— Я тебя сейчас ударю, Андрей! — Ольга хлопнула ладонью по столу так, что чайная ложка выпрыгнула из кружки и звонко ударилась о ноутбук. — Ты вообще понимаешь, что ты наделал?
Он сидел, виновато глядя в пол, как школьник, которого застукали за списыванием. Только вот вместо тетради — его разблокированный телефон. А в нём — переписка с мамой. И не просто мамой, а Галиной Петровной — этой ходячей директивой в халате и с портретом Ленина в голове.
— «Ольга копит, но нам не говорит. У неё, похоже, больше миллиона. Ты с ней поговори, она ж твоя жена, а не чужая.» — Она прочитала это сообщение вслух. Слово «копит» прозвучало так, будто речь шла о снарядах.
— Ну, я не хотел… просто… она спросила, как у нас с деньгами… Я и ляпнул, — промямлил Андрей, растирая виски.
— Ты ляпнул? Серьёзно? Андрей, у тебя рот без тормозов! Я шесть лет складывала эту подушку безопасности, пока ты кредитку Светке закрывал и на «новые зимние» Игорю кидал. Я даже отпуск себе два года не брала, чтобы накопить на квартиру. А теперь — что? Всё, можно делиться с кланом Петровичей?
— Оль, ну ты же знаешь, у мамы пенсия маленькая, Светка с Игорем ипотеку тянут…
— А я что — Промсвязьбанк? Я тоже тяну. Тебя тяну, Андрюш. И твою маму. И её «маленькую» пенсию в тридцать шесть тысяч. И Светку, которая «временно не работает», но ездит на маникюр раз в неделю, как на исповедь.
Андрей поднял руки, как будто она сейчас его ударит. Ольга и не собиралась. У неё язык, как скальпель — точнее всякой пощёчины.
— Ты хотя бы понял, как себя вёл? — спросила она, отдышавшись. — Молча слил мою финансовую жизнь маме. Маме! А потом удивляешься, почему я не рожаю, не беру отпуск и хожу с кругами под глазами.
Он встал, подошёл, попытался обнять.
— Не трогай, — отодвинулась она. — У меня ещё руки не остынули. А ты… знаешь, я думала, что ты хотя бы мужчина. А ты… семейный громоотвод. Кто крикнул — туда и молния. Я тебя предупреждала. Один раз. Второй. А теперь…
Она молча открыла ноутбук, зашла в приложение банка. Цифры на экране холодно блеснули: 1 416 200 рублей. Ни разу не тронутая сумма. Целый гарем свободных купюр, которые она копила на первый взнос.
— Я ухожу, Андрей.
— Куда?
— К себе. В реальность. Где я не должна бояться, что у меня из-под подушки вытащат то, что я сама туда положила. Без скандалов. Без истерик. Просто — всё. Завтра поищу квартиру.
Он шагнул за ней, как щенок за хозяйкой.
— Оля, ну ты чего… Я ж не хотел…
— А я вот хотела, Андрей. Хотела жить спокойно, хотела быть замужем, а не финансовым донором. А получилось — семья имени Галины Петровны. Я — в декорациях, а твоя мама — режиссёр.
Он сел. Молча. Слов не осталось. А она ушла в комнату. Хлопнула дверью. Но не от злости. От усталости.
На следующее утро всё было тихо. Подозрительно тихо.
Ольга проснулась раньше, чем будильник. Посмотрела на потолок и вдруг поняла: нет, она так больше не может. Жизнь, в которой она должна доказывать, что деньги, заработанные ею, — это не «общая копилка», а её личный труд, — не жизнь. Это — подработка в семейной пирамиде.
Она подошла к окну. Снизу сигналил старый «Форд» — Андрей ехал на работу. Она не стала выходить, не помахала рукой. Он и не ждал. Просто уехал. Обычное утро. Только в воздухе что-то щёлкнуло. Как будто оборвалась нить, тонкая, но важная.
И в эту секунду она поняла — всё. Назад не будет.
В обед зазвонил телефон. «Галина Петровна». Она даже улыбнулась — по-волчьи.
— Да, слушаю, — ответила ровно.
— Ольга, я вот что думаю. Мы тут с Андрюшенькой посоветовались. Ты, конечно, молодец, что копишь. Умничка. Только это ведь в семью, да?
— Нет.
— Как это — нет?
— А вот так. Эти деньги — мои. Я копила. Я работала. В выходные, в праздники, без обедов и перекуров. Это не семейный бюджет, Галина Петровна. Это мои шесть лет. И если вы хотите взять из них кусочек — начните с того, чтобы хотя бы поблагодарить. А не требовать.
— Девочка, ты не забывайся. Ты в семью пришла. А у нас всё общее. У Светки муж уволился, у Игоря машины нет…
— А у меня, представляете, совесть есть. И чувство собственного достоинства. Так что — простите. Но банк закрылся. На всегда.
Гудки. Пустота. И — ощущение облегчения.
Вечером Андрей вернулся, будто ничего не было.
— Принёс роллы, как ты любишь. Тебе с лососем?
Она посмотрела на него. На человека, который предал её не с другой женщиной, а с собственным безволием. И это было хуже.
— Нет, спасибо. Я заказала себе такси. Поеду к подруге на пару дней.
— Оль, ты серьёзно?
— Более чем.
Он выдохнул. Как человек, который проиграл в шахматы, потому что забыл, как ходит слон.
Перед уходом она остановилась в прихожей, глядя на него. Усталый, подавленный. И не злой — нет. Просто слабый.
— Андрей, я тебя когда-то очень любила. Но знаешь, что убивает любовь быстрее всего? Не измена, не ложь. А предательство между делом. Когда ты вроде как не специально… а всё равно — ударил.
Он ничего не ответил. Только тихо сел на табурет, будто сдал экзамен и понял: двойка.
А она ушла. Не громко. Но навсегда. Или… почти навсегда.
— Так, Олечка, у меня новость. Садись, — Галина Петровна поставила перед ней чашку с чаем, из которой пахло ромашкой и ядом.
Ольга стояла. Сидеть — это значит признать формат “доверительного разговора”. А она сюда пришла, чтобы забрать документы, а не получить нагоняй от свекрови на кухне, где по-прежнему висела жёлтая занавеска с надписью «Семья — это главное!».
— У вас две минуты. Потом я вызову такси.
— Что ж ты такая… неблагодарная, а? — вздохнула Галина Петровна, театрально сцепив руки. — Я к тебе, как к дочери. А ты — будто в суде. Мы ж одна семья.
— Была. И даже тогда — не по любви, а по договору. Вы — ядом капали, я — терпела. Всё, рассрочка на терпение закончилась.
Свекровь поёрзала на стуле. Видно было, что слова заготовлены, но никак не укладываются в то, как бесстрашно стоит перед ней Ольга. Не плачет, не просит. Смотрит, как хирург перед вскрытием.
— Хорошо, слушай, — резко сказала Галина Петровна, меняя тон на деловой. — Андрей сказал, ты хочешь подать на развод. Мол, ушла. И больше не вернёшься.
— Верно. Даже адрес не скажу. Меньше поводов устраивать “случайные визиты”.
— А ты подумала, как это на него повлияет? На семью? Света с Игорем в шоке. Они ж на вас рассчитывали. Мы вообще думали, что ты умная девочка, с мозгами. А ты ведёшь себя, как подросток.
— Подросток — это когда я тихо плачу в подушку и надеюсь, что кто-то заметит. А сейчас — я взрослая. Усталая. Без сантиментов. И да, на вас я не рассчитываю. Ни в моральном, ни в финансовом плане.
— Ну, тогда извини. У нас к тебе встречное предложение.
— Что? — прищурилась Ольга.
— Вернись к Андрею. Мы с тобой договоримся. Половину своих накоплений отдаёшь на ремонт Светлане — она родит, всё-таки семья расширяется, — а мы с тобой больше не будем ссориться. Мы тебе даже внуков доверим, когда родятся. Ты ж детей хочешь?
Ольга замерла. Вот он, настоящий момент боли. Там, где раньше билась надежда, сейчас — холодное, беспощадное расчётливое «мы тебе дадим».
— Вы… — она почти прошептала, — вы хотите купить меня обещаниями о чужих детях?
— Олечка, ну ты чего… Мы ж о будущем думаем. Андрей без тебя как без рук. Светка переживает. Нам всем надо как-то…
— Вам всем надо — отцепиться. Я не банкомат. Не психотерапевт. Не суррогатная мать вашему безвольному сыну. А вы, Галина Петровна… Вы чудовище в халате.
Та вскочила, грохнула рукой по столу.
— А ты! Ты! Поднялась на наших плечах, на нашей спине, в нашем доме! И теперь, значит, слишком важная? Без нас ты кто? Счётчик с зарплатой?
— Нет, — спокойно сказала Ольга. — Я женщина, которая научилась себя любить. А значит, вы мне — больше не родственники.
В этот момент в кухню зашёл Андрей.
— Ма, я просил тебя не…
Ольга взглянула на него. Всё ещё в тех же трениках, всё с тем же покаянным взглядом. Защитить её он не попытался. Даже не перебил. Как всегда — мимо. Незаметный, ненужный.
— Ты серьёзно позволил ей это говорить? — спросила она тихо. — Ты сидел там, в соседней комнате, и думал: «пусть они поговорят»? Как на совете акционеров?
Он опустил глаза.
— Я не хотел вмешиваться…
— Конечно. А вдруг, мама обидится.
Молчание. Напряжение. Вздох, как перед бурей.
— Андрей, мы развелись бы рано или поздно. Потому что ты не муж. Ты… ты как ветошь — удобен, но никакой. Я тянула на себе эту семью, тебя, ваше безумие, и думала — вдруг полюблю по-настоящему? А знаешь, когда я тебя окончательно разлюбила?
Он промолчал. И не потому что не хотел знать. А потому что знал.
— Когда ты в ресторане сказал официанту: «А пусть Олечка заплатит, у неё ведь премия».
Он закрыл глаза. Ему стыдно. Но уже поздно.
Через час Ольга вышла из дома свекрови. На руках — папка с документами. За спиной — шесть лет, прожитых среди чужих людей, прикидывающихся семьёй. В груди — жжение. Будто выжгли что-то. Или наоборот — прочистили.
Зазвонил телефон. Группа WhatsApp: «Семья».
Галина Петровна: «Оль, ты эгоистка. Разрушила всё.»
Светлана: «Мы тебе верили.»
Игорь: «Удачи в одиночестве. Деньги — не любовь.»
Ольга набрала сообщение. Написала. Удалила. Написала снова.
Ольга: «Вы ничего не разрушили. Потому что я у вас ничего не строила. Скатертью дорога.»
И вышла из чата.
Она остановилась у перекрёстка. Ветер трепал волосы. Сердце билось быстро, больно. Но в груди — больше не пусто. Там — ярость, решимость. И вдруг — облегчение. Как будто впервые за долгое время она дышит полной грудью.
Позади — прошлое. Впереди — неизвестность. Но хоть своё. Честное.
— Алло, Оля? Это Гришин, из центрального офиса. Мы хотим вас видеть у нас. В Москве. Серьёзное предложение.
Ольга поставила чашку с кофе на подоконник и прижала телефон к уху.
— Это предложение “подумать”? Или уже “собирай чемодан”?
— “Собирай чемодан”. Вы были в шорт-листе на позицию в столице, и после последних отчётов — выбор очевиден. Уровень, оклад, жильё на первое время — всё будет.
Она молчала. Даже не потому, что не знала, что ответить. А потому, что в голове пронеслось: “Ты свободна. Совсем. И ты нужна. За твой ум, а не за твои деньги.”
— Я согласна, — выдохнула она. — И спасибо вам. Очень.
Прошло три дня. В новой съёмной квартире пахло чистыми полотенцами и свежей надеждой. В углу стояли коробки — с одеждой, ноутбуком, документами. Жизни хватило на три коробки. Всё остальное, как оказалось, было не её.
В дверь постучали.
Она открыла — и на пороге стоял Андрей. Уставший, синие круги под глазами, руки в карманах. Вид — как будто только что сбежал из тёплого, но пустого дома.
— Ты зачем пришёл? — строго, но спокойно.
— Я… хотел поговорить. Всё-таки шесть лет вместе.
— Это был не брак. Это был бизнес с убыточной стороной. Моя — в минусе, твоя — в тепле.
— Оль… я ошибся, когда рассказал маме про деньги. Я просто хотел, чтобы она…
— Перестала ныть, да? Или гордилась тобой? Так вот, Андрей. Ничего ты не хотел. Ты просто, как всегда, выбрал, чтобы тебя меньше трогали. Меня — можно. А мать — страшно.
Он молча сел на край подоконника. Повернулся к ней.
— Я вспоминаю, как ты уставала. Как ты всё тянула. И знаешь, что самое больное? Ты ведь ни разу не просила. А я — ни разу не предложил.
Это было ближе к признанию, чем всё, что он когда-либо говорил.
— Прости.
— Я прощаю, — просто сказала Ольга. — Но не возвращаюсь. Я поняла: рядом с тобой я превращаюсь в усталую, вечно платящую женщину. А я так жить больше не хочу. Даже ради любви.
— Но ты ведь любила?
— Любила. Когда ты был не маминым мальчиком, а тем, кто делал мне чай и говорил: “Ты справишься”. Потом ты стал просить только деньги. А я стала ждать зарплаты, чтобы тебя не раздражать.
Он встал. Подошёл ближе.
— А если я уйду от них? Всё брошу? Начну с нуля?
— Поздно, Андрей. Ты уже показал, кто ты. Ты не плохой. Ты просто слабый. А мне больше не нужен слабый. Ни за что.
Он долго смотрел на неё. Словно хотел сказать что-то важное. Но потом сдался. Как всегда. Развернулся, пошёл к двери. И вдруг, на пороге, повернулся:
— Тебе ведь будет одиноко.
Она улыбнулась. Грустно. По-честному.
— Лучше быть одной, чем среди людей, которые любят только твой счёт в банке.
Дверь закрылась.
Вечером она стояла у окна. В телефоне — электронный билет до Москвы. Новый старт. Новая жизнь. Слёзы подступали, но уже не от боли. А от облегчения. Как будто сняли с плеч бетонную плиту.
На полу стоял пустой чемодан. Она села рядом, обняла колени и прошептала:
— Спасибо, что не защитил меня, Андрей. Потому что теперь я научилась защищать себя сама.
И впервые за много лет — она уснула без тревоги. Без “что скажут”. Без “а вдруг он исправится”. Просто — уснула.
