— Да ладно тебе, Ир, — протянул Виктор, не отрываясь от телефона. — Это ж просто бумажки. Дом как был наш, так и остаётся.
Ирина стояла у кухонного стола, держа в руках справку из Росреестра, на которой черным по белому было написано: собственник — Петрова Людмила Павловна. Не она. Не Виктор. А свекровь. Та самая, которая крутит сыном, как пульт от телевизора: куда нажмёт, туда он и залипнет.
— Бумажки? — её голос дрожал, хотя она старалась держаться спокойно. — Это не бумажки, Вить. Это единственное жильё, где я растила наших детей, стирала твои носки и терпела твою мать по выходным. А теперь выходит, что я здесь — квартирантка?
— Ну ты тоже загнула, — он усмехнулся, отложил телефон и налил себе чаю. — Какая ты, к чёрту, квартирантка? Мы ж семья. А дом оформлен на маму, потому что… ну, чтоб надёжно. Вдруг с работой у меня что случится. Или ипотека, или налоги. Это защита, Ир. Безопасность.
Ирина молчала. Она бы, может, и поверила в «безопасность», если бы ей это объяснили до того, как она платила долями за стройматериалы, таскала плитку из «Леруа» и спала на полу с детьми, пока в спальне еще пыль после штукатурки стояла.
— И давно вы это провернули? — спросила тихо. — Пока я работала в две смены и возила Артема на тренировки?
Виктор чуть поморщился. Не любил он, когда она задавала такие вопросы. Особенно вечером, особенно после ужина. Это был его «священный час» — чай, сериал и тишина. А тут — допрос с пристрастием.
— Год назад, примерно, — пробурчал он. — Ты тогда как раз с температурой лежала. Я не хотел тебя грузить.
— О, так ты ещё и заботливый, выходит, — хмыкнула она. — Ты не хотел грузить. А ничего, что я думала, у нас с тобой всё общее? Что мы, прости Господи, партнёры?
Он замолчал. Смотрел в чашку, как будто там был ответ. Или хотя бы кнопка «перемотать разговор назад».
А Ирина всё стояла. Она не кричала, не швыряла справку. Просто стояла и ощущала, как под ней — не метафора — действительно уходит почва. Потому что это был не просто дом. Это была её жизнь. Краска на стенах, которую они выбирали в «Обойкин», плинтусы, которые он прикручивал криво, а она подправляла потом. Это был их общий труд. И вдруг — не общий. Вдруг — мимо неё.
— Ты понимаешь, что ты сделал? — прошептала она. — Это предательство.
— Да ты что раздуваешь, Ирка, — всплеснул руками Виктор. — Ну оформили на маму, ну и что? Она ж не выставит нас! Это же мама! Она тоже в этом доме полы мыла, кстати.
— Она? — у Ирины задёргался глаз. — Да она максимум носом провела по перилам, чтобы найти пятно! Ты сам её знал — она два дня у нас, а потом ещё неделю болеет от «влажности в вашем доме».
— Не преувеличивай…
— Не преувеличиваю. Я просто офигеваю, Витя. Я думала, у нас всё поровну. А у тебя — мама святая, а я, выходит, кто? Няня, уборщица и дойная корова?
Он наконец посмотрел на неё по-настоящему. Устал, раздражённо. Как на жену, которая опять завелась из-за ерунды.
— Ира, ты сейчас несёшь чушь. Я тебя люблю, у нас дети, дом, всё нормально. Просто на бумаге он не на нас. Это — технический момент. Не делай трагедии.
Она улыбнулась. Так, как улыбаются люди, которые только что поняли, что были дураками.
— Технический момент, говоришь? Хорошо. Тогда вот тебе мой «технический момент»: с сегодняшнего дня я тебе больше не доверяю. Ни слова. Ни шаг. Ни деньги.
— Что за истерика?
— Это не истерика. Это — просветление.
Она вышла из кухни, медленно, но с достоинством. Зашла в спальню, села на кровать и достала ноутбук. Искать юриста.
Мама оформлена. Ира — нет. Выставить из дома — можно.
— Хрен с ним, с чаем, — пробормотал Виктор за стенкой и включил телевизор.
А Ирина смотрела в экран и впервые за много лет чувствовала, что начала просыпаться. Не как мать. Не как жена. Как женщина. Которую предали. Но которая теперь точно знает: так больше не будет.
— Ну ты с ума сошла, Ира! — орал Виктор, хлопнув входной дверью так, что в коридоре зазвенело зеркало. — Суды, адвокаты, развод?! Ты вообще понимаешь, что ты творишь?!
Ирина стояла в гостиной, в руках — договор с юристом. На ней — домашний халат с облупившейся пуговицей и следы от слёз под глазами. У неё был голос, тихий, как перед грозой:
— А ты понимаешь, что я жила с тобой пятнадцать лет в доме, который, оказывается, мне не принадлежит даже на полчердака?
Виктор кинул куртку на пуф, промахнулся — та плюхнулась на пол.
— Это всё твой адвокатишка насоветовал, да? А может, ты уже и не к юристу ходила, а к любовничку своему? Вон, как ты расцвела!
Ирина рассмеялась. Сухо. Угрюмо. Как будто он пошутил про дожди в похоронный день.
— Любовничка… Господи, Витя, ты всерьёз думаешь, что я, с двумя детьми, с синяками под глазами от недосыпа и с подработкой на кассе — я ещё на мужиков охочусь? Мне бы носки успеть тебе постирать — да, видишь ли, «любовничек».
Он подошёл ближе. Слишком близко. В глазах — обида, напряжение, и что-то ещё, тёмное и неприятное, как затхлая кладовка.
— Ты сейчас сильно перегибаешь, Ира. Сильно. А дом… ну да, не на нас. Ну и что? Я ж тебе сказал, это временно. Мамина квартира — под сдачу, вот и переоформили. Она ж не зверь. Она бы не выставила.
— Не выставила бы? — она наклонилась к нему и заговорила тихо, как перед взрывом. — Сегодня утром я нашла на кухне бумажку. От неё. На ней — список: «Убрать ковры, сменить шторы, поставить икону в спальню». И приписка внизу: «Надо, чтоб Ирина не возражала. Пока». Это твоя «не зверь»?
Виктор замер. Потом отступил, как будто его щёлкнули по носу. И вот теперь он замолчал. Но ненадолго.
— Она просто хотела, чтобы было уютно! — наконец выдал он. — Она думала, ты не против. Она женщина пожилая, ей хочется порядка.
— Порядка? — вскинулась Ирина. — Ей хочется порядка? Так пусть в своей однушке на «Красном текстильщике» и наводит! Или в твоей спальне, если ты решишься туда вернуться после развода!
И он не выдержал. Рванул к ней. Схватил за плечо.
— Да ты, слышь, остынь! Я тебе сказал — без истерик! Ты разносишь всё в клочья!
— А я-то думала, что ты это сделал! — она вывернулась. — Ты меня продал, Витя. Маме своей. В нагрузку к чайнику и телевизору. Только я не техника, я живой человек, слышишь?!
Он тяжело дышал. Пот катился по виску. Ни кулаков, ни пощёчин — но он сжал кулаки, будто еле сдерживался. Ирина отступила на шаг, инстинктивно. Их ссоры раньше были громкие, но не такие. Здесь уже не было любви. Было что-то похожее на распад.
— Хорошо, — выдохнул он. — Ладно. Ты хочешь судиться? Подавай. Только помни — дети у нас общие. И дом — на маму. Посмотрим, кто первый с чем вылетит отсюда.
— Угрожаешь? — холодно спросила Ирина. — Отлично. Запишу и это. Для адвоката. Он попросил вести дневник.
Он выдохнул резко. Махнул рукой. И ушёл. Громко. Со всей мужской мощью обиженного сына своей мамы.
Через неделю в квартиру Ирины зашла Людмила Павловна.
Без звонка. Своими ключами.
— А что ты хотела, Ириш? — спокойно сказала она, поставив авоську с капустой на табурет. — Это мой дом. Мой. А ты тут пока ещё живёшь. Я бы на твоём месте поумерила пыл. Всё равно с Витей вы не разведётесь. Это у тебя — бзик.
Ирина стояла у плиты. Варила макароны. Руки дрожали.
— А ты знаешь, что я уже подала? — не обернувшись, сказала она. — И знаешь, что мне плевать, что ты думаешь. Вон ключи — оставь на столе.
— Ой, какая дерзкая стала, — усмехнулась свекровь. — Поговорим через месяц, когда поймёшь, что без Вити ты — пустое место.
— Ну попробуй, скажи это детям, — резко повернулась Ирина. — Они тоже без Вити будут. И без бабушки, которая сунула нос в то, что ей не принадлежит.
— Ирочка, милая, ты слишком много на себя берёшь.
— А ты — слишком много себе позволяешь. Иди, Людмила Павловна. Пока я не вызвала полицию за незаконное вторжение. У тебя есть ключи. Но больше нет семьи.
И она пошла к двери. Открыла. Свекровь постояла, посмотрела, оценивающе, как будто перед ней не человек, а неудачный сервант в «Икеа».
— Жестокая ты, Ира. В тебе нет женской мудрости. А зря. Женщина без мудрости — это как дом без крыши. Всё сыплется.
— Женщина без свободы — это как ты. Пыльный шкаф, который уже никто не открывает. И дверь, Людмила Павловна. Дверь — вот она.
Вечером Ирина сидела на кухне. Без детей — они были у подруги. С вином. С открытым ноутбуком. Судебная повестка уже оформлена. Поддержка от юриста есть. Осталось только пройти через это.
— Мам, — тихо спросила Полина, зайдя на кухню. — Ты плачешь?
— Нет, котик, — улыбнулась Ирина. — Это я душу проветриваю.
Но где-то внутри… она и правда рыдала. Молчаливо. Тихо. Без истерик.
Как женщина, у которой отобрали дом, но не отобрали достоинство.
Всё началось в пятницу. Таких пятниц боятся. Они не с запахом пиццы и «кино на диване». Они — как дверь, которую открывают без стука. Ирина как раз стирала обувь дочери после школьного «пейнтбола» из грязи, когда в дверь позвонили.
Не колоколом. Не нервно. А по-хозяйски. Так звонят те, кто считает себя частью твоей жизни без разрешения.
Она открыла. И остолбенела.
— О, Иринка, привет. А мы, собственно, за вещами.
В прихожей стоял Витя. Позади — женщина лет сорока, с пепельной химией и крокодиловой сумкой через плечо. Строгая юбка, духи «Chanel», акцент столичной мадам.
— Это Татьяна, — не моргнув, произнёс Виктор, — моя… подруга. Мы теперь вместе. И с мамой, кстати, тоже всё хорошо. Она у нас в зале пока поживёт, а мы спальню займём.
Ирина молчала. Ни слова. Ни жеста. Только губы дрожали. Немного. Незаметно, если не знать её.
— Вещи, — повторила Татьяна, глядя поверх Ирины, как будто та мебель, — Витя говорил, у него там осталась его куртка и гантели.
— Куртка, гантели… — эхом повторила Ирина, словно пробуя эти слова на вкус. — А совесть он не забыл тут? Или тоже за ней пришёл?
— Ты давай без этих своих, — напрягся Виктор. — Мы не ругаться. Мы просто… ну, цивилизованно. Всё же в прошлом.
— В прошлом? — Ирина качнула головой. — Ты три недели назад говорил, что я драматизирую и ты всё уладишь. А теперь — «в прошлом»? Так быстро у тебя «настоящее» меняется?
Татьяна фыркнула. Ирина метнула взгляд — острый, как свежая пилочка для ногтей.
— А вы, Татьяна, давно в этой «истории» участвуете? Или тоже решили войти без стука, как его мама?
— Извините, но я не собираюсь с вами меряться моралью, — прищурилась та. — Виктор — взрослый человек, он делает выбор. Вы же сделали свой — подали на развод.
— Да. И, знаете, я только жалею об одном, — Ирина повернулась к бывшему мужу. — Что не сделала этого на десять лет раньше. Когда поняла, что твои решения — это как ремонт от пьяного прораба: дорого, криво и не про меня.
— Всё, Ира, — он сорвался. — Не устраивай цирк. Дай забрать вещи. Потом не говори, что я тайком вломился!
Она молча отошла в сторону. Пропустила. Пусть. Эта глава была не про вещи. Эта глава была про точку.
Татьяна шагнула вперёд. С глянцевой улыбкой, как будто покупала не бывшую квартиру любовницы, а новую сумку в ЦУМе. Виктор прошёл в спальню, прошуршал ящиками. Вернулся с каким-то пакетом и тремя вешалками.
— Всё? — спросила Ирина. — Или ещё кого-то приведёшь? Может, маму с кастрюлями? Я ей список могу составить: вон те ложки она любила, и чайник свистит как она — громко и бесполезно.
— Ира, ты правда не справишься без этих подколок? — тихо спросил Виктор.
И в этот момент, на удивление, беззлобно. По-человечески. Устал он, видно. Сам понял, что переехал не в новую жизнь, а в следующий акт той же пьесы.
— А ты справишься? — тихо ответила она. — Без меня? Без детей? Без человека, который три года выносил твою маму, ещё до того, как ты оформил на неё весь этот фарс?
Он опустил глаза. Татьяна поправила сумку, явно желая уйти как можно скорее.
— Всё, пойдём, — сказала она. — Нам ещё к твоей маме заехать.
— Правильно, — кивнула Ирина. — Не забудьте взять зонт. Там дождь пошёл. А крыша у вас, как я понимаю, теперь одна на троих.
Через неделю Ирина подписала окончательные бумаги. Суд постановил — компенсация за долю, проживание детей с матерью, алименты, ключи — у неё.
Она сняла квартиру в доме напротив своей бывшей. Вид из окна был чисто символическим.
И вот однажды она шла домой. Мимо подъезда, где раньше жила. И увидела Людмилу Павловну.
Та стояла у мусорных баков с двумя пакетами. Один порвался. На асфальте — огрызки, коробка из-под пиццы, пустой йогурт.
— Ирина, — удивлённо сказала свекровь. — Ты… тут?
— Да. Рядом снимаю. А вы чего? Сын, подруга — не помогли?
— У них ужин, — буркнула она. — Да я и не просила. Я сильная женщина.
— Это вы мне говорили. А знаете, — Ирина подошла, наклонилась, начала собирать мусор — сильные женщины иногда тоже имеют право быть счастливыми. А не просто «держаться».
Людмила Павловна на мгновение застыла. Потом — вздохнула. И впервые за много лет посмотрела на Ирину не как на чужую.
— Прости, если обидела. Я… думала, что всё делаю правильно.
— Мы все так думаем, — мягко ответила Ирина. — До тех пор, пока не остаёмся у мусорки с чужими ошибками в руках.
Через два месяца она въехала в свою новую квартиру. Без Вити. Без его матери. Без «подруги» с дорогими сумками. Только она, дети и первый платёж по ипотеке.
— Ну что, мама, — спросила Полина, глядя на новенькую микроволновку. — С чистого листа?
— Нет, с новой главы, — ответила Ирина. — С чистого листа — это, если бы я забыла, что было. А я помню. И мне это нужно. Чтобы больше не повторить.
