— А ты кому благодарна, Лена? Мне или своей дохлой бабке?! — голос Маргариты Васильевны был как наждачная бумага по стеклу, и от неё, как от комбайна, хотелось отойти на шаг. Или на три.
— Простите? — Елена подняла глаза от чашки с давно остывшим кофе. — Это вы сейчас к чему?
— К квартире, милая, — Маргарита Васильевна театрально плюхнулась на кухонный табурет, по-хозяйски поставив перед собой свою дорогую кожаную сумку, будто собиралась её защищать от рейдеров. — Я говорю, если бы не моя семья, ты бы в своей коммуналке в Бутове так и протухла.
— У меня бабушка оставила эту квартиру, — ровно сказала Елена, хотя пальцы на чашке побелели от напряжения. — Она с 65-го года здесь жила. И я здесь выросла.
— Слушай, девочка, — свекровь резко перешла на «ты», как делала каждый раз, когда хотела раздавить собеседника каблуком своего житейского опыта. — У нас с Колей ипотека, у тебя квартира на Ленинском — почти даром! Что справедливо? Ты должна вписаться в семью. А не выделываться.
— «Вписаться» — это подписать дарственную на мужа, да? — Елена не выдержала, поставила чашку в раковину с таким звуком, что свекровь дёрнулась. — Вам уже мало того, что я вас в дом пускаю? Вы, кстати, без предупреждения пришли, как к себе.
— Ой, ну всё, началось! — Маргарита Васильевна закатила глаза. — Уж вы, молодёжь, такие обидчивые! Это тебе не комедии смотреть. Тут взрослые вопросы решаются. И Коля давно говорит, что вы могли бы продать эту квартиру, купить что-нибудь попроще — и жить как люди.
— Это он сам говорит, или вы ему говорите? — Елена развернулась, не скрывая язвительной улыбки. — Коля вообще последнее время говорит, что у него мигрень от «напряжённой семейной атмосферы». Только не уточняет, от кого именно она.
— А ты спроси себя, Лена, — свекровь встала, выпрямилась, стала напоминать памятник Матери Родине, только с маникюром. — Кто в вашем доме создаёт напряжение? Ты! Своим упрямством. Своим эгоизмом. Своей «независимостью». Это брак, девочка, а не секция йоги по четвергам.
Дверь в комнату хлопнула. Появился Николай. Беззвучно, как тень. У него был такой талант — исчезать, когда надо что-то решать, и появляться, когда пахло скандалом.
— Мам, ты опять начинаешь? — голос у него был вялый, скомканный, как простыня после двух ночей без сна.
— Я защищаю твою семью, Коля! — вспыхнула Маргарита Васильевна. — Или ты считаешь, что нормально, что твоя жена сидит на двух миллионах рублей в виде недвижимости и жмёт их, как кладоискатель в подвале?
— Нормально, — тихо сказала Елена. — Потому что это моя квартира. И моя бабушка. И у меня есть право не быть идиоткой.
— Вот! Слышал?! — свекровь ткнула пальцем в воздух, как будто это был он. — Это что, по-твоему, уважение? Она нас считает нищебродами!
— Я вообще-то считаю вас манипуляторами, — Елена подошла к Николаю и посмотрела в глаза. — У тебя есть совесть? Или она у тебя с мамой одна на двоих?
Он отвёл взгляд. Как всегда. У него было тяжело с глазами — в смысле, удерживать их на ком-то дольше трёх секунд. Особенно если там эмоции.
— Лена, ты утрируешь, — пробормотал он. — Это просто разговор…
— Да ты уже с ней всё решил, Николай, — голос Елены сорвался, а в глазах что-то подступило, но не слеза. Нет. Скорее — усталость от идиотии.
Тишина повисла на кухне, плотная, как пельмени из морозилки. Даже холодильник решил не жужжать — видно, ждал, чем всё кончится.
— Ну так что, Лена? — Маргарита Васильевна подошла ближе. — Подпишешь на Колю? Всё по-честному, всё в семье. Ты ведь его жена, или ты так, временно?
— Я — человек, Маргарита Васильевна, — холодно сказала Елена. — А не нотариус вашей жадности.
Она пошла в комнату, закрыла за собой дверь и повернула ключ. Впервые за шесть лет она сделала это не потому, что боялась воров.
А потому что рядом с собой поняла: воры уже внутри.
— Подпиши и не умничай. Это же для вашей семьи, Лена! — голос Маргариты Васильевны бил по голове, как молоток по старому кафелю.
Елена стояла в коридоре, босиком, в халате, с мокрыми волосами и каплями воды на шее. Она только что вышла из душа, когда в дверной звонок впилась длинная, хищная мелодия. Звонили не просто так — звонили с претензией.
— Вы сговорились, да? — Елена посмотрела на мужа, стоявшего рядом с матерью. — Вместе решили меня в угол загнать? Мамочка — стратег, сыночек — тактика?
— Лена, прекрати истерику, — Николай снял куртку, будто пришёл домой с работы, а не с договором на дарственную. — Мы просто хотим спокойно обсудить. Без криков.
— Без криков? — она резко засмеялась. — Вы вломились в мой дом с юристом по телефону и бумажками, а теперь — «спокойно»?
— Ну так да, — влезла свекровь. — Что ты начинаешь? Всего-то нужно, чтобы ты поняла: ты часть семьи. А в семье всё общее. И квартира — тоже.
— Она МОЯ, — Елена сделала шаг вперёд, нависая. — Завещание, госрегистрация, кадастр, справка из БТИ и коммуналка в прошлом. Всё МОЁ. Что ещё не ясно?
— Слушай, Елена, — Николай вдруг шагнул ближе, лицо налилось серым, будто в нём кипело что-то, чего он не мог больше сдерживать. — Я последние три месяца тебя только и слышу, как ты «хозяйка», как ты «всё решаешь», как «я под юбкой у мамы». Да мне это осточертело!
— Ну вот, начинается, — с видом победительницы проговорила Маргарита Васильевна, сложив руки на груди. — Я же говорила — она тебя не уважает.
— Уважать надо тех, кто уважает меня, — сквозь зубы бросила Елена. — А ты, Коля, за чьей спиной прячешься? Всё ещё за маминым пальто?
И тут произошло то, что висело в воздухе давно. Николай сорвался. Он резко схватил Елену за локоть, больно сжал и подтолкнул к стене.
— Перестань меня провоцировать, слышишь?! — прошипел он. — Ты сама во всём виновата!
— Не смей! — она оттолкнула его и ударила ладонью по щеке. Звонко, резко. Он отшатнулся, пошатнулся, зацепил вешалку. Куртки упали на пол.
— Ты сумасшедшая?! — он схватился за лицо, а из прихожей раздался вскрик свекрови.
— Она тебя ударила! Вот до чего довела! Николай, ты видел?! Она уже распускает руки!
— Да пошла ты, Маргарита Васильевна! — впервые за всё время Елена перешла на «ты». — Ты всю жизнь им управляешь, как марионеткой! Ты разорила мужа, испортила сына, а теперь пытаешься меня сломать? Не выйдет!
— Вот ты какая… — прошипела свекровь. — Да ты же просто… просто тварь!
Она шагнула вперёд, и случилось то, что только добавило абсурда в эту картину. Женщина — шестидесятилетняя, с хорошей укладкой и перламутровым маникюром — резко толкнула Елену в плечо. Та ударилась спиной об угол шкафа. В глазах потемнело, но не от боли — от дикости происходящего.
— Вызови полицию, Николай, — Елена повернулась к мужу, медленно, спокойно, с новой, ледяной решимостью. — Сейчас. Пусть оформляют нападение. Я не шучу.
— Лена, ты с ума сошла… — он схватился за голову, как школьник, которого застали в курилке. — Мама — она в возрасте, ей нельзя…
— А мне, значит, можно?! — голос Елены дрожал от ярости. — Это мой дом. Моя квартира. А вы вдвоём — преступники, которых я пускала на чай! Всё, хватит.
Она пошла в комнату, достала телефон, вызвала полицию. На глазах у изумлённого Николая и бледной как простыня Маргариты Васильевны.
— Алло. Да. Нападение. Домашнее. Угроза имуществу и жизни. Да, женщина, пенсионерка. Да, агрессивная.
— Ты пожалеешь! — прошипела Маргарита Васильевна и схватила свою сумку, как гранату. — Ты ещё приползёшь!
— Не дождётесь, — сказала Елена. — А вы, Николай, идите с мамой. Вас обоих выметут отсюда. С вещами или без.
Пока они одевались, ругаясь и шипя, как две чайные кастрюли, Елена стояла в коридоре. Голая правда — и пол под ногами. Никаких ковров, ни подушек, ни обоев — только тишина и звон в ушах.
Полицейские приехали через десять минут. Всё оформили. Её рука тряслась, но подпись на протоколе была чёткой. Она написала: «Физическое нападение с целью давления в имущественном вопросе».
Когда дверь за участковым закрылась, она впервые за долгое время почувствовала: в этом доме снова тихо.
Но слишком тихо, как перед бурей.
— Я просто хочу поговорить, Лена. Без истерик, — голос Николая звучал в трубке устало, с приправой жалости. Такой тон обычно используют мужчины, которые уже всё решили, но для приличия притворяются, будто ещё можно что-то обсудить.
— Поздно, — ответила Елена. — Говорить надо было до того, как вы с мамочкой пытались впарить мне дарственную. До того, как она меня толкнула. И до того, как ты меня ударил.
— Да я не бил тебя! Я просто… — он запнулся. — Просто хотел, чтобы ты перестала доводить!
— Всё, Николай. Всё, — она выключила телефон. Он перезвонил ещё трижды. Потом прислал сообщение: «Мне надо забрать вещи».
Она ответила коротко: «В пятницу. До 19:00. Без неё. И не вздумай трогать мои документы».
К пятнице она приготовилась, как к операции. Открыла окна, проветрила, убрала в шкаф фотографии, где они были вместе. Всё остальное — его вещи — собрала в чёрные пакеты. Сложила аккуратно, без злобы. Потому что злоба уходит, если человек тебе больше не нужен.
Он пришёл в шесть. Один, как и обещал. В джинсах, которые когда-то она подарила ему на день рождения. С потускневшими глазами. Никакого «привет». Только тяжёлое молчание и нервное перекладывание пакетов.
— Это всё? — хрипло спросил он.
— Всё. Даже кружка с твоим дурацким логотипом «#ЛучшийМуж». Только я надпись фломастером стерла. Маячила, бесила.
— Ты правда не собираешься передумать?
— Ты выбрал мать. Ну, пусть она и целует тебя на ночь, — голос её был почти ласковым. Усталая нежность. Покой, в который уже не пустят никого.
Он стоял у порога, топтался, как школьник у доски, пока она смотрела в окно. За стеклом шёл дождь — нудный, противный, июньский. Идеальная погода для окончаний.
— Лена… — он начал, но она перебила.
— Помнишь, как я говорила, что дом — это не стены, а то, что между ними? Ну так вот, ты вытравил это всё до голого бетона. Уходи. Не лезь. И не возвращайся.
Он шагнул было к ней — неуверенно, виновато. Она не отступила. Просто посмотрела в глаза, не моргнув. И всё. Всё стало ясно.
Он ушёл. Без крика, без хлопанья дверьми. Просто вышел. Сумки, куртка, обувь — всё в руках. Всё в прошлом.
Через две недели пришла повестка. Суд. Раздел имущества. Николай, оказывается, не терял времени. Требовал признать квартиру совместно нажитой. Юристов нашёл через мамочку — у неё, оказывается, связи в ЖКХ, в МФЦ и даже в местном суде.
Елена смеялась. Тихо, криво. Как смеются люди, которым больше нечего терять.
Сначала была паника. Потом звонок подруге. Потом кофе с бывшим однокурсником, который теперь работал в банке и помог ей собрать бумаги. Завещание бабушки. Выписка из реестра. Документы, показывающие, что квартиру она оформила на себя ещё до свадьбы.
И только когда она вошла в зал суда — в простой рубашке, без макияжа, с прямой спиной — она поняла: ей больше не страшно.
На суде Николай мялся, оправдывался. Его адвокатша билась за каждый квадратный метр, будто от этого зависела судьба мира. Маргарита Васильевна сидела за ним и шипела в ухо. Её взгляд был как паяльник — прожигал насквозь.
А потом судья произнёс:
— В иске отказано. Квартира является личной собственностью ответчицы. Брак признан расторгнутым. Имущественные претензии не удовлетворены.
Через неделю она стояла у окна. Та же квартира. Те же стены. Только внутри — воздух. Чистый, настоящий. Без лжи, без страха, без их голосов.
Вещи Николая она отдала на благотворительность. Стирала его любимую рубашку и думала: ну вот, пусть теперь кто-то другой на себе носит его прошлое.
К ней заходили подруги. Говорили, какая она молодец. Говорили, что не каждая бы решилась. А она слушала — и думала: не решилась бы? Да я просто устала терпеть.
Маргарита Васильевна ещё пыталась угрожать. Звонила, присылала сообщения с орфографическими ошибками и пассивной агрессией. Однажды даже пришла и позвонила в дверь.
Елена просто включила пылесос. На полную мощность.
Теперь это был её дом.
По-настоящему.
