— Ты понимаешь, Люсь, я его чуть стулом не пришибла! — вскинулась Вера, откидываясь на спинку кухонного стула. — Представляешь, прихожу домой, а там… Людка! Его тётя! В халате моём, с бигудями! И главное — чай пьёт из моей кружки с надписью «Королева кухни»!
Она сжала пальцы в кулак, но потом разжала — вены уже и так вздулись, хватит.
— Я говорю: «Простите, вы кто вообще?» А она мне: «Ой, милая, я тут теперь живу. Егор сказал — комната свободная». Какая, к чёрту, свободная?! Это наш с Егором кабинет, где я ногти делаю! Был. Теперь, видимо, музей Людмилы Ивановны.
Люся, подруга, нахмурилась:
— И что, ты просто стояла и слушала?
— Да стояла я, как дура! А потом захожу на кухню — сидит Егор, в телефоне тычет, даже башку не поднял. Я говорю: «Ты с ума сошёл? Ты вообще меня за человека считаешь?» А он… знаешь, что он сказал?..
Она чуть не задохнулась от обиды, но сдавленно выдохнула.
— «Не начинай, Вера. Она пожилой человек, ей негде жить. Это временно».
— Временно, пока ты в психушке не окажешься, — буркнула Люся, бросая взгляд на её руки. — Ты чего такая дрожащая? Давление?
— Давление?.. У меня уже не давление — у меня вулкан! Он меня довёл! Людмила с порога уже начала командовать: «Эти шторы темноваты», «А ты чего без фартука?», «На обед надо щи варить, а не эту вашу модную курицу». Слышала бы ты, как она «модную» сказала, будто я с Бургер Кинга еду принесла!
Вера встала, пошла к плите, щёлкнула газ и тут же выключила. Вспомнила: есть не хочет. Гнев сытнее.
— А знаешь, вишенка на торте какая? Я наконец-то получила права. Вчера. Год училась, экзамен сдала, вся на нервах. Прихожу домой, говорю: «Егор, давай машину, я поеду, покатаюсь немного». А он…
Она села обратно. В глазах — злость и горечь, как крепкий самогон.
— Он, Люсь, не поверишь… он мне сказал: «Не дам. Машина — моя. Боюсь, поцарапаешь».
— Вот это да… — Люся медленно кивала, словно варила в голове собственный суп из ругательств. — То есть квартиру вы вместе взяли, ипотеку вместе тащите, а машина — его?
— Ага! И тётя — его! И дом теперь — его вотчина! Я, выходит, просто фигура интерьерная, вроде кресла у входа.
Вера иронично фыркнула, но в глазах стояли слёзы.
— Вчера вечером он мне вообще заявил, что я стала «нервной» и «всё время придираюсь». Я говорю: «А ты бы не нервничал, если бы у тебя дома на кухне сидел родственник жены и жарил лук в трусах?» А он только плечами пожал. Мол, Людмила — почти мать ему.
— Почти? — Люся поперхнулась чаем. — У него, вроде, мама есть. Живая, между прочим. И живёт в Омске. Почему не к ней тётю? А? Или в пансионат? Или квартиру снять?
— Да потому что у Егора всё просто: где ему удобно, там и правильно. А удобно — это когда Вера молчит, Вера готовит, Вера улыбается и, желательно, не требует ничего.
Тут на кухню заглянул Даня, их с Егором 14-летний сын.
— Мам, а у нас Людмила теперь надолго? Она мне сказала, что мой диван неудобный и у неё болит поясница. Это чё, я на полу буду спать?
Вера сжала губы. Даню она старалась ограждать от скандалов. Но тут…
— Даня, ты спать будешь где хочешь, а Людмила скоро уедет. Не волнуйся.
— Ага, как бабушка в прошлом году? — фыркнул он и ушёл в комнату.
Вера села. Подруга молчала. Тяжело. Человечески тяжело.
— Понимаешь, Люся… я как будто живу в чужом доме. Муж рядом, но его нет. Он весь в телефоне, в каких-то переписках, в ютубах своих. С сыном не общается. Со мной — только когда жрать. А теперь ещё и тётка с её кастрюлями…
— Ты ему ставила ультиматум?
— Я? — Вера усмехнулась. — Да как? Скажу слово — он в ответ: «Если не нравится — можешь уйти». Он всё время говорит, что это его квартира. Хотя мы вместе на неё деньги клали, родители мои добавили.
— Ну тогда ты — дурочка. Прости, но скажу как есть. Не надо было позволять. Права получила? Молодец. Машину не даёт? Пошли его к чёрту. Купи себе свою. Возьми кредит, в конце концов. У тебя же руки растут откуда надо — и маникюр ты делаешь, и клиентов много.
Вера молчала. Смотрела в окно. Там был июль, жаркий, как сковородка. А на душе — декабрь.
— Знаешь, Люсь, я ведь когда-то Егора любила. Сильно. За то, что был спокойный, стабильный. Без понтов. А теперь… я живу с человеком, который считает нормой — не уважать. Не советоваться. Просто привезти тётю и сказать: «Терпи».
— Ну… — Люся поставила чашку в раковину. — Терпи — не любовь. Это тюремный режим. Так и запиши себе на зеркало.
Позже вечером, когда Люся ушла, Вера сидела в ванной. Грелась. Тишина. Даже Людмила ушла спать, предварительно пожелав «спокойной ночи, девочка».
Егор не пришёл. Где был — не сказала. Телефон не взял. Всё как всегда.
Вера встала, посмотрела на себя в зеркало. Чужое лицо. Усталое. Красивое, но как будто потёртое временем.
Взяла полотенце и пошла к себе. В комнату. Которую ещё никто не успел отобрать.
И впервые за долгое время… она не плакала. Только подумала:
«А ведь мне 48. И если не сейчас — то когда я начну жить как хочу? Не как удобно им, а как нужно мне».
— Ты с ума сошла? Ты вообще в курсе, сколько стоит эвакуатор?! — Егор выскочил на улицу в одном носке, как только увидел пустое место под машиной. — Где машина, Вера?!
— Там же, где твоё уважение. В неизвестности, — спокойно ответила она, отхлёбывая кофе на балконе. — Не волнуйся, она в надёжных руках. Мой клиент — бывший гаишник, помог. Бумаги были оформлены правильно, так что не кипятись.
— Ты перегнула! Это уже самоуправство! — он покраснел, сжал кулаки. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила?
— А ты понимаешь, что я терпела два года? ДВА года, Егор. Слушала, как ты со мной как с мебелью разговариваешь. Или хуже — как с половой тряпкой. А теперь решила: хватит. Я не тряпка. Я женщина. У меня есть голос. И нервы. И водительские права, между прочим.
— То есть, машину ты угнала, потому что я не дал тебе на ней ездить?
— Нет. Я её переместила. Как хозяйка. Потому что устала быть «никем» в собственном доме. И знаешь, Егор, это был пробный шар. Дальше — больше.
— Это что, угроза?
— Это обещание, — спокойно сказала Вера и зашла в квартиру.
— Ты психованная, Вера! Вот честно, — ворчала Людмила Ивановна, запихивая свои лекарства в кухонный шкаф. — Я ж к вам не по доброй воле. Меня из квартиры выгнали! Племянник приютил — а ты тут фокусы устраиваешь! Да ты хоть знаешь, как мне тяжело одной?
— А мне, по-твоему, легко? — Вера обернулась с мокрыми руками, хлопнула тряпкой по раковине. — Ты даже не постучалась, когда заехала. Просто появилась. С моим халатом, с моими кружками и своими замечаниями. «Шторы унылые», «Обед холодный», «Ты в тапках с зайцами выглядишь, как продавщица». А ты кто, прости?
— Я его тётя. Я ему почти мать!
— Вот именно. Почти — не мать. И точно — не мне. У меня, вообще-то, тоже есть семья. И у моего сына — нет настроения жить с женщиной, которая комментирует его носки. Ты заметила, что он с тобой даже не здоровается?
Людмила надулось, как чайник перед свистом.
— Я тебе не враг…
— Возможно. Но ты тут чужая. И если ты хочешь остаться, нужно учиться — уважать. Меня, моё пространство, мои нервы. Хочешь мира — веди себя как гость, а не как вдовствующая королева.
— Ну ты и дерзкая стала, — буркнула Людмила.
— А ты меня такой сделала, — развернулась Вера и ушла в спальню.
Вечером они с Егором разговаривали. Наконец. Без визгов. Без Людмилы. За закрытой дверью. Напряжение — как перед грозой.
— Вера, ты реально считаешь, что я тебя не уважаю? — голос Егора был тихий, но с металлической нотой.
— Я не считаю. Я это вижу каждый день. Когда ты мне говоришь «машина не твоя», хотя я вкладывалась в неё. Когда ты приглашаешь родню жить в наш дом без моего согласия. Когда ты игнорируешь, что я устала, что мне больно, что мне тяжело.
— Я просто думал… что ты справишься. Ты же сильная.
— Сильная — не значит бездушная. Мне не 25, Егор. Я не собираюсь жить в доме, где меня не слышат. Я не мебель. Я женщина. Я твоя жена. Или, может, уже нет?
Он замолчал. Смотрел на неё так, будто впервые видел.
— Знаешь… ты изменилась. Стала другой. Такой колючей.
— А ты не изменился, — резко ответила она. — В этом и проблема. Ты застрял где-то в 2010-м. Где жена молчит, тётя хозяйничает, а мужчина — барин. Но знаешь, барину придётся либо меняться… либо уходить.
— Уходить? — голос сорвался. — Это ультиматум?
— Нет. Это шанс. Последний.
Он опустился на стул. Потёр лицо. Долго молчал.
— Я не хочу тебя терять, Вер.
— Тогда начинай ценить. Потому что в следующий раз я уеду не машину забирать, а документы на развод подавать.
Он кивнул. Медленно. Как будто понял что-то не сразу, а издалека. И впервые — без упрёка. Как будто, да, услышал.
На следующее утро Вера проснулась от запаха кофе. Настоящего. Не растворимого. Она вышла на кухню и увидела Егора. В фартуке. Готовил яичницу.
— Что это? — она хмыкнула, прищурившись.
— Это — попытка быть мужем, — он улыбнулся виновато. — А не соседом по квартире. Людмила уехала. Я снял ей комнату в пансионате. Платить буду я.
— А машина?
— Машина твоя. Переоформим. Сама сказала — хочешь жить как хочешь. Вот и живи. Только… дай мне шанс рядом быть. Нормально. Без диктата.
— Хочешь быть рядом — учись быть партнёром. А не диктатором с телефоном.
Он протянул ей чашку. Они смотрели друг на друга. Как будто заново знакомились.
В комнате Даня слушал всё, притих. А потом усмехнулся и написал другу:
«Похоже, у меня снова нормальная семья. Ну или почти. Мать — огонь. Батьке хана, если не перестроится».
— Ты мне всё-таки объясни, Вера, — с раздражением сказал Егор, стуча ложкой по чашке. — Зачем тебе одна машина? Мы же уже договорились. Ты ездишь. Всё по-человечески.
— По-человечески? — она усмехнулась, повернувшись к нему через плечо. — Егор, ты месяц назад орал, что я «нахлебница» и не имею права даже сесть за руль. А сегодня, потому что я перестала быть удобной, — резко стал «по-человечески»? Так не работает.
— Ну давай теперь вспоминать всё, — с тяжёлым вздохом бросил он. — Я ж извинился. Или надо на коленях?
— Нет, Егор. Надо — чтобы ты понял. У нас был не брак, а аренда. Ты арендовал себе домработницу. Пока она не вспомнила, что у неё есть голос.
Он резко встал, схватил пульт от телевизора, швырнул его на стол:
— Да что ты себе возомнила, Вера?! Я что, монстр какой-то?! Я работал, содержал! Всё делал! А ты сейчас разводишь философию, как будто я тебя в подвале держал!
— Ты меня держал не в подвале. А в тени. Всё делал — не для нас, а для себя. Квартира на тебя. Машина на тебя. Решения — все ты. А я что? Женщина, которая «перебьётся».
— У тебя крыша поехала! — взвизгнул он, побагровев. — Да ты без меня вообще…
— Хватит! — голос её был неожиданно громким. Сильным. Даже он отшатнулся. — Вот теперь слушай. Без тебя я стала собой. Я — Вера, 48 лет, с водительскими правами, стабильной работой, и, наконец, с пониманием, чего я хочу от жизни. И точно не вот этого! Не скандалов, не контроля, не унижений.
— Ты серьёзно сейчас собрала монолог на тему «Я выбираю себя»? — съязвил он.
— Нет, Егор. Я выбрала себя давно. Сейчас я просто озвучиваю приговор. И да, я подала на развод.
Молчание.
Такое гробовое, что было слышно, как соседи сверху передвинули табуретку.
— Ты что сделала?.. — прошептал он, осев на диван.
— Подала. Тихо. Без крика. Без сцен. Просто — поставила точку. И да, я не требую делить квартиру. Хотя могла бы. Всё, что хочу — тишину. И свободу.
— Вер… — он попытался дотронуться до её руки. — Подожди. Ты не можешь так. Мы только начали налаживать…
— Ты начал. Я — закончила, — она убрала руку. — Мы оба виноваты. Только я больше не буду спасать то, что один разрушает, а другой игнорирует.
Он выдохнул. Долго смотрел в одну точку.
— А Даня? Ты подумала о сыне?
— Даня уже понял всё раньше нас. Умнее нас с тобой. Знаешь, что он сказал на днях?
— Что?
— «Мама, ты стала настоящей. Папа, если не хочет потерять всех — пусть догоняет. Или остаётся в прошлом».
Он молчал.
А она пошла собирать сумку.
Через два дня Вера переехала. Сняла небольшую, но светлую квартиру. Первое, что сделала — повесила зеркало. В полный рост. Чтобы каждый день смотреть на ту, кто наконец стала собой. Без страха. Без «молчи». Без «перебьёшься».
Даня стал чаще приезжать. Смеялся. Даже готовил. Сказал, что здесь — легко дышится.
А Егор… молчал.
Сначала звонил. Потом — писал. Потом исчез.
Людмила тоже исчезла. Говорили, что переехала к племяннице в Мытищи. Или к кошкам. Что-то там не заладилось. Как всегда.
Прошло три месяца. На пороге Веры — курьер. Пакет. Внутри — документы.
— Вы получаете? — спросил парень.
Она кивнула. Подпись. Хлопнула дверь.
Открыла конверт. Внутри — бумага о разводе. И записка. Почерк Егора:
«Ты была права. Свобода — твоя.
Но знай: я только сейчас понял, кого потерял.
Прости, если сможешь.
Егор.»
Она села на диван. Посмотрела в окно. А потом усмехнулась.
— Поздно, милый. Я себя нашла.
И отпускать себя — больше не собираюсь.
