— Ну вот и пятница, Катерина Алексеевна, — улыбнулась Валентина, завсегдатай и по совместительству главная сплетница местного рынка. — Я к вам, как всегда, за «Киевским» и сплетнями. Но только чтоб крем был свежий, а новости горячие.
— Крем у нас — из холодильника, новости — с подогревом, — усмехнулась Екатерина, не отрываясь от весов. — А если хотите по-настоящему сладкой жизни, берите ещё эклеров. Сегодня на сливках, не на растительном.
Когда-то Екатерина бы на такие разговоры времени не тратила — головой крутила, руками месила, ночами в три часа вставала. Но теперь у неё была своя кондитерская — с вывеской, кофемашиной, витриной и трещащими нервами. Чужими — и своими.
Кондитерская «Катерина и Крем» стояла на углу тихой улицы, где раньше был шиномонтаж. Теперь — кофейный рай. Всё сама. С нуля. Кредиты, поставщики, кассовые аппараты, «Эвоторы» — и, конечно, «лучше бы ты детей родила, а не в своё это…» — тут голос Ольги Петровны уже привычно звучал в голове, как бормотание утюга.
Свекровь, мать её Дмитрия, была женщиной в возрасте, но крепкая, как старая мясорубка: и внешне тяжёлая, и внутри опасная. Свою роль в жизни Екатерины она обозначила сразу:
— Ты, Катя, конечно, молодец. Но вот у Дмитрия руки золотые. Ему бы мастерскую, да машину хорошую. А ты тортики печёшь… Ну что это за дело?
Екатерина тогда улыбнулась. Не ответила. Это было лет семь назад. Тогда она всё ещё пыталась понравиться. Сейчас — лишь бы не взорваться.
— Катерина! — дверь звякнула колокольчиком, и в проёме возник Дмитрий — слегка помятый, с наушниками на шее и в куртке, которую она ещё весной просила выбросить. — Ты можешь выйти на минуту?
— Могу. Если ты можешь не устраивать мне сцену у витрины. — Она сняла фартук, бросила взгляд на продавца. — Светлана, держи фронт. Я быстро.
Они вышли в узкий дворик за кондитерской. Здесь было место для мусора, выдоха и слёз. Сегодня — для чего-то большего.
— Мамка звонила, — начал Дмитрий. Голос неуверенный, будто слова обуглились у него во рту. — Она тут нашла вариант… В Анапе. Дом. Небольшой, но с участком. Море рядом. Она даже с хозяевами говорила.
Екатерина молчала. Она знала этот заход. С весны Ольга Петровна присылала ссылки: то Геленджик, то Сочи, то «друг семьи продаёт дёшево, но быстро».
— И? — коротко бросила она.
— Мы подумали… — Дмитрий неловко переминался. — Ты могла бы продать бизнес. Всё равно устанешь рано или поздно. Денег хватит. Купим дом, мама будет рядом, ей тяжело одной. И у нас будет шанс начать всё сначала. С чистого листа.
— Ты подумал? Или мама подумала? — Екатерина даже не повернулась. Смотрела на мокрый бетон под ногами.
— Ну не начинай! Это же логично! — голос мужа стал резче. — Ты пашешь, как лошадь. У тебя бессонница, таблетки, ты вечно в мыле! А там — покой, юг, природа. Подумаешь, бизнес. Магазинов этих — как собак нерезаных.
— Ты сравнил. — Екатерина медленно развернулась. — Бизнес — это моя жизнь. Это мои ночи, мои ошибки, мои успехи. И если бы ты хотя бы раз встал на моё место…
— Да я с тобой был с самого начала! — выкрикнул Дмитрий. — Я помогал, я работал, когда ты была без сил!
— Ты был рядом, — поправила она. — А потом перестал. С тех пор как мама начала тебе нашёптывать: «Катя командует, Катя зарабатывает, а ты кто?»
Он замолчал. Лицо его стало жёстким, почти чужим.
— Ты даже не хочешь подумать о маме… Ей плохо, Катя. Она плачет ночами. У неё давление, одиночество. А ты… ты упёрлась в свои эклеры.
Екатерина подошла ближе. Очень близко.
— Ты хочешь знать, что у меня давление? Когда я вижу, как мой муж, взрослый мужик, подпевает маме в надежде, что она наконец скажет: «Молодец, сыночек». Ты хочешь знать, что у меня бессонница? Потому что я живу с человеком, который не уважает то, что я построила.
— Ты перегибаешь! — Дмитрий вспыхнул. — Мы семья! А ты… как будто одна!
— Потому что я действительно одна. — Екатерина улыбнулась. Горько. — И уже давно.
Когда она вернулась в кондитерскую, Светлана шепнула:
— У него лицо было как у побитого кота. Но не жалко. Сами напросились.
— Ничего. Это ещё только прелюдия, — вздохнула Екатерина. — Сейчас будет второй акт — с вкрадчивыми звонками и «Катюша, я же тебе как мать».
И правда. Через час зазвонил телефон. На экране — «Ольга Петровна».
— Катя, солнышко, ты уж прости, что беспокою, — потянула с ходу свекровь своим вкрадчивым тоном. — Просто хочется тебе добра. У тебя здоровье не вечное. А Дмитрий страдает. Очень. А ты — женщина умная. Ты ведь понимаешь, что бизнес — это не навсегда. А родные — это кровь. Это основа. Это твой тыл.
— У меня нет тыла, Ольга Петровна, — ровно ответила Екатерина. — Я сама себе армия. Сами себе и родня.
— Что ты такое говоришь, деточка! — голос стал холоднее. — Я тебе как мать!
— А вы мне как язва. Скрытая. Запущенная. Но, к счастью, удалимая.
Ольга Петровна повесила трубку. Без прощания.
А Екатерина пошла на склад. Открыла ящик с документами. Папка «Развод». Всё было готово. Осталось только сказать это себе вслух. И сделать первый шаг.
***
— Катерина Алексеевна, а вы тут? — голос мастера по ремонту кондиционеров был как гвоздь в виске. — У вас тут блок компрессора, возможно, слетел. Но я пока не понял, это внешнее или внутреннее. Надо будет разобрать.
— Разбирайте, — ответила Екатерина, с трудом подбираясь из глубин утренней бессонницы. — Только аккуратно. Это японец. Не троньте провода на ленте.
С вечера она сидела с заявлением о разводе и телефоном в руках. Потом в холодильнике перетряхнула всю молочку. Потом смотрела на стену. Стена, в отличие от мужа, не пыталась навязать ей дом у моря.
Дмитрий исчез на сутки. Ни звонка, ни смс. Знала — ушёл к матери. Скорее всего, там и ночевал. В старом доме на Октябрьской, где до сих пор висела его школьная грамота за третье место в районной олимпиаде. Там он был «наш мальчик». Здесь — просто муж Екатерины. Слишком «просто».
К полудню в кондитерскую зашла Анжела, соседка по дому. Вид у неё был такой, будто она уже прошла третью мировую и возвращается с передовой.
— Катюха, ты держись. Только не бей сразу, я же не со зла, — начала она, сев у стойки. — Мимо шла, вижу — Дмитрий твой машину маминой к подъезду тащит. Чемодан какой-то, пакеты. И баба. Не твоя свекровь. Другая. Такая… резиновая. На ней всё обтянуто и трещит.
— Ага, — кивнула Екатерина, наливая себе крепкий чёрный. — И что ты думаешь?
— Думаю, ты должна срочно купить камеру наружного наблюдения и бутылку чего покрепче. Хотя бы чтобы потом это пересматривать и ржать.
Екатерина улыбнулась. Вяло. Очень вяло.
Через полчаса позвонила соседка снизу.
— Екатерина Алексеевна, здравствуйте. Простите, что беспокою, но вы знали, что в вашей квартире — новая жилец? Тут такая… с ногтями, как у рыси. Сказала, что она Дмитрия гражданская жена, а вы якобы уехали в Сочи к новым любовным перспективам.
— Милая моя, — Екатерина на удивление спокойно держала трубку, — если она у меня в квартире, то через пять минут она будет у себя. На улице. В нижнем белье.
— Так сказать?
— Так и сказать.
— Что ты творишь?! — Екатерина распахнула дверь. Женщина в леопардовом халате с чашкой кофе замерла в коридоре, как курица в морозилке. — Кто ты такая вообще?!
— Я… я с Дмитрием, — пробормотала та. — Он сказал, что вы ушли. Что всё свободно.
— А теперь слушай, — Екатерина прошла внутрь, сняла с полки документы. — Это моя квартира. Куплена до брака. Подарена мне матерью. Здесь ты живёшь незаконно. Вещи собрала — и к выходу. У тебя есть три минуты.
— Он сказал, что вы уехали! — женщина нервно опустила чашку. — И что квартира общая…
— А он ещё много чего говорит, — перебила Екатерина. — Особенно под мамины разговоры о морском воздухе.
В этот момент вошёл Дмитрий. Увидел Екатерину — и побледнел.
— Катя, подожди. Это не то, что ты думаешь.
— Всё именно то, что я думаю, — она достала ключи. — И замки я меняю сегодня. Ты можешь оставить себе подушку. Остальное — через суд.
— Катя! Ты не понимаешь! Мы просто… Ну… Это… Я не знал, как с тобой поговорить…
— Конечно. Сложно говорить, когда рот занят — ложью, — Екатерина подошла к двери. — Иди за ней. И не забудь: до конца недели ты выписываешься. Я уже у юриста была. Всё по закону.
— А мама?.. — пробормотал он, будто это было главное.
— А мама — взрослая. Пусть наконец перестанет есть сыновью жизнь ложками. — Она закрыла дверь перед его носом. — Всё, Дмитрий. Финита ля комедия.
Она вернулась домой с мастером, который менял замки. Мужские ботинки у двери — в мусор. Фото в спальне — в коробку. Всё происходило без истерик. Только голова гудела, как старый холодильник.
Когда всё было готово, Екатерина сварила суп. Просто так. Сильно посолила. Потом вылила в раковину.
Села на диван. Телевизор. Новости. Реклама таблеток от давления.
— А вы знаете, что за тридцать лет брака супруги теряют до пяти лет жизни в скандалах?
— Я потеряла больше, — вслух сказала Екатерина. — Но вернула хотя бы одно — себя.
Вечером позвонил адвокат.
— Екатерина Алексеевна, заявление приняли. Дату заседания уточним позже. Брак, скорее всего, расторгнут за одно заседание. Он не возражает.
— Конечно не возражает, — усмехнулась она. — Он же маму слушается. А мама сказала: «Пусть даёт тебе свободу, раз ты такая».
— Ну, теперь она у вас есть.
— Есть, — прошептала Екатерина. — И никому больше не отдам.
***
Понедельник начался с того, что сломалась кофемашина. Потом не пришла сменщица, сославшись на давление, и Екатерине пришлось самой встать за прилавок. Ближе к обеду в холодильнике отключился вентилятор, и верхняя полка с заварными потекла, как её терпение в последние месяцы.
— И всё-таки надо было продать эту кондитерскую, — прошептала она сквозь зубы, обмотав волосы резинкой и открывая дверь поставщику сахара. — Купила бы себе дом в Туапсе. С видом. С ветром. И без мужиков.
На звонок с незнакомого номера ответила машинально.
— Екатерина Алексеевна? Это Роман Григорьевич, нотариус. Хотел уточнить — вы ведь всё ещё супруга Дмитрия Сергеевича Соколова?
— Пока что да. До конца месяца — точно.
— Тогда, боюсь, мне придётся вас пригласить. Касательно квартиры. Его мать — Ольга Петровна — оформила доверенность на сына и хочет запустить процедуру вступления в наследство по завещанию. Но… возникает спорный момент. Квартира, в которой вы проживали ранее, по документам временно зарегистрирована на него — с момента временной передачи собственности три года назад. Это связано с дарственной, оформленной его матерью. Возможно, вам придётся подтвердить ваше право проживания отдельно.
Екатерина долго молчала. Потом переспросила:
— Она оформила квартиру на него?
— Три года назад. Временно. Сейчас собирается отозвать доверенность и внести изменения. Но пока — всё зависит от вашего статуса супруги и условий договора, который она, по её словам, хочет аннулировать. Якобы — из-за развода.
Екатерина не смеялась. Не кричала. Не ругалась. Она просто пошла в заднюю комнату, достала бутылку холодной минеральной воды и села. Вот она — та самая финальная точка, где вроде бы уже всё кончено, но тебя подло дожимают, пока ты лежишь.
Вечером она поехала в ту самую квартиру. Туда, где когда-то жила с Дмитрием, когда он ещё не подсовывал ей свою маму, как кредитную карту. Дверь открыл он сам. В трениках. С пивом.
— Ты чего пришла?
— Отдать документы. Раз ты хочешь всё честно — на, держи. Завтра я уезжаю. Сама.
Он взял папку. Молча.
— Только знай, — продолжила она. — Я не та, кто будет играть в «давай поделим». Ничего твоего в моей жизни не осталось. Ни шторы, ни ложки, ни даже вонючий твой «мальборо». Забери всё.
— Катя, подожди. Мамка вспылила. Она старая. Ей надо было почувствовать, что у неё что-то осталось…
— Да. Осталась ты. Как собачка на поводке. Она свистит — ты прыгаешь.
— Ну зачем ты так… — он потупился, как всегда, когда понимал, что она права.
— А ты чего ждал? Что я вернусь? Что мы поживём в её доме, пока она болеет «с ногами», а потом сдохнет и оставит нам трёшку? Не надейся. Я не живу в схемах. Я живу в реальности.
Он сел. Глянул на пиво. Не пил.
— Знаешь, я просто не хотел потерять всё. У меня… у меня и так ничего нет. Работы нет. Деньги ты зарабатываешь. Мама хоть говорит, что я чего-то стою…
Екатерина подошла к двери.
— Это твоя беда, Дима. Ты хочешь, чтобы тебя кто-то постоянно убеждал, что ты человек. А я устала. Я тоже человек. Я — женщина. С бизнесом. С мечтами. И я не собираюсь продавать свою жизнь ради чьей-то старости и твоих комплексов.
Она уже надела куртку, когда он встал и тихо сказал:
— Катя, а если… я всё это прекращу? Если маму оставлю? Если устроюсь на работу и вернусь?
— Ты сам это веришь?
— …нет.
— Тогда не морочь голову. Я тебя не держу. А теперь — держи себя сам.
Через три месяца в кондитерской поменяли вывеску. Теперь это была не просто «Сладкая точка», а «Екатерина & Ко». Екатерина открыла вторую точку в соседнем районе. По утрам к ней приходили мамы с детьми, деды за «эклером под чай», однажды даже зашла женщина с татуировкой «Не верь, не бойся, не проси» и расплакалась над бисквитом.
— У вас тут тепло. Как будто живёшь, — сказала она. — А не существуешь.
— Спасибо, — улыбнулась Екатерина. — Я тоже только недавно начала жить.
Ольга Петровна умерла через полгода. Дмитрий прислал короткое сообщение:
«Мама умерла. Прости, что так. Я всё потерял.»
Екатерина не ответила. Не потому что злилась. А потому что знала — он был прав. Он действительно всё потерял. А она — нет.
У неё остались утро, свежий кофе, включённый кондиционер, и своё имя на новой вывеске.
