Анастасия всегда знала, что у мужа есть слабость, и имя ей — Нина Петровна. Ещё до свадьбы это было понятно, как белый день. Ну кто же не заметит, как взрослый мужчина, тридцати с лишним лет, при одном её звонке — будто током его ударило — всё бросает, летит, бежит.
— Она вырастила меня одна, Настя, — говорил Алексей, с выражением лица, как будто только что прочитал стихи о Блокадном Ленинграде.
Настя кивала, старалась понять. Воспитанная, спокойная, она не привыкла скандалить — родители у неё живы, адекватные, с соседнего города. Звонят по воскресеньям, не лезут, не поучают. Иногда привозят яблоки и пару банок варенья.
Первое время после свадьбы всё было тихо. Почти идиллия. Только вот Нина Петровна иногда как будто с трибуны вещала — про свою особую связь с сыном.
— Мы с Лёшенькой вдвоём против всего мира были… — с надрывом говорила она, будто это было чем-то героическим. — Я его одна вытянула. Всё ему. Всё.
Настя кивала, улыбалась. Терпела. Думала: ну привыкнет она, что теперь у сына семья. Ну подождёт, пока сердце оттает.
Но шли месяцы, а лучше не становилось. Алексей, как заворожённый, продолжал одаривать мать подарками. Дорогими. Совсем не символическими. То санаторий, то шкаф, то вся кухня под ключ. Вишенкой на торте стали золотые серьги с бриллиантами — к её дню рождения.
— Лёша, ты не думаешь, что это уже чересчур? — Настя старалась говорить мягко, осторожно. Как по льду босиком.
— О чём ты вообще? — искренне удивился он, будто она предложила продать почку.
— Ну… это ведь дорого. Мы за машину ещё не расплатились. Да и… нужны ли ей эти украшения?
Он отвернулся.
— Ты не понимаешь. Она всю жизнь для меня жила. Теперь моя очередь.
Настя молча кивнула. Понимать — она старалась. Но в душе что-то звякнуло. Как чашка об угол стола. Сначала не видно, а потом трещина начинает расползаться, медленно, но верно.
Месяцы шли. Деньги — мимо кассы. Настя работала, тянула бытовое, на квартиру откладывали по крохам, а Лёша всё вкладывал в мать. Молча, как в долги.
И вот однажды вечером — Нина Петровна пришла на ужин. Села, губы поджала, вилку в руке крутила, как гвоздь. Настя уже чувствовала — будет спектакль.
— Мама, что-то случилось? — сразу насторожился Алексей.
— Да что уж тут… — она вздохнула тяжело. — Опять трубу прорвало. Соседка сверху залила. Всё в пятнах. Обои слазят. Лифт уже месяц не работает. Кошки воняют. Не могу я там больше, Лёшенька.
— Может, через суд? — осторожно предложила Настя.
Свекровь посмотрела так, будто Настя предложила ей самой отремонтировать подвал.
— Да кто их будет судить? Дом рушится. Я в этом подвале больше не могу. Мне нужна новая квартира. Всё.
И Настя ждала — хоть намёк, хоть пауза, чтобы обсудить, посоветоваться, хотя бы взглядом.
А Алексей только кивнул:
— Конечно, мама. Что-нибудь решим.
Потом свекровь долго описывала, какую хочет квартиру. Обязательно в центре. С балконом. Не меньше двух комнат. И чтобы без запаха чужих котов.
Позже, когда они остались вдвоём, Настя решилась.
— Лёша, мы не потянем это. У нас нет таких денег. Ты же сам знаешь.
Он пожал плечами.
— Возьмём кредит.
— Ты это серьёзно? — она даже не рассмеялась. Только села на диван, как будто ноги отнялись.
— Все берут. И мы возьмём. Выплатим.
— А наша квартира? А дети? Ты помнишь, что мы сами ещё снимаем?!
— Мама не может ждать. Ей тяжело, — отрезал он, как будто у Насти всё легко.
Она не сдержалась.
— А мне, по-твоему, легко?! Я тоже человек, Лёша. Я хотела, чтобы у нас была семья. Мы с тобой. А у нас… вечное “мама, мама, мама”.
Он посмотрел с раздражением.
— Ты эгоистка. Моя мама заслужила хорошую жизнь.
— А я — нет?
Тогда он просто замолчал.
После этого разговора Алексей был тих. С ней — тих. С матерью — болтлив. Искал квартиры, сравнивал районы. Обсуждал с Ниной Петровной балконы и этажи. Та звонила каждый день. Интересовалась, когда уже будут смотреть варианты.
Настя чувствовала себя чужой. В своём доме, в своей жизни — третьей лишней. И это было только начало. Сейчас квартира. А потом? Машина? Коттедж?
Однажды вечером она не выдержала. Он сидел с планшетом, водил пальцем по экранам — как будто карту сокровищ изучал.
— Лёша, давай поговорим.
Он даже не поднял головы.
— Потом, Насть. Я занят.
И вот тогда в ней что-то поднялось. Тихо, но твёрдо. Как вода в кастрюле — сначала тёплая, потом уже бурлит. Потому что сколько можно быть «потом»?
Настя смотрела на него — родного, любимого, знакомого до родинок. И такого далёкого. Мужчина, который когда-то целовал ей лоб и говорил, что она его всё. А теперь — у него всё это мама.
А она — как приложение.
Несколько дней прошли в каком-то вязком, выматывающем молчании. Настя уже не надеялась, что Алексей сам заговорит. Он ходил по квартире с видом человека, у которого, кроме собственной правоты, нет больше ничего — ни сомнений, ни стыда. Нина Петровна звонила каждый вечер, будто отстукивая молоточком: ну что, не передумали, голубчики?
В среду он вернулся пораньше. Куртку бросил на стул, глаза светятся, губы растянуты в довольной улыбке.
— Нашёл! — радостно выдохнул с порога. — Идеальный вариант для мамы. Новостройка, двушка, рядом парк, тишина, воздух — можно дышать, не задыхаясь. Цена почти приемлемая!
Настя почувствовала, как в груди что-то упало. Не со звуком, а тихо, будто сердце стало тяжелее.
— Сколько же стоит эта «почти приемлемая» радость? — спросила она, уже зная, что ничему хорошему этот разговор не приведёт.
— Шесть миллионов. Для такого места — сущий подарок. Срочная продажа.
Он говорил так легко, будто речь шла о новом чайнике. Настя зашла за ним на кухню, и в голосе её зазвенела усталость.
— Леша, мы же не потянем. Это же не шапка, не тапочки…
— Потянем, Насть. Возьмём ипотеку. Всего-то лет на пятнадцать. Платёж — как аренда.
— Пятьдесят тысяч в месяц — это аренда? — она смотрела, как он наливает чай, будто всё, что она говорит, касается другой семьи.
Он кивнул, не моргнув.
— Зато мама будет жить, как человек. Не в той своей дыре, где стены в разводах, а соседи — с тараканами.
Слово «мама» звучало в его устах как имя святого. Святая Нина Петровна. Всепрощающая, вездесущая, вечно нуждающаяся.
— А ты подумал обо мне? — спросила Настя. — Мы ведь тоже что-то планировали. Свое жильё. Дети.
— Ну, подумаешь. Всё успеется. Главное — мама сейчас.
Тут он впервые посмотрел на неё — быстро, будто взглядом сверился с обоями. И сразу отвёл глаза.
— А кредит на кого оформим? — спросила Настя тихо, но уже не робко. Она знала, что услышит.
— На тебя, конечно. У тебя история чистая, у меня — пару просрочек, не дадут.
Вот тут она замерла. Не потому, что удивилась. А потому что — наконец-то.
Вот он, момент истины. Не громкий, не ссора, не крик. Просто: ты возьмёшь на себя груз, который я решил тебе выдать. Ты же жена.
— Нет, — сказала Настя. И её голос прозвучал чужим даже ей.
Он обернулся.
— Что значит — нет?
— То и значит. Я не буду брать кредит.
Он смотрел, как будто она объявила голодовку по личному капризу. Молчал. А потом взорвался:
— Ты отказываешься помочь моей матери?
— Я отказываюсь оплачивать твою нерешительность, Леша. Моя семья — это мы с тобой. А ты всё ещё живёшь с мамой. Просто по разным адресам.
Он замолк. А она — вдруг поняла: всё. Решение принято. Без истерик, без скандала, даже без особой боли. Только лёгкая дрожь в пальцах.
— Если мама тебе важнее, купи ей квартиру сам. Меня в свои долги не тяни.
Он то ли заморгал, то ли просто удивился — и это удивление было детским. Будто игрушку отобрали.
— Ты серьёзно? — выдохнул он. — Ты всё бросишь из-за этого?
— Не из-за этого, Леша. А потому что ты не со мной. Ты всё ещё сын, а я тебе не жена, а сотрудница по уходу за мамой.
Она пошла собирать вещи. Он стоял в коридоре и смотрел, как она складывает свою жизнь в чемодан. Не плакал, не звал, не хватал за руку. Просто смотрел — как на сломанный прибор.
— Куда пойдёшь? — спросил он, когда она застёгивала молнию.
— К Ире. Там подумаю, как дальше.
Этой ночью она спала на диване в комнате подруги. Впервые — спокойно. А утром подала на развод. Без угроз, без сцен. Просто пришла и подала заявление, будто возвращала не мужа, а книгу в библиотеку.
Он звонил. Писал. Кричал в трубку:
— Ты из-за глупости рушишь брак!
— Не из-за глупости, Леша. А потому что поняла: у нас брак по умолчанию. Я молчу — ты решаешь.
— Ты ради денег оставила семью?
— Нет, ради себя. Потому что я — не приложение к твоей матери. Я тоже хочу быть любимой. Не просто удобной.
Развод тянулся до лета. А квартира для Нины Петровны нашлась. Алексей всё же купил — сам, с кредитом, с поручителем.
Иногда Настя встречала его в городе. Он ссутулился, как будто не спина болит, а совесть гнёт. Она же стала чуть легче, чуть ровнее. Как будто сбросила груз, который носила чужими руками.
В последний раз он всё-таки остановился:
— Ну и как? Стоило?
Настя посмотрела на него. На чужого мужчину, с которым когда-то делила ложку и сны.
— Стоило, — сказала. — Потому что теперь у меня — я сама.
Он кивнул, как школьник на плохой отметке, и ушёл. А она — пошла дальше. Не вперёд и не назад. Просто дальше. С лёгким сердцем и без чужих кредитов на плечах.
