сыном. И я, черт возьми, молчал. Потому что не хотел конфликтов. Потому что думал, что все само собой разрешится.
— Прости, — сказал я. — Я должен был защитить тебя.
Лена посмотрела на меня, и в ее глазах я увидел не только боль, но и что-то еще — решимость.
— Сережа, я не могу так больше. Я не могу жить, зная, что твоя мать всегда будет вмешиваться. Что она всегда будет решать за тебя.
Я хотел возразить, сказать, что все изменится, что я поговорю с матерью, что поставлю ее на место. Но слова застряли в горле. Потому что я знал, что Лена права.
Следующие дни были как в тумане. Я пытался наладить отношения с Леной, но она держала дистанцию. Она сняла маленькую студию на другом конце города и сказала, что ей нужно время. Я не давил, хотя каждый день без нее казался пустым.
С матерью я почти не разговаривал. Она вела себя так, будто ничего не произошло, будто выгнать мою девушку и сдать мою квартиру — это обычное дело. Но я больше не мог молчать. Однажды вечером я пришел к ней и сказал:
— Ма, так больше не может продолжаться. Ты не можешь решать за меня. Я взрослый человек. И я люблю Лену. Если ты не можешь это принять, то… я не знаю, как мы будем дальше.
Она посмотрела на меня долгим взглядом. Впервые я увидел в ее глазах не только властность, но и страх. Страх потерять меня.
— Сережа, я же для тебя старалась, — сказала она тихо. — Я не хочу, чтобы ты повторил мои ошибки. Чтобы остался один, как я.
Я вдруг понял, что за всей ее жесткостью, за всей этой уверенностью скрывается одиночество. Она боялась, что я выберу Лену и забуду про нее. Что я уйду, как ушел отец. И в этот момент я почувствовал к ней не злость, а жалость.
— Ма, я не уйду, — сказал я. — Но ты должна дать мне жить своей жизнью.
Она кивнула, но я видел, что это далось ей нелегко.
Прошло три месяца. Я вернул свою квартиру — пришлось долго объясняться с жильцами, но в итоге они съехали. Лена согласилась вернуться, но поставила условие: мы начинаем с чистого листа. Никакой матери, которая диктует, как нам жить. Я согласился.
Мы сидели в нашей квартире, пили чай и смотрели на закат за окном. Лена рисовала что-то в своем альбоме, а я просто смотрел на нее и думал, как близко был к тому, чтобы все потерять. Мать звонила иногда, но теперь наши разговоры были короче, осторожнее. Она училась уважать мои границы, хотя я знал, что ей это дается с трудом.
— Сереж, — Лена вдруг отложила карандаш и посмотрела на меня. — Ты правда готов к этому? К тому, чтобы жить так, как хотим мы?
Я улыбнулся и взял ее за руку.
— Правда. И знаешь, я больше не дам никому решать за нас.
Она кивнула, и в ее глазах я увидел то, что искал все эти месяцы — доверие. Мы были вместе. И это было важнее всего.
