— Ты что творишь?
Грохот был не просто громким — он был резким, злым, как звук рвущегося металла. Оля выскочила из кухни, где всего секунду назад спокойно заваривала чай, и замерла на пороге гостиной. Воздух в комнате казался густым, наэлектризованным чужой яростью. Денис сидел в игровом кресле спиной к ней, но даже так было видно, как напряжены его плечи под тонкой тканью футболки. На огромном экране телевизора горели ядовито-красные буквы «DEFEAT». У его ног, на светлом паркете, валялся чёрный игровой джойстик, похожий на мёртвого футуристического жука. Но взгляд Оли моментально проскочил мимо всего этого и впился в центр комнаты. В её новый журнальный столик.
Она купила его всего две недели назад. Долго выбирала, искала именно такой — с идеально гладкой, глянцевой чёрной поверхностью, которая отражала потолочный светильник, как тёмная вода. Сейчас это безупречное зеркало было изуродовано. Прямо по центру зияла уродливая вмятина, от которой во все стороны разбегалась тонкая, как паутина, сетка трещин. Пластиковый снаряд, выпущенный рукой её мужа, оставил свой неизгладимый автограф.
— Проиграл! — рявкнул Денис, не оборачиваясь. Его голос был хриплым и сдавленным, будто он только что закончил орать во всю глотку. Он слегка качнулся в кресле, переводя дух. Для него инцидент был уже исчерпан. Эмоции выплеснуты, напряжение сброшено. Можно начинать новый раунд.
— Проиграл? — переспросила Оля, и её собственный голос показался ей чужим. В нём не было ни крика, ни упрёка. Только холодное, звенящее недоумение. Она медленно шагнула в комнату, обходя поверженный джойстик, словно боясь наступить на мину. Она подошла к столику и осторожно, кончиками пальцев, провела рядом с вмятиной. Глянцевая поверхность была холодной, а трещины под пальцами ощущались как шрам на живой коже.
— И что? Ты решил разнести квартиру из-за какой-то игрушки? Денис, этому столу две недели!
Вот теперь он соизволил повернуться. Его лицо всё ещё было красным, а в глазах стояло то мутное, упрямое выражение, которое Оля ненавидела больше всего на свете. Выражение избалованного ребёнка, у которого отняли конфету.
— Что хочу, то и делаю, — бросил он, глядя на неё с вызовом. — Это и моя квартира тоже.
Эта фраза подействовала на Олю как разряд дефибриллятора. Внутренний шок мгновенно сменился ясной, острой злостью. Вся теплота, всё желание понять и простить, которое ещё теплилось в ней секунду назад, испарилось без следа. Она выпрямилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Твоя? Серьёзно? — она горько усмехнулась. — Скажи мне, пожалуйста, какой именно квадратный сантиметр в этой квартире твой? Может, вот этот паркет, который я оплачивала со своей карты? Или, может, вот эти стены, за ипотеку по которым я плачу уже шестой год? Ты хоть один гвоздь сюда купил, прежде чем ломать мою мебель?
Она говорила ровно, без крика, но каждое её слово падало в тишину комнаты, как тяжёлый камень. Денис дёрнулся, словно от пощёчины. Он привык к её эмоциональным вспышкам, но этот ледяной, препарирующий тон был для него в новинку и действовал куда сильнее.
— Ты сначала заработай и купи, а потом уже ломай! Ты в эту квартиру ничего не покупал, как и её саму, так что возмещай мне ущерб теперь!
Она сделала паузу, давая словам впитаться в него.
— Быстро бери свой телефон, ищи в интернете точно такой же столик и заказывай. За свой счёт. И я не хочу слышать никаких оправданий про «потом» или «нет денег». Ищи. Сейчас же. А пока не возместишь ущерб, можешь считать, что живёшь здесь в долг. И не дай бог я увижу ещё хоть одну царапину на моих вещах.
На несколько секунд Денис замер, словно обрабатывая её слова. Ультиматум, произнесённый таким ровным, почти офисным тоном, не укладывался в его картину мира. Он ожидал слёз, криков, истерики — привычной и понятной реакции, которой можно было управлять, которую можно было проигнорировать или подавить встречной агрессией. Но этот холодный, деловой тон выбивал почву из-под ног. Усмешка, криво появившаяся на его губах, была защитной реакцией, попыткой вернуть ситуацию в знакомое русло.
— Да ты серьёзно, что ли? Из-за какой-то деревяшки тут сцены устраивать? — он махнул рукой в сторону столика, нарочито принижая значимость катастрофы. — Оля, очнись, это просто вещь. Вещи ломаются, бьются, это жизнь. Ты предлагаешь мне сейчас из-за этого испражнения бегать по магазинам? Я ничего заказывать не буду. Переживёшь.
Он попытался развернуться обратно к экрану, демонстрируя, что разговор окончен. Это был его стандартный приём: обесценить проблему, выставить её мелочной и недостойной его внимания, а затем просто отгородиться от неё. Но в этот раз приём не сработал. Оля не повысила голос. Она просто не дала ему отвернуться.
— Переживу. Конечно, переживу, Денис. Я вообще в последнее время очень многое переживаю, — она сделала шаг ближе, и её голос стал ещё тише, ещё опаснее. — Вот только давай не будем называть это «какой-то деревяшкой». Давай называть вещи своими именами. Это журнальный столик, который стоил двадцать две тысячи рублей. Моих рублей.
Денис дёрнулся и всё-таки посмотрел на неё. Её спокойствие пугало его куда больше, чем любой крик.
— А вот это, — Оля плавно перевела руку и указала на огромный телевизор, на котором всё ещё горели буквы «DEFEAT», — это плазменная панель. Сто тридцать тысяч рублей. Которую ты очень хотел, потому что на старой «цветопередача была уже не та». Я помню. А вот эта штука под ней, — её палец указал на игровую приставку, — это та самая приставка последнего поколения, без которой твоя жизнь, как ты говорил, была неполноценной. Ещё сорок семь тысяч. Игровое кресло, в котором ты сейчас сидишь, продавливая его своей злостью, — тридцать пять. Я могу продолжать. Наушники, мышка, вот эта самая футболка на тебе из модного магазина, в который мы зашли «просто посмотреть».
Она не говорила — она зачитывала счёт. Бесстрастно, методично, как бухгалтер, проводящий годовую ревизию убыточного предприятия. Каждая названная цифра была не просто суммой, а маленьким гвоздём, который она вбивала в его раздутое самолюбие. Лицо Дениса пошло багровыми пятнами.
— Хватит! Что ты тут устроила? Считаешь копейки? Я же не просил…
— Не просил? — она впервые позволила себе лёгкую усмешку, но от неё Денису стало только хуже. — Конечно, не просил. Ты просто хотел. Ты всегда чего-то хочешь. А я почему-то всегда это оплачиваю. Так вот, я не копейки считаю. Я подвожу итог. Итог такой: ты живёшь в моей квартире, ешь еду, купленную на мои деньги, развлекаешь себя техникой, купленной мной, и при этом ломаешь мои же вещи, потому что у тебя, видите ли, плохое настроение. Так что да, Денис. Ты будешь возмещать ущерб. Не только за этот стол. С этой секунды ты возмещаешь мне всё. Своё проживание, своё питание, своё право дышать здесь моим воздухом. Считай это арендной платой за комфорт. И первый взнос — двадцать две тысячи рублей. Наличными. На стол. На тот, что остался в кухне.
Финансовый счёт, выверенный до копейки и брошенный ему в лицо, подействовал. Но не так, как ожидала Оля. Она ждала спора, торга, жалких попыток оправдаться. Вместо этого Денис медленно поднялся из своего кресла. Он не выглядел больше ни злым, ни растерянным. Он выглядел так, будто в нём что-то окончательно и бесповоротно сломалось, и на место этого слома пришло нечто чужое, холодное и презрительное. Он сделал несколько шагов по комнате, остановился у окна и посмотрел на улицу, словно собираясь с мыслями.
— Знаешь, а ведь я помню, какой ты была, — начал он тихо, не поворачиваясь, и этот спокойный, почти ностальгический тон был страшнее любой перепалки. — Ты умела смеяться. По-настояшему. Мы могли часами гулять по парку, и тебе было плевать, есть у меня деньги на кафе или нет. Ты радовалась дешёвому мороженому и дурацким шуткам. Где та девушка, Оля? Куда она делась?
Он повернулся и обвёл комнату взглядом, но смотрел не на вещи, а сквозь них.
— Её сожрала вот эта квартира. Вот эти цифры в твоей голове. Ты перестала быть женщиной. Ты превратилась в машину для зарабатывания денег. У тебя нет желаний, у тебя есть цели. У тебя нет чувств, у тебя есть отчёты. Ты думаешь, мне нужна эта плазма? Или это кресло? Мне нужна была жена, а не спонсор с вечно усталым и недовольным лицом. Ты сама превратила наши отношения в сделку, а теперь удивляешься, что я не хочу платить по твоим счетам.
Каждое его слово было тщательно откалибровано, чтобы бить по самому больному. Он не защищался — он нападал, пытаясь выставить её бездушным монстром, а себя — непонятым романтиком, жертвой её материализма. Он пытался заставить её почувствовать вину не за то, что она права, а за то, что она сильная.
Оля слушала его молча, не перебивая. Её лицо оставалось непроницаемым. Когда он закончил, она выдержала долгую паузу, давая его обвинениям повиснуть в воздухе и потерять свою силу. А затем она с жестокой иронией кивнула.
— Ты прав. Во всём прав, — её голос был ровным, как гладь замёрзшего озера. — Та девушка умерла. Она умерла в тот день, когда поняла, что её «романтик» не в состоянии даже заплатить за съёмную квартиру, потому что он «ищет себя». Она умерла, когда выслушивала очередную гениальную идею про стартап, который так и не вышел за пределы разговоров на кухне. Она умерла, когда поняла, что её мужчина — это взрослый ребёнок, которого нужно кормить, одевать и развлекать, потому что его тонкая душевная организация не выносит рутинной работы.
Она сделала шаг к нему, и в её глазах не было ни капли тепла.
— Да, я стала такой. Потому что кто-то должен был подсчитать, сколько стоит твой «творческий поиск». Да, я машина. И эта машина работает по десять часов в сутки, чтобы у тебя была крыша над головой и возможность играть в свои игрушки, ломая мебель. А знаешь, что самое смешное, Денис? Ты говоришь, что тебе нужна была жена, а не спонсор. Но ты с огромным удовольствием пользуешься всеми услугами этого спонсора. Так что не надо тут разыгрывать из себя оскорблённую невинность. Ты не жертва. Ты просто очень дорогой и неблагодарный проект. Мой самый провальный стартап.
Слова «провальный стартап» упали между ними, и на этом всё закончилось. Не было больше аргументов, не осталось упрёков. Денис смотрел на неё, и в его глазах больше не было злости или обиды — только пустота. Словно Оля, назвав его так, не просто оскорбила, а стёрла его личность, аннулировала все его оправдания, всю его жизненную философию. Он проиграл не в игре. Он проиграл в этой словесной дуэли, был разбит по всем фронтам: финансовому, моральному, личностному. И теперь, как и в игре на экране, ему оставалось только совершить последний, бессмысленный и демонстративный акт.
Он молча прошёл мимо неё, не задев, но заставив её отступить на шаг. Его молчание было громче любого крика. Она услышала, как он вошёл в спальню. Оттуда донёсся короткий, сухой скрип выдвигаемого ящика комода. Её ящика. Того самого, где в небольшой шкатулке она хранила свой неприкосновенный запас. Деньги на случай болезни, внезапного увольнения, на «чёрный день», который, как ей всегда казалось, был гипотетической угрозой из будущего. Он знал об этой шкатулке.
Когда он вернулся в гостиную, в его руке была одна купюра. Пятитысячная. Он не сминал её, не тряс ею в воздухе. Он держал её двумя пальцами, как нечто ценное, но ему не принадлежащее, что он собирался осквернить. Он остановился напротив Оли, на безопасном расстоянии, и на его лице появилась слабая, кривая ухмылка.
— Ты права. Я — провальный проект. А провальные проекты нужно закрывать и списывать убытки, — сказал он с издевательским спокойствием. — Так вот, я пойду спишу часть твоих убытков. Пропью их. Или куплю себе новую игру, чтобы было чем заняться, пока я ищу себя дальше. Я думаю, я заслужил небольшой отдых от твоего бухгалтерского учёта.
Он ждал. Ждал крика, попытки вырвать деньги, любой эмоциональной реакции, которая бы вернула ему хоть крупицу контроля. Но Оля просто смотрела на него. Её лицо было похоже на маску. Она молча проводила его взглядом до самой входной двери. Услышала, как он обувается, как щелкнул замок. Дверь захлопнулась.
В наступившей тишине Оля постояла ещё минуту, прислушиваясь к гулу в собственных ушах. А затем, без единого лишнего движения, она приступила к работе. Она подошла к телевизору и аккуратно, методично, начала отсоединять провода от игровой приставки. Чёрный кабель питания, HDMI, провод от внешней зарядной станции. Она свернула их в аккуратные кольца. Взяла приставку под мышку, в другую руку — оба джойстика, включая тот, что оставил шрам на её столике.
Открыв входную дверь, она молча положила всё это на коврик на лестничной клетке, рядом с лифтом. Затем вернулась. Собрала в стопку все коробки с игровыми дисками, которые он так бережно коллекционировал. Снова вышла и аккуратно поставила стопку рядом с приставкой. Следующим было его сокровище — геймерская гарнитура. И, наконец, апофеоз. Игровое кресло. Оно было тяжёлым и неудобным. Ей пришлось напрячься, чтобы протащить его через дверной проём. Она не бросила его. Она поставила его так, чтобы оно замыкало композицию. Получился своего рода алтарь геймера, изгнанный из храма.
Вернувшись в квартиру, она окинула взглядом пустое место в гостиной. Там стало просторнее. Больше воздуха. Она закрыла дверь, повернула ключ в верхнем замке и опустила рычаг нижнего. Затем, достав телефон, нашла номер слесаря, попросила, чтобы он приехал как можно скорее, зашла в настройки роутера и сменила пароль от Wi-Fi на новый: «MyRules».
Когда Денис вернулся через час, насвистывая и чувствуя себя победителем в этой маленькой войне, его ждал сюрприз. Его трон, его оружие, его миры — всё это стояло на лестничной клетке, как выброшенная на обочину мебель. Он недоумённо уставился на инсталляцию, а затем дёрнул ручку двери. Закрыто. Он вставил свой ключ. Тот провернулся вхолостую — дверь держал засов изнутри. Он нажал на кнопку звонка. В ответ — ничего. Он замер, глядя на своё выставленное на всеобщее обозрение святилище и на глухую, непробиваемую дверь квартиры, которая никогда, ни на один сантиметр, не была его.
Он долго колотил в дверь, но Оля не открывала. Потом он просто собрал все свои вещи, которые были перед ним, вызвал такси и уехал к своей матери, больше ехать ему было некуда. А через пару дней, которые он всё пытался дозвониться до жены, ему пришло уведомление, что она подала на развод. И это стало для него личным поражением в игре под названием «жизнь»…
