Если муж просит продать квартиру, не торопись соглашаться. Особенно если у него потеют ладони и глаза бегают, как у школьника на контрольной.
Марина стояла на кухне и машинально резала огурец. Он скользил по доске, как мокрая рыба. Салат давно уже никто не ел, но привычка резать овощи осталась с тех времён, когда у них в семье еще был аппетит и общее будущее. Сейчас всё было иначе. В доме пахло тревогой. Какой-то кислой, липкой тревогой, которую не замыть никаким ферри.
Дмитрий сидел в зале и грыз ноготь большого пальца — признак полной моральной капитуляции. Он так делал только в трёх случаях: когда проигрывал тендер, когда всплывала его старая переписка с какой-нибудь Леночкой, и когда соврал матери, что любит её оливье.
Марина почувствовала кожей: сейчас будет разговор. И не тот, что из разряда «мы давно не были в отпуске», а настоящий, с жизнью, болью, деньгами и… её квартирой.
— Мариш, — подал голос Дмитрий и смахнул с колена невидимую пылинку.
Она вздохнула и вышла в зал, не вытирая рук. Пусть видит: хозяйка на грани.
— Говори. Только давай без подводки. Сразу по фактам, как в суде.
— Я подумал… — начал он с напряжённой улыбкой. — Мы могли бы продать твою квартиру. Ну, ту, что от бабушки осталась. Всё равно она стоит.
— А ты, конечно, подумал. А я теперь думать не умею, да? — перебила Марина, сдерживая нервный смешок. — И с каких пор ты решаешь, что мне делать с моей собственностью?
— Ну подожди, — поднял руки Дмитрий. — Это ради нас. Понимаешь, я влез в одну историю. С бизнесом. Срочно нужны деньги.
— И эта история, случаем, не пахнет Сочи и карточным столом? — Марина вскинула брови. — Или ты опять «с партнёрами» встречался в казино?
Дмитрий отшатнулся, как от удара.
— Это слухи. Светка тебя накрутила. Мы просто обедали рядом. Всё.
— Прямо на рулетке, да? — язвительно уточнила она. — Маришка, не верь глазам своим, верь мужу, который сам себя давно уже не уважает.
Он встал и зашагал по комнате.
— Да что ты вцепилась в эту квартиру, как собака в кость? Мы же семья!
— Семья? — засмеялась она, уже не скрывая горечи. — Ты называешь семьёй нас, когда я последний раз видела тебя трезвым недели три назад? Когда я по ночам проверяю, не выдернули ли у тебя кредитку, а ты в это время в каком-то Вип-Зале тратишь мою жизнь?
— Да не играю я! — вскинулся он, но голос предательски дрогнул.
— Ага. Тогда кто такой Костя-Башка, с которым ты по ночам шепчешься в подъезде? И чего ты после этих шёпотов заходишь домой белее простыни и пахнешь чужим страхом?
Он замолчал. Даже дышать перестал.
Марина, не мигая, смотрела на него. В груди у неё жгло, как будто выпила уксус.
— Мне нужно сорок пять тысяч. Иначе… — он не договорил.
— Иначе что, Дим? У тебя пальцы в кастрюлю засунут? Или челюсть разобьют? — сказала она холодно. — Ты не ко мне пришёл. Ты пришёл к моей квартире. А я тебе больше не банкомат.
Он сел на край дивана, ссутулился. Смешной, жалкий, чужой.
— Я всё исправлю. Клянусь. Только дай шанс.
Марина отвернулась. Молча. Она не могла больше на него смотреть — как смотришь на пепел после пожара: знаешь, что было красиво, но вернуть нельзя.
Позже она позвонила Светке.
— Ну что, — хмыкнула та. — Пришёл просить продать гнездо?
— Ага. Ради «нас». У тебя нет знакомого психиатра по игромании?
— Есть. И у него скидка для тех, кто просадил женину квартиру до того, как её продали.
Они хихикнули — зло, устало. Смех был лучше слёз. Хуже мог быть только развод через нотариуса.
Через два дня Марина пошла в автосалон. Продала свою старенькую машину — ту самую, на которой возила Диму в больницу, когда у него болел желудок, хотя, как теперь выяснилось, болел у него не желудок, а совесть. Получила чуть больше четырёхсот тысяч. И купила себе время.
Вечером она положила деньги в конверт, приложила визитку того самого психиатра и протянула всё это Дмитрию.
— Ты просил шанс? Вот. Только без меня.
— Мариш, ну пожалуйста… — попытался он схватить её за руку, но она резко отдёрнулась.
— Всё. Иди. Дверь там же, где была пятнадцать лет назад. Только теперь она закрывается навсегда.
Дмитрий стоял в коридоре, глядя на её спину. Потом медленно вышел. Без крика. Без истерики. Только тихо. Как уходит болезнь после операции — не сразу, но навсегда.
Марина закрыла дверь, оперлась лбом на косяк и выдохнула.
Она не знала, как будет жить дальше. Но точно знала — лучше. Потому что теперь она была не жена. А женщина, которая перестала быть спасательным кругом для утопающего мужа.
Она спасала, а он просто тянул вниз. Иногда — за волосы.
Марина стояла у окна и смотрела на серые крыши. Пальцы сами собой стирали невидимую пыль с подоконника. Квартира дышала тишиной. Дмитрий ушёл три дня назад. Сначала хлопнул дверью, потом звонил. Потом ещё. Потом уже слал только голосовые: «Ты всё портишь, Маш… Неужели не видно, что это временно?» — голос был прокуренный, уставший, но с привычной интонацией жертвы.
Временно. Это слово она теперь ненавидела почти физически. У него всё временно: долги, игорный запой, лживость, хамство, наглая лень. Только вот ей — жить с этим «временно» приходилось пятнадцать лет.
Телефон снова завибрировал. Смотрела на экран с равнодушием, каким обычно разглядывают просроченный йогурт.
Светлана. Ну хоть не он.
— Ну что, родная? — раздался бодрый голос подруги. — Разделала как кефаль?
— Света, не рыбу, а мужа, — фыркнула Марина, машинально дергая ворот футболки. — И да. Разделала. Без крови, но с чётким разрезом по хребту.
— Ты продала машину, а квартиру не тронула?
— Нет.
— И слава богу, — выдохнула Света. — А то, как говорится, одно дело сдуру выйти замуж, другое — ещё и имущество ему отдать.
Марина слабо улыбнулась. Её не трясло. Уже нет.
Когда она, сжав зубы, продала беленькую «Крету», которую сама себе купила на 38-летие, она чувствовала себя как баба, что отрезает волосы «под ёжик» после предательства. По-женски. Резко. И чтобы боль не тянулась.
А потом Дмитрий приехал. На такси. В драных джинсах, с черным фингалом и самыми честными глазами в районе.
Он ввалился в квартиру, как брак в жизнь — незаметно и с долгами.
— Маша, ну послушай.
— Ты где был? — спросила она тихо.
— Маш… Я уладил. Всё! Башка сказал — если я до понедельника верну сто, он спишет проценты. Только сто, Маша!
— Только сто, — переспросила она медленно. — А я, получается, дура, продала машину, чтобы ты ещё глубже влез?
— Маш… ну давай без крика. Я без тебя не справлюсь. Не справлюсь! Ты — моя опора! Ты… Ты у меня всё!
Он заплакал. Настоящими мужскими слезами, вот этими, которые редкие, но как будто специально выжаты на заказ, чтобы жена дрогнула.
Раньше работало, — подумала Марина. — Теперь — нет.
— Значит, так, — она взяла пакет с деньгами, что хранила в тумбочке под бельём. — Здесь восемьдесят. Ещё двадцать — возьмёшь у того, кого я зову «твоей совестью».
— У кого?!
— У Кости-Башки. Ты ведь как раз туда идёшь.
Он взял деньги, молча. И впервые за много лет — не посмотрел ей в глаза.
Это был не развод. Это была эвакуация из пекла, — вспоминала она позже.
Через неделю он снова написал.
Ты где? Можно забрать оставшиеся рубашки?
Она ответила коротко: Вещи — у консьержки. Не звони больше.
Он не послушался.
Через две недели она узнала, что он оформил онлайн-займ… на неё. Пока жила с ним — выдала по доверенности. Дура. Любящая дура.
— Марина Сергеевна? — женщина с нотками сочувствия в голосе вызывала на судебное заседание. — Ваш супруг предоставил кредитору вашу доверенность… Да, она действительно была подписана у нотариуса.
Марина сидела, как в тумане.
Подпись моя. Ручка — его.
— Я вас умоляю, — сказала она прокурору, — хоть раз посадите не того, кто спасал, а того, кто тонул с камнем в кармане и всех тянул за волосы вниз!
Суд признал долг совместным. Но доверенность — добровольной. А Дмитрий… не явился. Его признали «скрывшимся».
— Удивительно, как эти «пропавшие» всегда находятся к зарплате бывшей жены, — хмыкнула Света, когда они вышли из здания суда. — Но ничего, Маш. Он выстрелил в тебя, а ты только поправила причёску.
Через месяц она продала старую мебель и купила новый диван. Спала по диагонали. Со вкусом победы.
Когда Дмитрий позвонил снова, голос был другой. Устало-рыдающий.
— Маш… ты всё равно была лучшей. Прости меня, а? Просто… ну не все мы рождены быть людьми. Некоторые — игральными фишками.
Марина выключила телефон.
И пошла гулять.
В полупустой двушке на Мира, доставшейся от бабушки, наконец, было просторно.
