— Ты бы видела рожу Тамары Семёновны, когда я сказала, что дачу продавать не буду! Как будто ей лично на ногу кирпич уронили! — Виктория сняла каблуки и с шумом кинула их под вешалку. — И главное, стоит в халате с розами и тоном как у прокурора: «Ну мы ж думали, ты разумная женщина…» Мы?! Это кто — она с Артёмом, что ли?
На кухне пахло тушёной капустой и чем-то сгоревшим. Виктория машинально щёлкнула вытяжку, поставила чайник и только потом заметила в окне вечерний отблеск — тот самый, когда ещё вроде не ночь, но уже хочется схватить одеяло и всех послать.
Неделю назад умерла тётка — та самая, из Воронежа. Вроде бы родня дальняя, но душевная. Виктория к ней с детства ездила — на электричке, с банками и авоськами. У тётки была дача, квартира и порядочная сумма на сберкнижке. Никого ближе — ни мужа, ни детей, ни сестёр. Только Вика. В завещании — всё ей.
Вика даже сначала опешила. Не поверила. Потом — растерялась. Потом — подумала. А потом — пошло-поехало.
— Нам бы с кредитами разобраться… — протянул Артём, вертя в руках ручку. — Я б тогда бизнес запустил, понял, где прогадал, теперь чётко вижу…
Он всегда «чётко видел». За последние пять лет он запускал: автомойку, кофейню «на вынос», интернет-магазин с носками и даже пытался снимать видеоблог про мужскую силу. Всё провалилось. Кредиты остались.
— А ты у Виктории спросил, чего она хочет? — заметила Наташка, подруга, когда Вика ей в кафе проболталась про наследство. — Это же её деньги, её тётя. Не Артёма ж тётка, верно?
Но никто у Вики ничего не спрашивал. Тамара Семёновна уже сама себе нарисовала картину: Артём гасит долги, квартира сдаётся, брату — Пашке — оплачивается лечение после очередной пьянки с падением. А Виктория? Ну что Виктория. Женщина в семье должна быть мудрой. И понимающей.
— Не пойму, что ты нос воротишь, — Тамара Семёновна стояла в прихожей с пластиковым пакетом из «Пятёрочки», оттуда торчал лук-порей и пачка дешёвого майонеза. — Мы тебе добра желаем. Артёму надо встать на ноги. Ты ж его жена. Тебе же потом будет легче!
— Мне легче? — Вика устало потёрла переносицу. — А мне сейчас кто полегче сделает? Тётя умерла, между прочим. Я её любила.
— Ну и помяни! Деньги-то всё равно остались. Значит, надо с умом. Семейным умом. А не вот это вот всё — на море, на бизнесы…
— А вы откуда знаете, на что я хочу их потратить? — Вика уже не сдержалась. — Может, я хочу жить по-своему? Не тянуть мужика, не решать чужие долги, не оплачивать пьяных родственничков…
— Ага, вот оно что! — глаза у Тамары сузились, руки на бока, майонез шмякнулся на пол. — Значит, ты намекаешь, что мой сын — обуза?! Да ты без него никто, Вика. Он тебя в люди вывел!
— В какие такие люди?! — взорвалась Вика. — Я на работе с девяти до шести, потом в магазин, потом ужин, потом твой Артём лежит с телефоном — ему «депрессия». Он меня разве вытягивал? Да я бы с тёткиной пенсии больше пользы имела, чем с вашего семейства!
Сцена закончилась хлопком двери. Тамара ушла, забыв майонез и честь. Артём позвонил через два часа.
— Ну что ты, как всегда, всё испортила, — упрекнул он. — Мама хотела поговорить по-человечески.
— По-человечески — это когда не раздаёшь чужое, — отрезала Виктория. — Я ещё не решила, что с наследством. А вы уже брату Пашке реабилитацию прикинули. Ему бы кодировку сначала…
— Не перегибай. Он в трудной ситуации. Мы же семья.
Вот это «мы» Виктория особенно ненавидела. Там, где «мы», — её мнения нет. Там, где «мы», — она спонсор и обслуживающий персонал. А когда «мы» берем кредит, то «мы» его платит она одна. По-тихому. В рассрочку. С пеной для бритья по акции.
Следующие дни шли в каком-то хмельном тумане. Виктория приходила домой, ела что попало, лежала с закрытыми глазами. То ли устала, то ли в сердце зудело.
Подруга советовала: спрячь документы, оформи всё на себя быстро, не тяни.
Юрист с работы сказал: «Квартира и дача — ваша по завещанию. Муж не имеет прав, если это не совместно нажитое».
Но у Тамары Семёновны было своё мнение.
— Я ему родила. Я имею право знать, на что он рассчитывает. Ты что думаешь, мы тебя пустим с деньгами гулять? Мы — не дураки!
В выходные собрались всей «семьёй». За столом: селёдка под шубой, холодный борщ, сухое вино из пакета. Брат Пашка уже навеселе, смеётся громко, глаз дёргается.
— Ну что, Викочка, — начал Артём, вытягивая голос как жвачку, — я вот тут прикинул, мы могли бы взять в Подмосковье участок, построить домик. И сдавать. Пассивный доход. Гениально?
— Гениально, — кивнула Вика, — если бы я была идиоткой.
Тишина. Даже Пашка замолчал.
— Это что сейчас было? — прошипела Тамара. — Ты мужа оскорбляешь? При всех?
— А где «все», мама? Тут вы, брат, пьющий, и Артём, который не может копейку заработать. Я вас уже и так тяну. И хватит. Наследство — моё. Точка.
— Ты не жена ему! — вдруг закричала Тамара, вскакивая. — Ты ведьма! Карьера тебе важнее семьи! Деньги! Да чтоб ты…
— Достаточно! — Вика тоже встала, сдвинув стул. — Уходите. Все.
— Вика, ты серьёзно? — Артём хлопал глазами. — Это же мои родные…
— А я тебе кто? — тихо спросила она. — Обслуга?
В дверь они не хлопали. Вышли молча. Только Пашка пробурчал: «Ну и сука…»
На кухне пахло остывшей шубой, дешёвым вином и чем-то прогорклым. Может, майонезом из пакета.
Виктория осталась одна. И впервые за долгое время — это не показалось ей трагедией.
Сначала Виктория просто выехала «переночевать» к Наташке. Чемодан — маленький, косметичка, документы, но всё равно получился баул. Пока запихивала его в багажник такси, дрожали руки.
— Так ты серьёзно? — Наташка встретила её в дверях в халате с совами и чаем в кружке «Лучшей подруге 2009 года». — Не просто «поругались», а прям всё?
— Я подала на развод, — тихо, почти шепотом. — Сегодня с утра. Через «Госуслуги». Тамара Семёновна звонила, но я сбросила.
— Боже, ты зверь! — восхищённо выдохнула Наташка. — И давно пора.
Днём был звонок от Артёма. Долгий, тягучий.
— Ты не так поняла, — говорил он, будто оправдывался перед бухгалтером. — Я же не требовал. Просто рассуждал вслух… Ну, ты же знаешь, как мама…
— Да, знаю. — Вика смотрела в окно: под балконом Наташкиной «двушки» дети гоняли мяч между припаркованными «Ладами». — Знаю. И знаю, что ты всегда молчишь, когда она мной вытирает ноги.
— Она просто переживает, — выдохнул Артём. — За нас. За Пашку…
— Пашка мне никто, — спокойно ответила Виктория. — И ты мне уже — почти никто.
Молчание. Потом короткий гудок. Не выдержал. Сбросил.
Через день ей начали названивать с незнакомых номеров. Сначала молчали. Потом говорили:
— Виктория Андреевна? А что у вас за ситуация с Артёмом? Мы — друзья семьи.
Или:
— Вы, конечно, свободная женщина… но знаете, с такими деньгами надо делиться.
Она смеялась. Горько. Холодно.
— Пусть Тамара Семёновна заведёт себе телеграм-канал: «Откровения обманутой свекрови».
Наташка пекла картошку с мясом и вытирала руки об штаны.
— Не исключено. Ты бы видела, как она тебя в поликлинике обсуждала. Моя мама слышала.
— И что? — Вика откинулась на спинку стула.
— Что ты стерва, уволила Артёма из семьи и всё имущество оттяпала. Что деньги ему «по праву причитаются». И вообще — ты карьеристка с холодной маткой.
Вика расхохоталась. От злости. От боли. От усталости.
— Ну всё, — сказала. — Игры закончились.
На следующее утро она пошла в нотариальную. Перевела имущество на себя. Все документы — на хранение в сейфе. Никаких доверенностей. Никаких общих решений. Потом — к юристу. Написала заявление на развод. Без объяснений. Без скандалов.
Вечером — ещё одна сцена. Уже под дверью Наташки.
— Ты серьёзно? — Артём стоял с опущенными руками и красными глазами. — Вот так? Всё?
— Ты хочешь вернуть меня или доступ к наследству? — Виктория стояла в дверях, не впуская.
— Это несправедливо. Ты всегда знала, что я не бизнесмен. Что я пытаюсь. Что мама — непростая. Но я старался!
— Ты старался? — Виктория рассмеялась. — Ты брал в кредит кофемашину за сорок тысяч, потому что «так надо». А потом я её продавала на «Авито» за пятнадцать. Ты знал, что у тебя брат пьёт, но снова и снова давал ему «на лечение». Ты знал, что я тяну нас обеих. И молчал.
— Ты всё утрируешь. — Артём сделал шаг вперёд, глаза влажные. — Мы же семья.
— Семья — это когда тебя поддерживают, а не паразитируют. — Она отступила назад. — Всё. Мы — не семья.
На следующий день пришла Тамара Семёновна. Вся в чёрном. Даже помаду стёрла. Пыталась выглядеть как мать, которую предали.
— Знаешь, что ты сделала? — прошипела. — Ты разрушила своего мужа. Он сломлен.
— Он сам себя разрушил, — Виктория не меняла выражения лица. — Я просто вышла из-под завала.
— Ну ничего, — сказала свекровь, прищурившись. — Есть ещё суд. Мы подадим на оспаривание. Всё не так просто, как ты думаешь.
— Вы хоть Гражданский кодекс читали, Тамара Семёновна? — Вика улыбнулась. — Завещание — это не игрушка. Муж не имеет к этому ни малейшего отношения.
— Ты дрянь. — Свекровь метнула в неё папкой. — Неблагодарная, хищная дрянь.
— Закройте дверь снаружи, — спокойно сказала Виктория. — Вам не сюда.
Через два дня ей пришла повестка. Артём подал иск о разделе имущества. Попытка оспорить то, что оспорить нельзя. Но явно — из мести. Или из жадности. Или по наущению матери.
— Будем бороться? — спросил адвокат.
— Нет. Будем выигрывать, — ответила Виктория.
В суде они выглядели жалко. Артём нервно чесал подбородок, мама его в перчатках и с надутыми губами делала вид, что она — жертва.
— Мы вместе планировали эти покупки! — бормотал Артём. — У нас было согласие.
— Согласие на что? — удивилась судья. — На имущество, которое перешло супруге по завещанию? Вы в курсе, что оно не подлежит разделу?
— Мы семья! — завыла Тамара. — Он имел право знать!
— Семья — не значит право собственности, — холодно отрезал юрист Виктории. — Особенно если речь идёт о дарственной или наследстве.
После суда Виктория не плакала. Ни разу. Даже когда Артём прислал сообщение: «Ты всё разрушила. Надеюсь, оно того стоило».
Она только раз села на диван, обняла подушку и тихо сказала:
— Да. Стоило.
Теперь она жила у Наташки. Пока. И готовилась переезжать — в ту самую квартиру тёти. Воронеж ждал. Там — новое турагентство, свои деньги, тишина, чай с мятой на балконе и, главное — ни одного родственного паразита.
Но, как водится, тишина была обманчива.
Через две недели ей позвонили.
— Это риелтор Светлана, вы Виктория? Мы тут по поводу вашей квартиры… Тут возникла интересная ситуация. Появилась вторая завещательница.
— Кто? — Вика побледнела.
— Женщина, утверждает, что у вашей тёти есть второе завещание. И она — его единственный наследник…
— Ну как же так? — Риелтор Светлана сидела в её кухне, листала копии и жевала губу. — Там действительно есть второе завещание. На некую Елену Сергеевну Климову. Подписано двумя неделями позже вашего.
— Как это возможно? — Виктория сжала чашку с кофе так, что чуть не треснула ручка. — Моя тётя лежала уже в больнице. Она не писала больше ничего!
— А вот, — Светлана разложила бумаги, — у нотариуса Хлыниной в Лосево оформлено всё по закону. Завещание зарегистрировано.
— Кто такая Климова?! — голос Вики задрожал. — У тёти не было никаких «Климовых»!
Она позвонила адвокату. Потом ещё одному. Оба сказали одно: оспорить завещание можно. Особенно если доказать, что тётя была в состоянии, при котором не понимала, что подписывает. Или если была введена в заблуждение.
И тогда Виктория поехала в Лосево.
Домик тёти стоял под замком. На калитке — висячий замок, чужой. Забор подкрашен, лавочка перед домом новая. А на крыльце сидит она — Елена Сергеевна Климова. Лет сорока, в спортивках, с сигаретой и коротко стриженными волосами.
— А вы кто? — хмуро спросила Вика, поднимаясь к крыльцу.
— А вы кто? — хмыкнула та. — Я теперь хозяйка, если по закону.
— Вы что-то путаете. Здесь жила моя тётя. И завещала всё мне.
— Ну а потом передумала, — Елена затянулась. — Меня она знала давно. Я ей продукты возила, помогала. А вы? Сколько раз были? Один, два?
Вика смотрела на неё, как на безумную.
— Она не могла. Я с ней говорила за неделю до смерти!
— А я — за день. — Климова встала, затушила сигарету в горшке с геранью. — Она сказала: «Лена, я не хочу, чтобы всё этим дармоедам досталось». И оформила. Всё честно. У меня свидетель есть — медсестра.
В суде было грязно. Елена обвиняла Вику в равнодушии. Вика доказывала, что тётя не могла подписывать документы. Были медицинские справки, показания медиков… и одно фото — тётя с Климовой, в халате, улыбается.
— У нас были тёплые отношения, — говорила Климова, не моргнув. — Она считала Викторию высокомерной. Она мне так и сказала: «Вика хочет всё контролировать, а я устала».
Суд тянулся месяц. Потом второй.
В это время Артём снова объявился.
— Привет. Слышал, у тебя проблемы. Могу помочь. Давай встретимся?
— Ты серьёзно? — Вика фыркнула. — Ты хочешь сыграть в «доброго спасителя»?
— Нет… Просто… может, начнём сначала? — его голос звучал устало. — Я ведь был не прав. Я растерялся. Мамы больше нет…
— Что? — Вика села.
— Умерла. Неделю назад. Инсульт. На кухне. Одна.
— Прости. — Она замолчала. И впервые почувствовала не злость, не боль — а пустоту. Глухую. Как в кладовой без света.
Суд выиграла она.
Вика доказала, что тётя была недееспособна на момент подписания второго завещания. Мнение экспертов, показания врача, даже личные письма — всё встало на её сторону. Завещание Климовой признали недействительным.
Она стояла на крыльце того самого дома. Без сигарет, без чужих следов. Лето. Тишина. Пахнет липой и щебёнкой. Сзади — чемодан, ноутбук и жизнь, которую она наконец-то забрала себе.
Позвонил Артём. Она не взяла. И не перезвонила.
Вика продала дачу, вложила деньги в агентство. Маленькое, своё. Работала, смеялась, сдала экзамен на гида. Жила в новой квартире, сама себе хозяйка. Свобода пахла кофе и тишиной.
Всё, что ей мешало — исчезло.
