Анна стояла у калитки и смотрела, как мастер по металлу кряхтит над новым замком. «Против взлома», как обещал. Серебристый, блестящий, тяжелый. Как груз на сердце.
— Сделаю, чтоб не залез никто. Ни снаружи, ни изнутри, — пообещал мастер, трогая отмычку, будто щупал артерию живого дома.
Никто… кроме собственной свекрови, которая вообще-то имеет ключ от всего, включая мое терпение, — усмехнулась про себя Анна.
Дом был её. На бумаге, по чекам, по уставшим глазам после ночных смен. Она копила, считала, отказывала себе в лишнем кофе. А теперь? Теперь по дому снуют чужие тапки и чужие советы.
— Зачем ты это делаешь? — сухо спросил Олег, когда увидел нового слесаря у калитки.
— Чтобы ты хоть раз в жизни спросил у меня разрешения, когда твоя мама будет к нам приезжать, — ответила Анна, не поднимая глаз.
Он молчал. Как всегда. Даже не вздохнул — чтобы не спровоцировать бурю. Хотя буря была уже внутри неё.
Переехали они сюда осенью. Точнее, она — купила, а он — вписался. Всё было официально: зарегистрировали брак, справили новоселье. И в тот же вечер…
Приехала Тамара Петровна.
— Ну что, Аннушка, будем вместе обживаться! — распахнула двери, как хозяйка пансионата. — Я тут подумала, пока у меня ремонт, поживу у вас. Надолго.
Анна тогда сделала глоток шампанского. А потом — ещё. И ещё. Пока не почувствовала, что потолок у неё в глазах упал ниже, чем самооценка.
С тех пор Тамара Петровна кочевала между своей «временной» комнатой и кухней, где вечно варила компоты, оставляя липкие круги от кастрюль. Иногда — с сестрой Олега, Алиной, которая была вечной жертвой развода, а иногда — с Андреем, его братом, который «временно потерял жильё». Уж очень у них в семье было популярно слово «временно». Только у Анны — ипотека. Постоянная.
— Это дом Олега. Его семья тоже может тут бывать, — обронила как-то свекровь. Так, между тем, как мыла клубнику и обсуждала, как у Анны «неудобно разложены ложки».
— Простите, это мой дом, — сказала тогда Анна. — Я его купила. Деньги мои. И договор на мне.
— Ну что ты начинаешь? — Олег сразу выпрямился, как будто проверил позвоночник на крепость. — Мы же семья. Всё общее.
— Вот только диван в гостиной не общий. Тамара Петровна каждое утро смотрит на мне в лицо и говорит: «Ты плохо спишь, да? Это потому что мы слишком громко кашляем?»
— А ты что, не рада заботе? — усмехнулся он, поправляя рубашку. — Она волнуется за тебя.
— Она следит, Олег. За мной. И считает, сколько я ем. Это разные вещи.
Когда Андрей однажды, в трусах и с шампунем в руке, вышел из душа и спросил, есть ли у неё лишнее полотенце — у Анны начало дёргаться веко. Через неделю, когда он спал на её диване с чашкой лапши на животе и каналом «Охота и рыбалка», она уже готова была купить ружьё. Или развестись. Или оба.
Она не говорила. Она молчала. Три месяца. До вчерашнего вечера.
— Твоя мать опять сказала, что я плохая хозяйка, — начала Анна, осторожно отодвигая тарелку с гречкой.
— Ну… ты действительно редко гладишь бельё. Но я не жалуюсь, — Олег усмехнулся. Он думал, что шутит. Он думал, это мило.
— Я глажу только своё. Остальное — не моя забота, — голос у неё дрожал.
— Ты хочешь, чтобы моя мама гладила сама? — удивился он. — Ты серьёзно?
— Я хочу, чтобы она жила у себя. Или хотя бы не рассказывала мне, сколько у меня соли в супе.
— Она пожилая женщина! — раздражённо бросил он. — У неё давление. У неё всё болит.
— Тогда пусть лечится дома! Или я перееду. Но тогда ты остаёшься с ней, с Алисой и с Андреем. И грейте друг другу тапки.
Он снова молчал. Глаза бегали по стенам. Нашёл в углу паутину и уставился туда, будто там был ответ.
— Всё, хватит. Теперь моя очередь устанавливать правила, — подумала она. И позвонила мастеру по замкам.
— У вас тут серьёзный дом. Видно — женщина строила. Всё с умом, — сказал мастер, протирая лоб рукавом.
Анна кивнула. Дом — её крепость. Только стены слишком тонкие, а семья мужа — слишком громкая.
Олег вышел из дома в куртке и с ключами.
— Ты реально хочешь всё испортить? — тихо спросил он.
— Я просто устала, Олег, — выдохнула она. — Я не хочу видеть на своей кухне человека, который считает меня временной. Хотя у неё даже кастрюли уже тут.
— Это моя мама! — вспылил он.
— А это мой дом! — крикнула она. — Я не поддавалась на ипотеку, чтобы делить ванную с твоим братом!
Мастер замер, держа отвёртку. Потом поднял брови и направился к воротам.
— Я в машине покурю. А то чувствую, тут сериал начинается…
Олег подошёл ближе.
— Ты хочешь, чтобы я выбирал?
— Я хочу, чтобы ты просто был мужем. А не сыном, которого водят за руку.
Он ничего не ответил. Только ушёл. Громко хлопнув дверью машины.
Анна осталась стоять. На крыльце. С новой дверью, новым замком и очень старым ощущением — что всё начинается с нуля.
Когда Анна встала утром, в доме было тихо. Подозрительно тихо. Ни звуков кастрюль, ни голосов из телевизора, ни топота тапок с задирающейся пяткой — любимой модели Тамары Петровны.
Неужели свершилось? — с надеждой подумала она и, затаив дыхание, вышла на кухню.
На столе стояла записка. Трясущимся почерком, как будто писали в слезах. Или в ярости.
«Анна. Я не собираюсь унижаться. Раз тебе тяжело видеть в доме родных мужа — мы уехали. Надолго. Спасибо за приют. Хотя ты вела себя, как чужая.
С уважением, Тамара Петровна»
Анна перечитала трижды. Слово «уважением» почему-то вызвало у неё икоту. Ну не было в этой фразе ни уважения, ни иронии — только холодная злоба и обида, как в мемуарах тёщи на пенсии.
— Уехали… Надолго… — в голове отозвалось хоровым эхом.
Она прошла в гостиную. Диван свободен. Андрея нет. Никакой лапши на полу. Оглядевшись, она вдруг поняла, как выглядит комната без них: чисто, просторно… и одиноко.
И тут же — стук в дверь.
Анна замерла. Резко развернулась.
— Ну уж нет! — сказала себе вслух и подошла к дверному глазку.
Олег.
Стоял, как школьник после двойки. Плечи ссутулены, взгляд вниз. В руках — коробка из-под обуви. И… розы. Три штуки. Красные, как вина.
— Открывай, Ань, — тихо сказал он, не глядя в глазок.
Она постояла, опершись лбом о дверь. Дышала ровно. Потом, всё же, повернула ключ. Новый замок щёлкнул как-то обидно громко — как будто подчёркивал: не хотелось, но придётся.
— Ну что, решил прийти мириться? — сухо спросила она, не приглашая его войти.
— Да. Но не за мать. За себя, — он протянул коробку. — Тут… ну… документы.
— Какие ещё документы? — она прищурилась.
— Я сходил к юристу. Оформил отказ от притязаний на дом. Официально. Теперь у меня тут ни доли, ни прав. Только если ты захочешь…
Анна застыла. В груди вспыхнуло то ли облегчение, то ли бешенство.
— Ты хочешь сказать, что для этого тебе надо было дождаться, пока твоя мама съедет, брат испарится, а я чуть не подала на развод?
— Я… Я просто всё это время думал, что если я буду молчать — всё само рассосётся.
— Угу. Как флюс. Или грибок в ванной, — усмехнулась она, отступая на шаг. — А теперь ты герой. Удобно.
Он прошёл в дом, не дожидаясь приглашения. Поставил цветы на комод. Сел.
— Анна. Ты права. Это твой дом. Я вел себя как… не муж. А как пацан, которого мама держит на поводке.
— А ты попробуй сказать это маме. Посмотри, выдержишь ли.
Он покачал головой.
— Она обиделась. Кричала. Говорила, что ты меня отбираешь. Что она тебя в глаза видеть не хочет.
— Ну что ж… — Анна пожала плечами. — У нас, выходит, наконец общее мнение.
Олег поднял глаза.
— Я хочу остаться. Здесь. С тобой. Без них. Я сделал выбор.
— Поздно. Мальчик вырос. Только я — уже не твоя мама.
Он вздохнул.
— Я знаю. Я это понял. Поздно, но понял.
Анна долго смотрела на него. Без привычной злости. Без раздражения. Просто — устало.
— Я привыкла за последние дни к тишине. К свободе. Никто не комментирует, как я режу помидоры. Никто не вытирает за мной стол, как будто я — соринка в их стерильном мире.
Олег встал. Подошёл ближе.
— Я тоже хочу этой тишины. Только с тобой.
— Только с тобой… — передразнила она его. — Ты скажи это своей маме. И брату. И сестре. Чтобы никто сюда не заявлялся без звонка, без приглашения и без постного лица, как будто я заняла их кресло в раю.
— Скажу. Уже сказал, — твёрдо ответил он. — А если не поймут — сам к ним ходить перестану. Всё. Я муж. А не приложение к маме. Или к дивану.
— Так вот ты где пригодился, — фыркнула Анна. — Как приложение. С индикатором слабого сигнала.
Он засмеялся. Впервые за долгое время — по-настоящему.
— Анна… А мы ведь ещё можем начать заново?
Она посмотрела на него и ответила не сразу.
— Ты знаешь, Олег… Если бы я тогда, год назад, не влюбилась в твою доброту, а посмотрела, как ты живёшь с мамой… Я бы поняла всё раньше.
Он опустил голову. Тихо.
— Я был слеп. Она меня растила одна, я ей многое прощал. И ты всегда была рядом. А потом — ты стала её соперницей. В её глазах.
— Я тебе не мать. Я тебе партнёр. И я не буду бороться за твоё внимание с женщиной, которая держит у себя ключи от нашего дома в сумочке, как запасную жвачку.
— Я понял. И я всё верну. Всё.
— Уже не надо. Просто будь здесь. Но — один.
— Как — один?
Анна кивнула на диван.
— Будешь жить в гостиной. Пока не пойму, можешь ли ты действительно быть мужем. Без мамы. Без брата. Без Алины с её вечными слезами и потерянными серёжками. Сам.
— Ты серьёзно? — он удивился.
— Абсолютно. Срок — две недели. Ни шагу в спальню. Ни одного «а мама сказала». Питание себе готовишь сам. Я — не буфет. Никаких «а где мои носки». А если что не нравится — вот тебе коробка. И дверь.
Он постоял, потом вдруг усмехнулся.
— Я будто снова в армии. Только с подушками посуше.
— С армией одно отличие, — отрезала Анна. — Там не твоя мама тебе звонит каждый вечер. Хотя… кто его знает.
Они оба засмеялись. Впервые — как-то легко.
Анна ушла в спальню, а он остался сидеть в тишине. Без телевизора. Без Татьяны Петровны, которая дышала над ухом. Без Андрея, который всё время спрашивал: «А где тут пульт?»
И впервые за всё это время ему стало… спокойно.
Прошла неделя.
В доме было тихо. Не подозрительно — а по-настоящему уютно. Ни разу за это время не хлопала входная дверь с надрывным «Олег, открой, это я!». Ни одного намёка на незваных гостей. Даже курьер с суши спросил:
— А точно это тот дом, где раньше бабушка выходила с веником?
Анна хмыкнула.
— Уже не выходит. Вышла насовсем.
Собственно, она ожидала подвоха каждый день. Что Олег не выдержит. Что придёт с виноватым лицом и скажет:
— Мамочка в больнице. Надо помочь. Надо принять.
Что в его глазах снова промелькнёт это вечное «между двумя женщинами», в котором он — бедный, непонятый, просто хочет мира.
Но Олег… молчал.
Жил, как и обещал. В гостиной. Подавал признаки жизни — негромко. Сам стирал, сам варил гречку. Да, один раз чуть не устроил пожар, решив поджарить сыр на сковородке без масла. Но выжил.
Анна наблюдала.
И тут — звонок.
Она вздрогнула. Сердце ушло в пятки. Опять?
На экране — Тамара Петровна. Как чёрный маркер в детском альбоме.
Анна выдохнула, нажала на кнопку и спокойно сказала:
— Слушаю вас.
— Анна. Это я. Мать Олега, если вдруг забыли. Мне срочно нужно заехать. Там осталась моя серебряная цепочка. И два альбома. А ещё — табуретка, она с нашего дома.
— Тамара Петровна. Альбомы вы оставили? Оставили. Значит, они больше не ваши. Табуретку дарили? Дарили. Цепочка? Ну, пусть она подождёт. Она у вас уже сорок лет в коробке валялась.
— Я попрошу не переходить на хамство. Это всё — мои личные вещи.
— Тогда вы бы не бросали их, как на вокзале чемодан без ручки.
— Я приеду. Мне надо увидеть сына.
— При всём уважении… — голос Анны был спокоен, но ледяной. — У вас сын взрослый. Телефон у него есть. Жить с вами он не хочет — это его выбор. А дом — мой.
— Ты думаешь, я тебе это прощу? Думаешь, он с тобой останется?
— Мне всё равно. Я не держу. Я просто больше не пускаю в свою жизнь войну. Даже если она в бигуди и с кулинарной книгой восьмидесятого года.
В трубке было долгое молчание. Потом — короткое:
— Ты ещё пожалеешь.
И гудки.
Анна села. Сердце стучало так, что уши заложило.
Вот и всё. Была бы у меня дочка — я бы тоже, может, когтями вцепилась. Но не в чужое.
Вечером Олег пришёл с работы. Уставший, но — будто какой-то новый. С плечами. Без ссутуленности. Смотрел в глаза, не бегал ими по углам.
— Она звонила тебе, да? — спросил он.
— Звонила. Хотела цепочку, табуретку и тебя. Восстановить справедливость.
Он уселся на кухне, налил себе чай.
— Мне она не позвонила. Даже не написала. Это она так обижается — молча. Будет теперь ждать, пока я приползу. А я не приползу. Я ей сказал: мама, у тебя нет прав на этот дом. Это не наш с тобой дом. Это её дом. И ты его больше не разорвёшь на комнатки, как всегда делала со мной.
Анна слушала, не перебивая. Только кивнула.
— Ты ведь понимаешь, что если вдруг завтра всё вернётся — я уйду?
— Всё не вернётся. Я устал. Я тридцать лет жил так, как будто всё время сдаю экзамен по материнской любви. Всё — на пятёрку. Только жизнь на двойку.
Анна встала, достала из ящика связку ключей.
— Ну что ж, Олег Петрович. Ваша двухнедельная изоляция завершена.
Выдаю вам ключ от спальни. Вы допущены в зону повышенного доверия.
Он рассмеялся. Тихо, почти с облегчением.
— Слушай, ты ведь могла выгнать меня. Ещё тогда. Зачем ты меня оставила?
Она подошла ближе.
— Потому что ты был нужен не мне. А себе. Чтобы понять, кто ты, кроме сына своей матери.
И потому что я… всё ещё тебя люблю.
Но не настолько, чтобы делить кровать с её табуреткой.
Он обнял её. Тихо. Осторожно. Как будто боялся снова всё сломать.
В этот момент где-то на улице загудел автомобиль, в соседях закричала собака, и посыпались капли дождя по крыше. Но в доме было — спокойно. Чисто. Свободно.
Через месяц они поехали в ЗАГС — не за разводом, а наоборот. Решили повторно зарегистрировать брак. Анна настояла.
— Чтобы теперь уж точно всё было по документам.
— Дом, муж и свобода. Всё как ты хотела? — усмехнулся Олег.
— Почти. Осталось только, чтобы твоя мама нашла себе мужчину и забыла про нас.
— Не фантазируй, Ань. Это уже из области сказок.
— Ну ладно, — вздохнула она. — Тогда хотя бы не звони ей каждый день.
— А если она сама звонит?
— Меняй номер.
Он засмеялся.
— Я лучше дверь поменяю.
А цепочку Тамара Петровна всё-таки вернула себе. Приехала, когда их не было. Позвонила риэлтору. Риэлтор — дворнику. Дворник — соседке. Соседка — собаке.
И только потом — Анне.
Анна вернулась домой, нашла записку:
«Цепочка моя. Я взяла. Табуретку оставила. Она вам нужнее.
Счастья. Если сможете его удержать.»
Анна скомкала бумажку. Выкинула. И тут же достала новую.
«Сможем. У нас теперь есть замки. Ключи. И табуретка — для себя, а не для гостей.»
Она приклеила её к дверце холодильника.
В знак окончательной победы.
