Своя крепость
Полина стояла у окна гостиной, придирчиво разглядывая только что повешенные занавески — светло-голубые, с мелким цветочным узором, именно такие, о каких она давно мечтала. Нежная ткань, словно весенний ручей, струилась к полу мягкими складками, наполняя комнату особым, каким-то прозрачным светом. Полина аккуратно расправила последнюю складку и отступила на несколько шагов, с тихой гордостью любуясь результатом своих трудов.
— Серёж, ну как, а? — она обернулась к мужу, который полулежал в кресле, уткнувшись в экран телефона, как в спасательный круг. На его лице застыло отрешённое выражение — такое, какое бывает у человека, чьи мысли блуждают где-то за тридевять земель.
— Да нормально, чего там, — пробормотал он, даже не удосужившись поднять глаз.
— А может, всё-таки стоило взять с более крупным узором? — вдруг засомневалась Полина, склонив голову набок и снова вглядываясь в ткань так, будто от этого решения зависела судьба мироздания.
Сергей нехотя оторвался от телефона — словно от пуповины, бросил мимолётный взгляд на окно — так смотрят на проходящий мимо автобус, которого не ждут — и пожал плечами с видом человека, которому только что предложили решить, какая из двух одинаковых песчинок красивее:
— Да какая, в сущности, разница… шторы и шторы. Хоть в крапинку, хоть в полосочку.
Полина тихо вздохнула, как вздыхают, когда хотят сказать многое, но понимают, что слова будут потрачены впустую. С недавних пор Сергей стал каким-то чужим, словно невидимая стена — кирпичик за кирпичиком — вырастала между ними. Она присела на самый краешек дивана и осторожно, будто боясь спугнуть птицу, коснулась его руки, ощущая под пальцами тёплую кожу и напряжённые, словно струны, мышцы.
— Серёж, что-то случилось? Ты в последнее время какой-то… не такой, что ли.
Сергей замялся, отложил телефон — как откладывают книгу, которую собираются вскоре продолжить читать — и потёр переносицу, как делал всегда, когда нервничал или не знал, как сказать что-то неприятное. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем настенных часов — свадебного подарка от его родителей, который Полина терпела только из уважения к традициям.
— Слушай, Полин, нам надо потолковать, — его голос звучал непривычно серьёзно, как у врача, сообщающего неутешительный диагноз. — Мама на пенсию выходит через неделю.
— И что? — Полина приподняла брови, чувствуя, как внутри всё сжимается от непонятной тревоги, словно перед грозой.
— И будет ей тяжко одной, вот что. Она привыкла к людям, к общению. Каждый день на работе — то встреча, то планёрка. А тут — сиди в четырёх стенах, телевизор гляди. Это не для неё, сама понимаешь.
Полина напряглась, уже нутром чуя, к чему идёт этот разговор. Лариса Аркадьевна, мать Сергея, всегда смотрела на неё, как на досадное недоразумение в жизни сына — с едва скрываемым неодобрением и холодком. При каждой встрече свекровь находила, к чему придраться — то Полина слишком худая («кожа да кости, мужику и обнять-то нечего!»), то одевается не по возрасту («в тридцать лет — и в таких коротких юбках!»), то квартиру убирает спустя рукава («пыль по углам — хоть картошку сажай!»). Каждый визит к свекрови превращался для Полины в настоящую пытку, после которой хотелось лечь и не вставать.
— Я тут подумал, — продолжил Сергей, глядя куда-то мимо жены, словно разговаривая с призраком на стене, — может, пусть она поживёт у нас малость, пока не привыкнет к новому ритму жизни? Ну, вроде как адаптируется…
Полина до боли сжала пальцы в кулак, впиваясь ногтями в ладонь — старая привычка, помогавшая не сорваться на крик. За окном пронеслась стая голубей, и их тени скользнули по стенам комнаты, как тёмное предзнаменование чего-то непоправимого.
— На какое время? — осторожно спросила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, без дрожи.
— Ну, месяц-другой, чего там, — Сергей развёл руками, как фокусник, показывающий, что в них ничего нет. — Ну максимум до осени, не больше.
Полина молчала, ведя внутреннюю борьбу с самой собой. Ей хотелось закричать, что она на дух не выносит эту вечно недовольную мегеру и не желает видеть её в своём доме каждый божий день, но вместо этого она глубоко вдохнула — словно перед прыжком в ледяную воду — и медленно выдохнула.
— Хорошо, — наконец выдавила она из себя. — Но только временно, слышишь? Не навсегда.
— Ты лучшая! — Сергей порывисто обнял жену, будто только что получил долгожданный подарок. — Вот увидишь, мама оценит твою заботу.
Полина невольно улыбнулась, прижимаясь к мужу и вдыхая знакомый запах его одеколона — единственную константу в их меняющихся отношениях. «В конце концов, — думала она, — не такая уж это катастрофа. Месяц-другой как-нибудь переживём. Не съест же она меня…»
Ровно через неделю Лариса Аркадьевна переступила порог квартиры с двумя огромными чемоданами — будто не погостить приехала, а эмигрировать. Стройная, подтянутая, несмотря на свои шестьдесят — явно из тех, кто держит себя в форме назло возрасту, — с безупречной причёской, словно только что из салона, и холодными серыми глазами, которые, казалось, просвечивали Полину насквозь. Она оглядела прихожую придирчивым взглядом санитарного инспектора, прибывшего с проверкой.
— Надеюсь, вы подготовили мне комнату, — вместо приветствия изрекла свекровь, поджимая тонкие губы, накрашенные бледно-розовой помадой, которая делала её похожей на строгую учительницу из советских времён.
— Конечно, мама. Гостевая полностью в твоём распоряжении, — Сергей подхватил чемоданы и понёс их в комнату, как верный оруженосец.
Полина натянуто улыбнулась — так улыбаются на приёме у стоматолога:
— Проходите, Лариса Аркадьевна. Чаю, наверное, хотите с дороги?
— Буду. Только без сахара, — отрезала свекровь, проходя мимо невестки, словно та была предметом мебели. Она остановилась у окна гостиной и, прищурившись, добавила: — И уберите эти ужасные цветастые тряпки с окна. От них в глазах рябит, как от дешёвого ситца на рынке.
Полина закусила губу, но промолчала, мысленно повторяя, как мантру: «Всего на пару месяцев, всего на пару месяцев…»
Но пара месяцев незаметно превратилась в полгода. Лариса Аркадьевна обжилась, как сорняк на грядке, заняла полки в кухонных шкафах своими банками с вареньем и соленьями — «настоящими, не то что твои магазинные», — перевесила картины в гостиной по своему разумению, выкинула любимые декоративные подушки Полины, которые, по её мнению, были «рассадником пыли и микробов». Каждый день начинался и заканчивался замечаниями, критикой, советами, от которых хотелось заткнуть уши или сбежать куда глаза глядят.
— Серёж, я так больше не могу, честное слово, — шёпотом говорила Полина мужу поздно вечером в спальне, когда за стеной уже посапывала свекровь, видя сны о новых способах сделать жизнь невестки невыносимой. — Твоя мать ведёт себя так, будто это её квартира от фундамента до крыши.
Полумрак комнаты милосердно скрывал выражение лица мужа, но Полина кожей чувствовала, как он напрягся — словно кот перед прыжком.
— Она просто привыкла быть хозяйкой, понимаешь, — вздохнул Сергей. — Ты же знаешь, ей сейчас тяжело. Переходный период, кризис возраста и всё такое…
— Какой, к лешему, кризис в шестьдесят лет? — Полина всплеснула руками, как птица, пытающаяся взлететь с подбитым крылом. — Она вчера выбросила мою коллекцию фарфоровых статуэток! Выбросила, Серёж!
— Не выбросила, а убрала в коробку, — возразил Сергей тоном адвоката, защищающего заведомо виновного. — Они занимали много места на полке, сама понимаешь…
— В моей квартире… — начала Полина, чувствуя, как обида поднимается к горлу горячей волной.
— В нашей квартире, — поправил Сергей с интонацией учителя, указывающего ученику на ошибку.
— …которую я купила до свадьбы, на деньги от продажи бабушкиной квартиры, — напомнила Полина, ненавидя себя за то, что приходится об этом говорить.
Сергей поморщился, как от зубной боли:
— Давай не будем опять начинать этот разговор, а? Просто потерпи немного, хорошо? Ради меня.
Полина отвернулась к стене и закрыла глаза, чувствуя, как горячие слёзы жгут веки, словно кислота. Что-то надломилось внутри — так ломается тонкая фарфоровая чашка, которую уже не склеить, как ни старайся.
Такие разговоры повторялись всё чаще, как надоевшая мелодия по радио, а вскоре начались и открытые придирки со стороны свекрови, которая окончательно почувствовала себя здесь хозяйкой.
— Опять пересолила? — фыркнула Лариса Аркадьевна, отодвигая тарелку с тушёной картошкой с таким видом, будто ей подали отраву. Вечернее солнце, пробивающееся сквозь новые, более «приличные» занавески, которые повесила свекровь, золотило её седеющие волосы, делая её похожей на царственную особу, милостиво снизошедшую до простых смертных. — В моё время девушек матери учили готовить, а не всяким там курсам бизнес-тренингов.
— В вашем каменном веке женщин ещё и замуж выдавали без спроса, как скот на ярмарке, — неожиданно для себя огрызнулась Полина, тут же пожалев о сказанном, как о брошенном камне.
— Серёжа, ты слышал, как она со мной разговаривает? — Лариса Аркадьевна повернулась к сыну, театрально прижав руку к сердцу. — Я пожилой человек, я заслуживаю хоть каплю уважения в этой жизни.
— Полина, опять ты за своё, — устало сказал Сергей, откладывая вилку. — Мама права, надо уважать старших. Неужели так трудно держать язык за зубами?
Полина молча встала из-за стола — так встают с эшафота — и ушла в спальню, единственное место, которое пока ещё не было полностью захвачено врагом. Внутри нарастал ком обиды размером с айсберг. Не только свекровь, но и муж — тот, кто должен был быть её главным защитником и союзником — превращал её в прислугу в собственном, чёрт побери, доме.
Утром, собираясь на работу, Полина обнаружила, что её любимая блузка — та самая, что так шла к её глазам — исчезла из шкафа, словно Золушкина карета после полуночи.
— Лариса Аркадьевна, вы не видели мою белую блузку? — спросила она, заглянув на кухню, где свекровь неторопливо помешивала овсянку в кастрюльке, словно колдунья, варящая зелье.
За окном шёл мелкий осенний дождь, капли стекали по стеклу, как слёзы по щеке брошенной невесты.
— Эту безвкусицу с кружевами? Постирала, — ответила свекровь, не оборачиваясь, словно разговаривала с настенным календарём. — Ты её неправильно стираешь, вот она и выглядит как половая тряпка, которой пол в сарае мыли.
— Но я собиралась надеть её сегодня, — Полина сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, оставляя красные следы-полумесяцы.
— Купи себе что-нибудь приличное наконец-то, — отрезала свекровь, помешивая кашу деревянной ложкой, словно заклинание произносила. — И вообще, пора тебе научиться нормально одеваться. В твоём возрасте уже пора выглядеть как женщина, а не как подросток на школьной дискотеке.
Полина хотела ответить что-то острое и колкое, но в этот момент на кухню вошёл Сергей, на ходу застёгивая рубашку, как человек, который всегда и везде опаздывает.
— Что за шум-гам с утра пораньше? — спросил он тоном уставшего от скандалов человека.
— Твоя мать взяла мои вещи без спроса, — выпалила Полина, чувствуя, как закипает, словно чайник на плите.
— Я всего лишь помогаю ей выглядеть прилично, — парировала Лариса Аркадьевна, выключая газ под кастрюлькой с видом человека, который доказал свою правоту. — Серёжа, скажи своей благоверной, что замужней женщине неприлично носить такие откровенные вещи. Не девочка уже, чай.
— Белая блузка — это откровенно? — Полина недоверчиво посмотрела на свекровь, как на человека, утверждающего, что Земля плоская. — Да в ней монашка на исповедь пойти не постеснялась бы!
Сергей примирительно поднял руки, как регулировщик на перекрёстке:
— Давайте не будем устраивать мировую войну из-за какой-то блузки, а? Полина, надень что-нибудь другое, не обеднеешь, — а ты, мама, в следующий раз всё же спрашивай, прежде чем брать чужие вещи, идёт?
Полина опоздала на работу и весь день чувствовала себя разбитой, как старая ваза. Возвращаться домой не хотелось до зубовного скрежета. В последние недели квартира превратилась в чужую, враждебную территорию, где каждый её шаг сопровождался замечаниями и критикой, словно она была не хозяйкой, а нерадивой служанкой.
Вечером она встретила подругу Наташу в кафе неподалёку от дома — спасительный островок нормальности в океане абсурда. Небольшое уютное помещение, приглушённый свет, негромкая музыка — всё это создавало атмосферу безопасности, которой так не хватало в родных стенах.
— Я больше так не могу, Наташ, — призналась Полина, размешивая ложечкой давно остывший чай, словно надеясь найти там ответы на все вопросы. Янтарная жидкость кружилась в чашке, как водоворот, затягивающий её жизнь в пучину бессмысленности. — Она превратила мою жизнь в сущий ад. Ни вздохнуть, ни охнуть.
— А Серёга-то как? — спросила Наташа, подперев подбородок рукой, как человек, готовый слушать долго и внимательно.
— Всегда на стороне матушки, как миленький, — Полина горько усмехнулась, чувствуя во рту вкус желчи. — Знаешь, что он мне вчера выдал? Что я должна уважать его мать, потому что, видите ли, без неё не было бы ни его, ни нашего брака. Гениально, правда?
— Может, тебе стоит пожить отдельно какое-то время? — предложила Наташа, как человек, предлагающий утопающему соломинку. — У меня комната свободная есть, никто не потревожит.
Полина покачала головой, глядя в окно, за которым спешили люди, прячась от накрапывающего дождя под зонтами и капюшонами, каждый в свою жизнь, где, может быть, тоже были свои проблемы, но точно не такие, как у неё.
— Это моя квартира, Наташ. С какой стати я должна уходить, как побитая собака? Почему он не может отправить свою мамашу домой, где у неё, между прочим, трёхкомнатные хоромы пустуют?
— Тогда поговори с ним серьёзно, без воплей и обвинений. По-взрослому, — Наташа смотрела на подругу сочувственно, но твёрдо. — Объясни, что тебе некомфортно, что ты на пределе. Может, он просто не понимает, насколько всё серьёзно.
Полина задумалась, вертя в руках чайную ложку, словно талисман. Может, и правда стоит поговорить с мужем? Ещё раз, спокойно и рассудительно, как взрослые люди. Хуже уже точно не будет.
Вернувшись домой, она обнаружила Ларису Аркадьевну в своей спальне. Дверь была приоткрыта, и Полина застыла на пороге, не веря своим глазам, как человек, увидевший привидение среди бела дня.
— Что вы здесь делаете? — опешила она, чувствуя, как земля уходит из-под ног.
— Освобождаю место в шкафу. Куда мне ещё вещи девать? — свекровь деловито перебирала вещи, словно работница комиссионного магазина. Из шкафа уже были вытащены блузки, юбки, платья Полины — всё это было разложено на кровати в хаотическом порядке, как после налёта мародёров. — У меня слишком много одежды для гостевой комнаты, там шкаф с гулькин нос. Серёжа сказал, что можно занять часть вашего — всё равно тут полно того, что ты не носишь.
Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения. Полина застыла в дверном проёме, наблюдая, как Лариса Аркадьевна перекладывает её вещи, словно в дешёвой гостинице. Что-то оборвалось внутри, как натянутая до предела струна — с резким, болезненным звоном.
— Прекратите, — тихо, но твёрдо сказала она, чувствуя, как к горлу подкатывает горячий ком.
Свекровь даже не обернулась, будто не слышала:
— Тебе жалко места для матери твоего мужа? — спросила она, продолжая копаться в шкафу, как археолог в древних руинах. — Какая же ты эгоистка. В нашей семье такого не было.
— Это моя спальня и мой шкаф, — Полина подошла ближе, как зверь, защищающий свою территорию. Сердце билось так сильно, что казалось, его стук слышен даже в соседней квартире. — Пожалуйста, выйдите отсюда. Сейчас же.
— Не указывай мне, что делать, девочка, — Лариса Аркадьевна выпрямилась и посмотрела на Полину сверху вниз, как смотрят на докучливое насекомое. — Ты, может, и жена моего сына, но уважения не заслуживаешь. И никогда не заслужишь, с таким-то отношением.
— Что здесь происходит, чёрт возьми?
В дверях появился Сергей, привлечённый повышенными голосами, как зевака на месте аварии. Он стоял между женой и матерью, не зная, на чью сторону встать, но всем своим видом показывая крайнюю степень раздражения.
— Твоя мать роется в моих вещах, как в секонд-хенде, — Полина указала на разбросанную по кровати одежду, чувствуя, как внутри всё клокочет от гнева. — Это уже за гранью!
— Я просто хотела повесить свои вещи, а твоя жена закатила истерику на пустом месте, — Лариса Аркадьевна поджала губы так сильно, что они превратились в тонкую линию. — Всегда знала, что она не уважает семейные ценности. Яблочко от яблони, как говорится.
Сергей устало вздохнул, словно ему приходилось разнимать таких скандалисток каждый божий день:
— Полина, что за шум на весь дом? Мама просто попросила немного места, только и всего.
— Немного места?! — Полина схватилась за голову, чувствуя, что ещё немного — и она просто взорвётся, как перегретый котёл. — Сергей, она уже заняла всю гостевую, половину кухни, выбросила мои вещи, переставила мебель по своему вкусу. Теперь она пришла в нашу спальню, как будто здесь проходной двор!
— Не преувеличивай, как ты любишь, — отмахнулся Сергей, словно от назойливой мухи. — Мама всего лишь хочет…
— Мне плевать, чего хочет твоя мать, — перебила его Полина. В комнате вдруг стало тихо, только часы на стене продолжали размеренно отсчитывать время — тик-так, тик-так, — словно напоминая, что жизнь коротка, и тратить её на такую чушь непростительно. — Это моя квартира. Я покупала её на свои кровные деньги до нашего брака. Я не нанималась быть служанкой твоей матери.
— Снова начинаешь попрекать? — нахмурился Сергей, словно набирая очки в давнем споре. — Сколько можно талдычить одно и то же? Заезженная пластинка, право слово.
— Я не попрекаю, но я не позволю больше обращаться со мной, как с гостьей в собственном доме. Всему есть предел, даже моему терпению.
— Видишь, Серёжа, — вмешалась Лариса Аркадьевна, складывая руки на груди, как щит. — Она не уважает ни меня, ни тебя. Настоящая женщина никогда не станет кричать на мужа и устраивать скандалы по пустякам.
Полина сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться, но это было всё равно что тушить пожар напёрстком воды. Вечернее солнце, пробивающееся сквозь занавески, окрасило комнату в золотистые тона, но тепла в ней не было — только напряжение, звенящее, как натянутая струна.
— Сергей, давай поговорим наедине, — предложила она, цепляясь за последнюю соломинку надежды.
— Чтобы ты могла настроить его против матери? — фыркнула свекровь с видом человека, раскусившего чужие козни. — Нет уж, дудки! Я никуда не уйду. Я имею полное право знать, что происходит в семье моего сына.
— Вы не имеете никакого права указывать мне, что делать в моём доме! — воскликнула Полина, чувствуя, как закипают непрошеные слёзы. — Вы были гостьей, временной гостьей, а превратились в настоящего надзирателя! С утра до ночи командуете, как в своей вотчине!
— Как ты смеешь так разговаривать с моей матерью? — возмутился Сергей, лицо которого пошло красными пятнами. — Немедленно извинись!
— Извиниться? — Полина не верила своим ушам. — За что, позволь спросить? За то, что защищаю своё пространство, свою жизнь? Она должна была погостить пару месяцев, а живёт у нас уже полгода, и конца-краю этому не видно!
— И что с того? — Сергей скрестил руки на груди, как человек, занявший глухую оборону. — Она моя мать, и я не позволю выгонять её на улицу, как бродячую собаку.
— На улицу? — Полина горько усмехнулась, чувствуя, как внутри что-то обрывается. — У неё есть своя квартира, трёхкомнатная, между прочим, в которой она не хочет жить одна! Так пусть возьмёт квартирантку, или подругу пригласит, но здесь ей не место!
— У тебя совсем нет сердца, Полина, — отрезал Сергей тоном прокурора, выносящего приговор. — Я разочарован.
— У меня нет сердца? — Полина обвела взглядом разбросанные по кровати вещи, открытый нараспашку шкаф, брезгливое выражение лица свекрови. — Я полгода терплю, как твоя мать превращает мою жизнь в кошмар. Полгода слушаю, какая я плохая жена, хозяйка, невестка! Как я неправильно готовлю, одеваюсь, разговариваю! Да она даже упрекала меня в том, что я мало зарабатываю — хотя сама всю жизнь на мизерной ставке просидела!
— Не драматизируй, — поморщился Сергей, как от зубной боли. — Это только твои выдумки.
— Я не драматизирую. Я больше так не могу и не хочу. Либо твоя мать возвращается к себе домой, либо…
— Либо что? — спросил Сергей с вызовом, вздёрнув подбородок, как школьник, готовый к драке.
Полина замолчала, не зная, что ответить. Она никогда не думала, что их брак может разрушиться из-за банального бытового конфликта, как карточный домик от дуновения ветра. За окном медленно темнело, тени в комнате сгущались, словно тучи перед грозой.
— Видишь, Серёжа, — торжествующе сказала Лариса Аркадьевна, словно выигравшая важный приз. — Она даже угрожать толком не умеет. Слабая, безвольная девчонка смеет показывать характер! В нашем доме! Ты должен её на место поставить, как мужчина.
И тут что-то щёлкнуло внутри Полины — словно переключатель, переведённый в другое положение. Пережитое унижение, молчаливое согласие, страх конфликтов, желание всем угодить — всё это рухнуло в одночасье, как ветхая плотина под напором вешних вод.
Она выпрямилась и посмотрела прямо в глаза свекрови — не отводя взгляда, не моргая. В сумерках её взгляд казался почти чёрным, пронзительным, как у хищной птицы.
— Нет, дорогая свекровь, — голос Полины звучал неожиданно твёрдо, с металлическими нотками. — Эту квартиру я купила до брака, так что собирайте, пожалуйста, свои монатки сегодня же и проваливайте. Я больше не позволю издеваться над собой в моём собственном доме. С меня хватит.
— Что ты сказала? — опешила свекровь, словно ей влепили пощёчину.
— Вы меня прекрасно услышали, не прикидывайтесь глухой. Собирайте вещи и уезжайте. Поезд ушёл.
— Ты не имеешь никакого права выгонять мою мать! — вскричал Сергей, багровея лицом, как перезревший помидор.
Полина повернулась к мужу. В полумраке его лицо казалось чужим — маска незнакомца на месте родного человека.
— Имею, и я это делаю. Квартира юридически принадлежит мне, и я решаю, кто в ней живёт, а кто нет. Сколько верёвочке ни виться…
— Я твой муж! — выпалил он, словно это было исчерпывающим аргументом.
— Который ни разу не встал на мою сторону, — горько сказала Полина, чувствуя, как рушится что-то важное, но уже не в силах остановить лавину. — Который смотрел, как его мать издевается над его женой, и молчал, как воды в рот набрал. Который предал меня ради маминой юбки.
— Ты просто мелочная и злая, как оса, — вставила Лариса Аркадьевна, сверкая глазами. — Бедный мой мальчик, не повезло ему с женой. Говорила же я тебе, не спеши с женитьбой…
— Да, не повезло, — согласилась Полина, удивляясь, как спокойно звучит её голос. — Но настоящий мужчина не позволил бы своей матери так обращаться с любимой женщиной. Так что, может, и мне не повезло тоже.
Она глубоко вздохнула и подошла к двери, распахивая её настежь:
— У вас есть два часа, чтобы собраться и смыться отсюда.
— Обоим? — Сергей опешил, как человек, получивший неожиданный удар. — Ты меня выгоняешь?
— А ты хочешь остаться? — Полина вопросительно подняла бровь, впервые чувствуя, что контролирует ситуацию. — После всего этого?
Сергей молчал, переводя взгляд с матери на жену и обратно, как зритель на теннисном матче. В сгустившейся темноте комнаты его глаза блестели, как у загнанного зверя, не знающего, куда бежать.
— Не переживай, сынок, — вмешалась Лариса Аркадьевна, похлопав сына по плечу, как маленького. — Поедем ко мне, там места навалом. А потом найдёшь себе нормальную девушку, хорошую, домашнюю, которая будет уважать твою мать, а не хамить на каждом шагу.
Полина покачала головой и вышла из комнаты. Удивительно, но боли не было — только безмерное облегчение. Словно тяжеленный камень свалился с души, позволяя наконец-то дышать полной грудью.
Через два дня в дверь позвонили. На пороге стоял Сергей — осунувшийся, с тёмными кругами под глазами, словно не спал все эти ночи.
— Полина, давай поговорим по-человечески, — начал он без предисловий, как нашкодивший школьник.
— О чём? — Полина скрестила руки на груди, чувствуя, как возводится невидимая стена. — О том, как ты позволял своей матери унижать меня на каждом шагу? Или о том, как ни разу не встал на мою защиту, как настоящий мужчина?
— Я пытался всех примирить, понимаешь? — сказал Сергей с видом человека, которого несправедливо обвинили. — Но у меня не получилось, сама видишь.
— Ты даже не пытался, Серёжа, — покачала головой Полина, удивляясь, как быстро тает любовь, которая казалась нерушимой. — Ты просто шёл по пути наименьшего сопротивления. Мама кричит — значит, ей надо уступить. А я молчу — значит, со мной всё в полном порядке. Так не бывает, понимаешь?
— Я люблю тебя, Полина, — сказал он с таким выражением, будто сам удивлялся своим словам.
— Любовь — это не только красивые слова, — Полина грустно улыбнулась, как человек, понявший важную истину. — Это ещё и поступки. А ты выбрал мать, а не жену. Я уважаю твой выбор, но и ты уважай мой.
Она закрыла дверь и прислонилась к ней спиной, сползая на пол, как подкошенная. Слёзы текли по щекам горячими ручьями, но внутри, странное дело, бурлила новая сила. Полина вернула себе свою жизнь, свою квартиру, своё достоинство — и это стоило всех слёз мира.
Через неделю она перекрасила стены в спальне в свой любимый лавандовый цвет — тот самый, что свекровь считала «вульгарным и безвкусным», повесила обратно голубые занавески с мелким цветочным узором и купила новые декоративные подушки — целую гору, больше, чем когда-либо имела. Квартира снова стала её домом, её крепостью, её уголком уюта, где никто не имел права раздавать указания и менять заведённый порядок.
А через месяц подруга Наташа познакомила её с Андреем — спокойным, уверенным в себе мужчиной, который с живым интересом слушал её рассказы о работе, ценил её мнение и никогда не перебивал на полуслове. И главное — у него была своя квартира в соседнем районе, в которой не жила его мать, и даже нога её туда не ступала без особого приглашения.
Иногда потери оказываются началом чего-то нового, лучшего. И Полина была благодарна судьбе за этот тяжёлый, но необходимый урок. Она больше никогда не позволит никому переступать через свои границы, даже из любви и во имя мира в семье.
За окном расцветала весна, наполняя мир свежими красками и запахами. Полина стояла у окна, любуясь новыми занавесками — светло-голубыми, с мелким цветочным узором, такими же, как в начале этой истории. Солнечные лучи играли в складках ткани, рисуя на полу причудливые узоры — словно сама жизнь начинала новый, чистый узор. И в этот момент Полина чувствовала себя по-настоящему счастливой — хозяйкой своей судьбы, своего дома, своей крепости.
