— Ну вот, только кофе налила… Иди, Кира, открывай, твоя свекровь пожаловала, — проворчала я себе под нос и уже по привычке сжала губы.
Звонок в дверь был такой уверенный, будто не в гости пришли, а как минимум с ордером на вселение. Хотя… не далеко от правды.
— Доброе утро… — сказала Мария Савельевна, натянуто улыбаясь, и втиснулась в прихожую, будто я её позвала. — Сыночек сказал, у вас кофе по утрам замечательный. Сливки есть? А то у меня давление с утра.
Она сняла пальто с видом человека, который решил остаться. Навсегда. Я машинально повесила его в шкаф, и уже тогда что-то внутри сжалось, как мышца, уставшая держать оборону.
На кухне сидел Даниил — мой официальный муж и неофициальный комнатный цветок. В трениках и майке с пятном от борща, он ковырял в телефоне и лениво покосился на мать.
— Мам, ну ты как быстро… Я только сказал. Кир, ну нальёшь, да? Мамке кофе. Она ж с утра без него как ты — без упрёков.
Я улыбнулась. Сквозь зубы. Налить-то я, конечно, налью. Но вот кто и куда кого наливать собирается — вопрос уже не риторический.
— Мария Савельевна, — ровно сказала я, ставя кружку на стол, — у нас с вами, кажется, не было договорённости по поводу утреннего кофе. И уж тем более — постоянного.
— Ну что ты начинаешь, девочка моя, — в голосе свекрови зазвенела фальшивая доброта, как в рекламном ролике крема от морщин. — Мы ж семья. А где, как не в семье, помогать друг другу?
— Ага, — буркнула я, — вот только обычно помощь — это обоюдный процесс. А у нас, выходит, как в известной песне: ты мне — ничего, я тебе — всё.
Мария Савельевна поджала губы, но виду не подала. Её игра была тоньше. Она всегда умела говорить так, чтобы вроде как ни к чему не придраться, но осадок оставался, как от вчерашней селёдки.
— Данечка мне говорил, как тебе тяжело одной с ипотекой было, — сказала она, отхлёбывая кофе. — Вот и подумала… Может, я перееду? Сама в коммуналке, а тут — и простор, и семья рядом…
Я даже не расслышала, как стул скрипнул подо мной. То ли от напряжения, то ли я вцепилась в него так, будто он мог меня удержать от крика.
— Подумала? — переспросила я, глядя на Даниила. — А ты, милый мой, что подумал? Или опять мама за тебя решила?
Он развёл руками, будто с него спрос невелик.
— Кира, ну чего ты сразу? Мы ж вместе, нам же лучше будет! Ты работаешь, мама — дома, всё хозяйство на ней, мы сэкономим, и вообще… семья ж!
— Да хватит мне этой «семьёй» глаза мазать! — соскочила я с места. — У меня квартира ДО тебя была. Понимаешь? ДО! И мама твоя сюда не переедет. Никогда. Пока я жива.
Тишина повисла, как пауза в плохом спектакле. Мария Савельевна приложила руку к груди и прошипела:
— Вот она какая, твоя жена. А я-то думала — человек. А она…
— Человек, — перебила я. — Только не на сдачу.
Вечером всё повторилось. Даниил снова поднял тему. В ванной, где я пыталась просто умыться и не взорваться. Он зашёл, не постучавшись, как всегда.
— Ну ты чего, Кир? Мамка-то старая. У неё давление, суставы, коммуналка… Там соседи бухают, она бедная ночью не спит. Ну чего тебе стоит? Комната-то лишняя есть.
Я смотрела в зеркало, в своё отражение, как будто надеялась, что оно скажет: «Ты не одна. Ты в своём праве. Не сдавайся».
— Комната лишняя — потому что я САМА её купила. Одна. Работала как лошадь. Без чьей-то мамки на шее. А теперь ты предлагаешь мне подарить это удобство человеку, который считает, что я тебя должна кормить, поить и носки стирать?
Он фыркнул.
— Ну не будь такой эгоисткой, честное слово. Что тебе жалко, что ли?
— Жалко. Себя. И свои нервы. — Я обернулась к нему. — И ты, Дань, давно живёшь тут на птичьих правах. Не забывай. Ты даже не вписан в договор. А живёшь, как барин.
— Ага, барин… — усмехнулся он. — На тебе женился, думал, по-человечески будет. А ты… стервой оказалась.
— Не стерва, а собственница. На СВОЁ собственное.
Он ушёл, хлопнув дверью. Сильно. Так, будто хотел впечатлить. Не впечатлил.
Воскресенье. Я сидела на кухне, допивала чай. В дверь снова позвонили. На этот раз — с чемоданом.
— Я всё решила, — сказала Мария Савельевна, обмахиваясь квитанциями. — Там тараканы, здесь — порядок. У меня давление. И я не собираюсь слушать твоё «нет», деточка. Я — мать твоего мужа.
— И это теперь диагноз? — Я встала. — Убирайся. Я серьёзно.
— Серьёзно? — она издала смешок. — Ты ещё развод подай!
И вот тогда, глядя в её холодные глаза, я поняла: подам. Обязательно подам. Только сначала ты с сыном отсюда выйдешь. По-хорошему.
А если нет… Тогда я включу свою настоящую, южную Киру. С папиной фамилией, адвокатскими друзьями и железными нервами. Ты у меня ещё в коммуналку захочешь вернуться добровольно.
— Кира, — вбежал Даниил, увидев сцепку на пороге, — ну что ты опять! Мама просто временно. Мы все люди. Надо быть добрее.
— Да, — кивнула я. — Особенно к себе. А я давно себе не была доброй. Всё о вас думала…
Я развернулась и ушла в спальню. Заперла дверь. Плевать, что некрасиво. Плевать, что гости. Это не гости. Это паразиты.
И я их больше не буду кормить.
— Ты знаешь, что я сделала утром? — прошипела я в телефон, сжав трубку так, что пальцы побелели. — Я зашла в спальню и… положила туда электрошокер.
— Зачем?! — охнула Светка с того конца, причмокивая кофе.
— Ну а вдруг. Мало ли. У меня, между прочим, в доме теперь не просто муж без дохода, а ещё и свекровь, которая считает, что в моей квартире слишком много моего мнения.
— Ой, Кирюх… — вздохнула Светка. — Ты бы не смеялась, если б я тебе сказала, сколько у меня в аптечке лежит валерьянки. Твоя Мария Савельевна по сравнению с моей бывшей свекрухой — святой францисканец.
— Угу. Только этот святой францисканец сегодня утром открыла мой шкаф и вынесла фразу: «Вот у кого вещей — как у проститутки. Ты же взрослая женщина, зачем тебе такие кофточки?»
— Убивать. Без суда и следствия, — мрачно сказала Светка.
— Я пока ограничилась тем, что вытащила её халат из стиралки и не повесила сушиться. Пусть сохнет естественным путём. Как её совесть, если она, конечно, вообще когда-то была влажной.
— Ты издеваешься, но ты же всё равно ничего не делаешь. Только бубнишь. А сама живёшь с этим цветочным горшком. Давно пора его на свалку, а не на диван класть.
Я стиснула зубы.
— Думаешь, я не знаю? Просто… страшно. Ну как это — остаться одной в сорок, пусть даже и с квартирой? Не то чтобы прямо очередь стояла…
— А жить с мамкой под боком и мужиком, который тебе хамит, — это не страшно?
— Это не страшно. Это отвратительно.
Вечером был цирк. Без животных, зато с Даниилом, который внезапно решил приготовить ужин. Идила, как из рекламы стирального порошка: сын у плиты, мама в кресле с вязанием, я — с ноутбуком и калибрующейся мигренью.
— Кирочка, — сказала Мария Савельевна, — ты, конечно, молодец, что работаешь. Но женщина должна всё же чаще бывать на кухне. Тут энергия дома скапливается.
— Я туда не захожу, потому что Даниил там. У него, как ты заметила, тоже скапливается. Всё — на плите и в сковороде.
Он, кстати, в этот момент как раз вываливал макароны в миску, не сливая воду. Получилась каша, но он был горд.
— Я старался, — сказал он обиженно. — Хоть бы спасибо сказала.
— Спасибо, — натянуто ответила я. — Я теперь понимаю, зачем мама приехала. Чтобы ты хотя бы макароны научился варить.
На следующий день я с утра встала, умылась, надела джинсы и футболку. Вид обычный, настроение — как у человека, идущего на войну.
— Ты куда с самого утра? — поинтересовалась свекровь, заваривая свой бессмертный чай с мятой.
— К юристу, — ответила я спокойно. — Интересуюсь тонкостями жилищного законодательства. В частности, по теме, как защищать своё имущество от захватчиков в халатах.
Мария Савельевна поперхнулась. Даниил посмотрел на меня, будто я сказала, что собираюсь усыновить бегемота.
— Юристу?! А что такого-то? Мы ж просто живём. Ты чё, собралась заявление писать?!
— Нет, — ответила я. — Пока нет. Но собираюсь знать, что и как. На всякий случай.
— Кир, ну ты чего?! — всплеснул руками Даниил. — Мы же семья!
— Семья — это когда уважают твои границы, Даня. А не когда твоя мать сидит на моей кухне и учит меня, в чём ходить и сколько мне есть.
— Да ты с ней просто не сжилась ещё. Она добрая, просто язык острый!
— Тогда пусть язык себе наточит в коммуналке. И вообще — я пока молчала, но если завтра в мою спальню ещё раз войдёт кто-то, кроме меня, — я подам в суд. За нарушение частной жизни. Понял?
Тут даже Мария Савельевна притихла.
У юриста всё было спокойно и по делу. Милая женщина, лет шестидесяти, с прической «не верю ни в кого, кроме нотариуса», выслушала меня и кивнула.
— Квартира куплена до брака. Право собственности только на вас. Прописаны вы одна?
— Да. Никто не прописан. Я же не совсем с ума сошла…
— Тогда пусть хоть свекровь принесёт лопату — выгонять можно в любое время. Но с мужем — сложнее. Он всё-таки супруг.
— Я подам на развод. У меня уже нет ни сил, ни желания…
Юрист усмехнулась.
— А чего тянули?
Я пожала плечами.
— Наверное, надеялась, что человек повзрослеет.
— Ага. Как-то одна женщина тоже так надеялась. Через пять лет он украл у неё телевизор и увёз к маме. Мамина квартира, к слову, была в 300 метрах. Чтобы не скучал.
Я рассмеялась. Впервые за долгое время — искренне.
Вечером я вернулась домой с копией консультации. Бумага в пакете шуршала, как предчувствие чего-то большого.
— Кира, — сказал Даниил с кухни, — ты где шлялась?
— Училась жить. Без вас.
— Ты что, серьёзно?
— Серьёзно. Я больше не собираюсь терпеть. Твою лень. Её претензии. И твои ноль копеек в наш бюджет.
— Да ну нафиг, — он встал. — Я тебе не мешаю, ты сама придумываешь!
— Нет, Дань. Это ты живёшь, как будто ничего не происходит. А я больше не собираюсь жить, как будто всё нормально.
Мария Савельевна вышла в халате и с видом крёстной феи.
— Ты ж понимаешь, что никто тебя, кроме нас, не полюбит?
— Тогда я полюблю себя сама. И знаешь, что?
Я вытащила из пакета копию заявления о разводе.
— Я не одна. У меня есть квартира. У вас — ни квартиры, ни совести. Кто из нас больше проиграет — ещё вопрос.
В ту ночь я спала плохо. Но впервые за долгое время — без комка в груди.
Иногда надо дойти до грани, чтобы понять: нет, не хочешь больше молчать. Не хочешь быть удобной. Не хочешь кормить двух взрослых иждивенцев, которые считают, что ты просто «обязана».
Потому что ты — не обязана.
Ты — человек.
— Можешь ещё раз сказать, что ты сделала? — лицо у Даниила вытянулось, будто он увидел налоговую в прихожей.
— Подала на развод, — повторила я чётко. — И, кстати, пока ты ел мою еду и отдыхал в моей квартире, я уже поговорила с юристом. Так что можешь начинать собирать свои трусы.
Он хлопал глазами. Даже не как человек — как гуппи в аквариуме, когда свет резко включили.
— Да ты с ума сошла! — заорал он вдруг. — Мы ж только начали всё налаживать! У нас почти получилось!
— Почти — не считается. Это знаешь, как в готовке: если почти испекла пирог, но он сырой — значит, ты просто потратила продукты. И время. Много времени.
Мария Савельевна влетела в комнату с видом оскорблённой нации.
— Это всё из-за меня, да?! Ну конечно! Как всегда! Баба пришла, всё разрушила! Я, между прочим, ради вас всё бросила!
— Что вы бросили, Мария Савельевна? Пенсию? Свою квартиру в Калуге, которую сдаёте? Или свою бесценную привычку лезть в чужие шкафы?
— Ой, как ты с матерью мужа разговариваешь! — закатила она глаза. — Прямо как мачеха из фильма. Тьфу!
Я подошла ближе. Настолько, что она чуть отступила.
— Я с вами разговариваю, как с человеком, который пять месяцев живёт у меня на голове. Я — не ваша дочка. Я не ваш «проект по перевоспитанию». И вы не будете учить меня, в чём ходить, как думать и кому что должна. Вы не хозяйка тут. А временная гостья. Очень, очень неудачная.
— Данечка, скажи ей! — завопила она, хватаясь за грудь. — Защити мать!
Он молчал.
— Даня? — сказала я тихо. — Вот сейчас твой момент. Или ты с ней. Или ты со мной.
Он вяло развёл руками.
— Ну ты же понимаешь… Она ж моя мама. Я не могу её на улицу…
Я рассмеялась. Зло. Громко. С вызовом.
— А вот я — могу. Потому что улица, поверь, милее, чем видеть, как вы тут вдвоём делите мою жизнь на порции, как обед. Я вам не столовая.
Они съезжали три дня. Сначала Даниил хлопал дверьми и обвинял меня в бессердечии. Потом умолял. Потом снова обижался.
— Мы же были семьёй…
— Нет, Даня. Мы были декорацией. Где ты — диван. А я — стена. Всё стояло. Ничего не жило.
Мария Савельевна закатывала театральные глаза.
— Ты ещё пожалеешь! Такие, как ты, остаются одни! Мужика ты больше не найдёшь! Никому ты не нужна!
— А знаете, что самое смешное? — ответила я, открывая входную дверь и показывая им чемоданы. — Я это уже слышала. От своей первой учительницы, когда в первом классе не дала списать. Она потом тоже переехала. Только без вещей.
Когда хлопнула дверь, я села на пол. Впервые за много месяцев — в тишине.
В этой квартире наконец снова было слышно моё дыхание. Мои шаги. Моя жизнь.
Я не чувствовала себя победительницей. Не было фейерверков и «Виват!» в голове.
Было пусто.
Но и спокойно.
А потом я встала. Помыла пол. Включила музыку. Заварила себе чай. И пошла стирать постельное бельё. То самое, на котором спала чужая женщина, пока рассказывала мне, как жить.
Потому что это — мой дом.
И теперь он снова только мой.
