Ольга с трудом открыла дверь плечом — пакеты из «Пятёрочки» упёрлись в бедро, а ключ, как всегда, застрял в замке. В прихожей пахло… хвоей и нафталином? На секунду она замерла, улавливая что-то неестественно старомодное, будто шагнула в квартиру своей бабушки. Но нет — это была всё та же двушка на Шаболовке, с облупленной плиткой в ванной и постсоветским ковром в зале, по которому Андрей категорически отказывался даже думать о замене.
— О, а вот и ты, — раздался голос из кухни, абсолютно ей не знакомый.
Ольга едва не выронила яйца.
На кухне стояла женщина лет семидесяти в розовом халате с карманами, натянутыми до колен от засовывания туда чего-то тяжёлого, вероятно, справочников по этикету. Волосы уложены в старую добрую химию, на шее бусы цвета «вишня с вином». Рядом — аккуратно сложенные её пакеты. Большие такие, с логотипом «Калуга — город первых».
— Я… простите, вы кто?
— Лидия Павловна. Тётя Андрея. Я приехала. Он же тебе не сказал?
Ольга уставилась на неё с тем выражением лица, с которым люди обычно смотрят на сломанный банкомат после получки.
— Нет. Он мне ничего не сказал, — процедила она, сжав пальцами ручку пакета, который теперь был не просто тяжёлым — он был символом предательства.
— Ну, мужчины они такие. Всё забывают. Зато я не забыла пирожки привезти. С картошкой. Сама пекла. У вас, наверное, некогда…
Она смерила Ольгу взглядом, в котором читалась вся обидная щедрость мира: «Ешь, дитя, не подавись своей карьерой».
— Где Андрей? — пересохшим голосом спросила Ольга.
— На работу убежал. Сказал, я тут пока обживусь, вы как-нибудь… познакомьтесь.
«Познакомьтесь» — с кем? С женщиной, которая в 10 утра уже заваривает чабрец и вешает чистое полотенце на духовку? С человеком, решившим, что её дом — это гостиница «РетроКомфорт»?
— Я… пойду переоденусь, — сказала Ольга. — А вы пока…
— Да-да, хозяйничай, не стесняйся. Я тут у плиты немного порядок навела — у тебя там жир копился, наверное, не успеваешь.
Ольга поднялась в комнату, закрыв дверь чуть громче, чем стоило. В голове вертелось одно: «Ты что, с ума сошёл, Андрей?»
Когда муж вечером появился, неся букет гербер (ещё и оранжевых — хуже только искусственные), Ольга не сказала ни слова. Она просто молча выложила из духовки обугленные пирожки.
— Ты не рад, что она приехала? — спросил Андрей, чеша затылок. — Я подумал, тебе будет… приятно. Ну, ты же сама говорила — у меня мало родни осталось.
— Приятно? — она повернулась к нему. — Андрей, ты в своём уме? Женщина, которую я в глаза не видела, теперь ночует у нас в спальне! А я, прости, в зале, на диване, да?
— Ну ты же сама говорила, диван удобный, — пожал плечами он.
— Слушай, — Ольга поставила руки на бёдра. — Ты хоть раз подумал, как это — прийти домой, а там тётя. Без предупреждения. И она не просто в гости. Она с уставом, с критикой, с повадками коменданта лагеря для девушек, отвыкших от хозяйства.
Андрей закатил глаза, что было ошибкой.
— Не начинай. Она пожилой человек. У неё давление. Она вдова.
— У неё ещё и давление! — выкрикнула Ольга. — Прекрасно! Может, сразу её в ЗАГС отведём — приписать в квартиру?
Тут в кухню вошла сама виновница торжества. Не растерялась.
— Я всё слышала. Не переживай, Оля. Я тут ненадолго. Неделю, максимум.
— Это долгий «максимум». Очень.
— Ну а как ещё? У нас в Калуге газ отключили. Все пожилые едут к родне. Это нормально. Семья должна помогать.
Ольга почувствовала, как в ней начинает подниматься привычное давление — не артериальное, а эмоциональное. Это было хуже. Оно било в виски не хуже молотка.
— Помогать? А ты мне помогаешь, Андрей? Я сижу дома со старушкой, которая называет моё рагу «водичкой с унылым мясом»! Которая спрашивает, когда я последний раз мыла пол, а сама тайком проверяет стирку в тазике!
— Ну не преувеличивай, — пробормотал он.
— Преувеличиваю?! Ладно. Всё. Я ухожу.
— Куда?! — всполошился он.
— В квартиру к Лене. Она как раз в командировке. Там никого нет. Ни тётей. Ни критики. Ни нафталина.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
В тот вечер Ольга впервые за пять лет спала одна в чужой, но тихой квартире. Без запаха борща. Без «не так ты полотенце повесила». Без «а твоя мать тоже была такая холодная?».
На экране телефона мигало сообщение от Андрея:
«Ну ты и устроила. Она плачет.»
Ольга посмотрела на экран, как на чужое письмо из прошлого века. И не ответила.
Но внутри что-то болело. Сильно. Потому что Андрей не стоял за ней. Потому что ему, в отличие от неё, было удобно.
А у неё — началась неделя неудобных решений.
Ольга сидела на подоконнике в квартире Лены, пила чай из кружки с надписью «Work hard, nap harder» и смотрела в окно, где маялся московский июль — влажный, будто город плакал со вчерашнего вечера. Телефон снова вибрировал. Андрей. Шестое сообщение с утра. Без ответа.
«Ты драматизируешь»
«Мама говорит, ты перегибаешь»
«Она уже уехала бы, если бы ты нормально себя вела»
«Мне трудно, ты не понимаешь»
«У неё правда давление!»
«Я люблю тебя, но ты делаешь всё только хуже»
Ольга выключила звук. Ещё немного — и он начнёт звонить с номеров доставки суши.
День прошёл в тишине. Она даже позволила себе сходить в магазин в тапках. Без помады. Без укладки. Просто женщина, уставшая от чужого дома, внезапно лишившаяся собственного. И от мужа, который оказался как обои — вроде рядом, но поддержки ноль.
Вечером Лена прислала фото своей полки с вином и короткое:
«Наливай. Всё в твоём распоряжении. Устраивай катарсис».
Ольга наливать не стала — просто легла пораньше. Но спать не вышло. Голову разрывало от мыслей, а сердце — от ожиданий. Было ли это всего лишь ссора? Или начало конца?
На третий день раздался звонок в дверь.
— Оль, привет, — Андрей стоял на пороге, с мешками под глазами и растерянным лицом. — Нам надо поговорить.
Она молча посторонилась. Он прошёл внутрь как человек, который боится задеть взглядом даже шторы. Сел на табурет. Заерзал.
— Слушай… — начал он, — Я понимаю, что ты злишься. Но есть одно «но». Тут… выяснилось… Мама мне сказала. Миша снова в долгах. Сильно. Он опять влез. Но не как в прошлый раз — хуже.
Ольга подняла бровь.
— Миша?.. Тот самый Миша, который на прошлый Новый год подарил нам шампанское с наклейкой «С днюхой, Серёга»?
— Ну, он… влез в криптовалюту. А теперь эти, как их, коллекторы начали звонить.
— А я-то тут при чём?
— Они… приходили. К маме. Кричали, угрожали. Она испугалась. Я ей сказал, что пока Лида поживёт у нас. Ты же знаешь — с ней нельзя.
— Подожди. То есть Лидия Павловна сбежала от Мишиных коллекторов? К нам? Чтобы я ей утром кофе подавала и выслушивала её «а раньше женщины были совсем другими»?
— Ну… — Андрей криво улыбнулся. — Типа того.
— А ты?
— Я решил, что так будет безопаснее.
— Для кого?! — Ольга вскочила. — Для неё?! Для тебя?! А я?! Почему я должна решать чужие проблемы? Опять?!
Она ходила по кухне, сжимая кулаки. Стены казались чужими, но эмоции были до боли родными.
— У тебя что, на лбу написано «Скорая помощь по вызову родни»?
— Оль… ну это же семья. Миша — мой брат. Лида — тётя.
— А я — твоя жена. Или уже не совсем?
Он встал. Пошёл за ней. Попробовал взять за руки.
— Оль… Я тебя люблю. Но ты должна понять. Семья — это не просто уют и секс по расписанию. Это помощь. Поддержка. Даже когда тошнит от всех.
— Вот ты и поддерживай. А я — устала.
— Они хотят, чтобы мы… — он замялся. — …продали квартиру. И часть долга отдали. Лида говорит, ты всё равно из своей зарплаты не вкладываешься.
— Ага. А Лида пусть мне зубы почистит заодно, раз уж она эксперт по распределению бюджета!
— Ну а что? — повысил голос Андрей. — Ты упрямая! Уходишь, как капризная девчонка, вместо того чтобы сесть и обсудить! Вечно твои границы, границы! А у других людей — нет проблем?
— Неужели ты не слышишь себя? — голос Ольги дрожал. — Ты не предлагаешь — ты ставишь перед фактом. Продай квартиру, забери тётю, забудь про себя. А я — кто в этой системе? Молчун на заднем плане?
— Ты перегибаешь.
— А ты — предаёшь. Потихоньку. По сантиметру.
Он замолчал.
— Я не могу больше жить там, где меня не слышат. Где моё «нет» — это просто неудобство.
— Что ты хочешь сказать?
Она подошла к двери.
— Я подала на развод.
В его глазах мелькнуло — сначала неверие, потом страх, потом злость.
— Ты серьёзно?
— Я устала быть вечно виноватой. Устала быть удобной. Ты выбрал — семью. Не нас. Семью. Пусть они теперь тебя и спасают.
Он стоял, растерянный, как человек, опоздавший на поезд. Потом вышел. Молча. Без «прости», без «я всё исправлю».
И только хлопок двери остался от их семьи.
Прошло три месяца.
Ольга снова сидела на том же подоконнике, только теперь в съёмной однушке на Бабушкинской. Унылый девятый этаж, серая панель, крошечная кухня. Зато тишина. Ни чужого тапка в ванной, ни поучительных монологов в духе «А раньше женщины стирали вручную и не ныло никто!»
С Андреем они оформили развод на прошлой неделе. Всё прошло спокойно, почти вежливо. Он принес кофе в суде — «по старой памяти», — а потом больше не звонил. Ни «может, вернёшься», ни «как ты». Просто ушёл.
Наверное, он действительно считал, что она драматизировала.
А может, просто так было удобнее — не думать.
У неё оставалась работа. Обычные будни: пробки, недожаренные беляши в буфете офиса, бухгалтерша Римма, которая всё время забывала пароль от почты и звала её. Всё казалось обычным. Но под этой рутиной что-то горело. Плавилось внутри.
Ольга грустила. Но не жалела. Это была странная свобода. Холодная, как октябрь, но твоя.
А потом… Он всё-таки позвонил. Не Андрей — Миша.
— Ольга Сергеевна? Здравствуйте. Простите, что беспокою.
Голос был мягкий, как у телевизионного ведущего на успокоительных. Чрезмерно вежливый — как у людей, которые хотят чего-то, но боятся сразу просить.
— У меня мама в больнице, — сказал он. — Давление. Сердце. Инфаркт.
— Вы звонили Андрею?
— Он в Сочи. С новой девушкой. Она… с балета. Ну, неважно. Мы не общаемся. Он считает, что я всё испортил.
Ольга молчала.
— Просто… она вас вспоминает. Всегда тепло. Может, вы смогли бы её навестить?
Это был момент. В таких моментах жизнь выворачивает: либо ты идёшь до конца — и закрываешь дверь навсегда, либо ещё раз даёшь шанс. Себе. Другим. Старым обидам.
Ольга поехала.
Кардиология. Палата на четверых. Стены серые, как сами пациенты. Лидия Павловна лежала у окна. Посеревшая, усохшая. Никакой стати, никакой напыщенной критичности. Просто пожилая женщина в больничной рубашке.
Когда Ольга вошла, та моргнула от неожиданности.
— Ты… — сипло. — А Андрей?
— Он в Сочи, — сухо сказала Ольга. — Я пришла вместо него.
Лидия Павловна посмотрела в потолок. Потом на неё.
— Ты была права. Во всём. — И тихо добавила: — Я плохо с тобой обошлась. Прости.
Извинение, как бинт, наложенный на запущенную рану. Поздно. Но хоть не совсем зря.
— Вы поправитесь. Всё будет хорошо, — сказала Ольга. Строго, как медсестра, но чуть мягче, чем ожидала от себя.
Она посидела с ней. Купила воды. Вызвала санитарку. Помолчала рядом.
А потом вышла и больше не вернулась.
Поздним вечером, уже дома, она вымыла посуду, убрала сушку, пролистала погоду на завтра — осень снова обещала себя вести как злая тёща.
Телефон мигнул. Сообщение от неизвестного номера.
«Спасибо, что пришли. Я был уверен, вы не приедете. С уважением, Миша.»
Она долго смотрела на экран.
Потом стёрла сообщение.
На следующее утро Ольга, собирая сумку, вдруг поймала себя на том, что чувствует себя собой. Не чьей-то женой, не удобной хозяйкой, не кем-то, кто всегда обязан понимать. А просто — собой. Снова собой. Сильной. Одинокой. Настоящей.
На дверях лифта висела бумажка от соседки:
«Убедительная просьба — не бросать мусор мимо бака!»
И впервые за долгое время Ольга улыбнулась. Настояще. Потому что, чёрт возьми, наконец никто не лез в её жизнь. И если ей захочется бросить пакет рядом — она сначала подумает… а потом всё равно не бросит. Потому что она — не Лидия Павловна. И уж точно — не Андрей.
