Тая услышала стук в дверь ровно в тот момент, когда намазывала бутерброд с колбасой — редкое, почти торжественное событие в её одинокой жизни. Она ещё не проглотила первую жевку, когда по коридору уже неслось:
— Та-а-а-я, солнышко моё! Мы к тебе! — с театральной радостью в голосе распахнула дверь Оля, прижимая к себе Данилку и одновременно таща за собой огромную сумку в цветочек. Позади молча ковылял Олег, с видом человека, которого разбудили насильно в три утра и отправили на рынок.
Тая жевала долго. Не потому что вкусно — наоборот, колбаса с душком. Просто тянула момент. Знала: если сейчас не промолчит, сядут. Если скажет — останутся.
— У нас беда, — начала Оля, даже не разуваясь. — Представляешь, хозяйка квартиры заявила, что повышает аренду. В два раза! А у нас, ну, ты же знаешь… всё впритык.
Тая встала, медленно проглотила, отложила бутерброд и сдержанно сказала:
— Разувайтесь. Грязь тащите.
— О, спасибо! Я знала, ты нас не бросишь! — оживилась Оля, уже волоча сумку в сторону спальни.
— Я не говорила, что вы остаётесь, — спокойно поправила Тая, закрывая дверь.
— Ну ты же понимаешь, у нас ребёнок. Данилу-то куда? — Оля всплеснула руками. — Олег всё ещё ищет работу, я-то что, на декретные не проживёшь.
Олег мрачно кивнул и, не глядя на Таю, бухнулся на её старый диван. Данил радостно скакал по коридору, как козлёнок на воле.
— Что значит «ищет работу»? — Тая подошла ближе, пристально глядя на Олега. — Ты три года «ищешь».
— Работа — понятие относительное, — буркнул тот и зевнул.
Оля тут же вставила, обнимая сына:
— Мы всего на пару недель, пока всё не устаканится. Ты же семья, Тая. Родная кровь. Да и тебе ведь не помешает помощь — я могу и по дому, и с продуктами…
— Ага, — Тая вздохнула. — Помню, как ты «помогала» в прошлый раз. Ушла на маникюр, оставив Даню мне, а вернулась через три дня и сказала, что «устала морально».
— Ну я же говорю — тогда была другая ситуация! — Оля повысила голос. — Ты не понимаешь, каково это — быть матерью в наше время. Всё на женщине. Всё.
— На мне тоже всё. Квартира, работа, коммуналка. Только без ребёнка и «Олежки».
Олег поднял бровь.
— Ты поаккуратней с выражениями. Я всё-таки мужик в доме.
— В каком доме? — Тая усмехнулась. — В моём?
Повисла тишина. Даже Данил вдруг прекратил бегать и уставился на тётю Таю.
— Мы же не навсегда. Ну правда, — начала умоляюще Оля. — Хочешь, я тебе отдам золотое кольцо. Оно от бабушки. Мне всё равно не идёт.
— Мне кольца не нужны. Мне нужна тишина и нормальная обувь в коридоре, — Тая указала на кучку грязных кроссовок.
Оля молчала. Данил снова начал скакать, напевая себе под нос что-то про трактор и мороженое. Олег уже закинул ноги на диван и ковырял в телефоне.
— Ты серьёзно нас выгонишь? — прошипела Оля. — Ты же понимаешь, что тогда мне ехать некуда. Разве что к Вере Павловне, а там… ты ж знаешь, она как генерал. Ребёнок два раза пошевелится — и всё, на улицу.
— Вот и поедешь к ней. Пусть генерал наведёт порядок. А то у вас демократия семейная какая-то слишком анархичная.
— Я знала, что ты злопамятная! — закричала Оля. — Это из-за того, что в детстве тебе куклу сломала?
— Нет, это из-за того, что ты взрослый человек, а ведёшь себя как паразит на шее у родственников. И хватит играть на жалости. Я тебя знаю с пелёнок, не прокатит.
— Да ты просто завидуешь, что у меня семья, ребёнок, муж!
Тая посмотрела на Олега. Тот чесал пузо, даже не поднимая глаз.
— Прекрасная семья, Оля. Цельная такая. Жаль, безработная.
— А ты у нас вся такая святая, да? На каблуках по сорок восемь часов в офисе, с поджатыми губами и бутербродом с тухлой колбасой! Ой, да живи ты тогда одна! Сдохни в своей тишине!
— Так и сделаю, с удовольствием, — спокойно ответила Тая и открыла входную дверь. — Ваши семь минут славы закончились. Собрали вещи и — марш.
— Ты не смеешь! — завизжала Оля, поднимаясь. — Мы семья! У тебя обязанность помочь!
— Моя обязанность — платить за квартиру и не свихнуться. Всё остальное — бонусы.
Олег неохотно поднялся с дивана.
— Поехали, Оля. Нельзя к людям в гости ломиться, как в сарай. Не хочешь — не поехали бы вообще.
— Да пошёл ты! — взорвалась Оля. — Всегда ты у меня ни на что не способен! Надеялась на тебя, как на стену, а оказалось — картонка, которой только мухи отмахивать!
Тая тихо прикрыла дверь, когда они вышли. Потом вернулась на кухню, села за стол и снова взяла тот самый бутерброд.
Он уже заветрился, но она всё равно его доела.
Потому что впервые за долгое время у неё внутри была настоящая тишина. Гулкая, обволакивающая тишина, в которой не кричат о долгах, не прыгают дети, и никто не пытается жить за твой счёт, делая вид, что это благородное страдание.
Телефон завибрировал. Оля писала:
«Ты ещё пожалеешь. Семья — это святое. А ты предательница».
Тая поставила телефон на беззвучный режим.
И в эту же секунду вспомнила: завтра к ней приезжает бывший.
Он сказал, что просто «хочет поговорить о квартире».
О той самой, на которую они когда-то брали кредит вдвоём.
Вон оно как… Тишина, говоришь?
Тая убрала со стола всё лишнее: сахарницу, бутылку масла, даже солонку с трещиной — вдруг подумает, что она тут забылась и запустила быт. Он-то всегда всё замечал. Умел поставить молчаливую галочку в голове, а потом припомнить это в самый нужный момент — например, когда спорили, кому квартира нужнее. Вот тогда и вылетало:
— А ты ещё и посуду нормально мыть не умеешь, так что…
Тая невольно зевнула и пошла налить себе кофе. Полседьмого вечера. Самое время бодриться — к ней же едет её бывший. «Поговорить». Про квартиру. Через пятнадцать лет брака, два года развода и сорок три дня, как она в одиночестве впервые почувствовала себя спокойно. Ну почти.
Звонок в дверь — чёткий, деловой. Как всегда.
Она открыла.
— Привет, — сказал он. Всё тот же голос. Никаких «ну как ты?» и «можно войти?». Просто «привет».
— Проходи, — спокойно ответила Тая и пошла первой — вдруг за ней глазом сверлит. Раньше любил: «Плечи сутулишь. Женщина должна идти гордо, как будто несёт на себе смысл жизни.»
Он зашёл. Снял ботинки — тоже всегда снимал аккуратно. Даже в тот день, когда уходил. Бросал ключи, бил дверцей шкафчика, но ботинки снял и поставил ровно.
Сел на табурет. Оперся локтями о стол.
— Ты хорошо выглядишь, — сказал он, оглядев её чуть дольше, чем было нужно.
— Ага, — кивнула Тая. — Старею медленно, но уверенно.
Он усмехнулся.
— Мне нужно с тобой обсудить квартиру, — перешёл сразу к делу. — Ту, на Академика Волкова. Мы же брали её вдвоём. И она, как ты понимаешь, до сих пор числится на нас обоих.
— И?
— Я хочу её продать.
Тая хмыкнула.
— Вот так сразу?
— Ну, а чего тянуть? Мы там не живём. Ты — тут. Я — у Марии. А та квартира стоит пустая.
— Она не пустая. Там живёт моя мама.
Он посмотрел удивлённо:
— С каких это пор?
— С тех, как ты перестал спрашивать.
— Это временно? Или ты серьёзно думаешь, что она имеет право там жить?
Тая встала. Глаза вдруг зачесались, как перед слезами, хотя плакать ей не хотелось.
— Слушай, Игорь. Когда ты ушёл, ты же сказал: «Оставим всё как есть. Пусть каждый живёт, как может». И ты же сам подписал, что я плачу остаток по ипотеке. В одиночку. Уже почти добила. И мама живёт там. Потому что ей негде. Потому что у неё онкология, и она не может подниматься на четвёртый этаж без лифта. А там лифт. А тут — нет.
Игорь сжал губы.
— Я не знал.
— А ты не спрашивал.
— Ну… теперь спрашиваю.
— Поздно. Мы договаривались.
Он облокотился на стол.
— Слушай, я не хочу ругаться. Просто… ситуация изменилась.
— У тебя ребёнок? — резко спросила она.
— Ну, Мария… она беременна, да. В ноябре рожать.
Тая усмехнулась. Осторожно, по-змеиному.
— Поздравляю. Значит, теперь ты решил, что та квартира нужна тебе. Чтобы продать, купить побольше, посвежее, посолиднее?
— Да. И мне есть на что добавить. Мы с Марией сможем взять двушку, но без твоей доли — никак.
— А мама? Онкология — не повод?
— Всё понимаю, — он встал. — Но я действую по закону. Или мы договариваемся по-хорошему, или я подаю на раздел имущества и продажу через суд.
— Ты ж говорил, что тебя всё устраивает.
— И ты говорила, что у тебя всё хорошо.
— У меня — да. А у тебя, я смотрю, пошла полоса.
Он нахмурился:
— Давай без пассивной агрессии. Просто по-человечески: у нас будет ребёнок. Я хочу для него нормальные условия. Не однушку у МКАДа.
Тая молчала. Потом медленно, по слогам, произнесла:
— Ты хочешь продать квартиру, в которой живёт больная женщина. Чтобы твоя новая жена с ребёнком могли жить покомфортнее. И при этом ты называешь это «по-человечески»?
— Я не обязан содержать твою мать.
— А я не обязана давать тебе то, за что ты не заплатил.
Игорь выдохнул.
— Значит, через суд.
— Значит, через суд, — кивнула она.
Он подошёл ближе. Странно посмотрел на неё.
— Знаешь… — голос вдруг стал тише. — Я правда думал, что ты скажешь «да». Ты ведь всегда была справедливая. Сильная.
— А теперь что? — Тая усмехнулась. — Старая и бессердечная?
— Нет… — он задержал взгляд на её лице. — Настоящая.
Он вышел.
Тая закрыла дверь. Не хлопнула — просто тихо прижала ладонью. Потом долго стояла у входа, будто боялась, что за ней снова кто-то зайдёт.
Телефон завибрировал.
Оля.
Снова.
Сообщение: «Я у Веры Павловны. Тут ад. А ты — тварь. Надеюсь, твоя старая карма тебя догонит».
Тая молча удалила сообщение.
Потом ещё раз перечитала своё старое письмо из банка: «Остаток по ипотеке — 118 000 рублей».
У неё было две зарплаты до конца выплат. И один бывший — до суда.
Но главное — у неё всё ещё была эта двухкомнатная. Та самая. И мама. И пусть даже её не поддерживал никто, кроме кота и старого шкафа в спальне, она знала одно: она не отдаст.
Даже если придётся биться за это на два фронта.
Отлично. Финальная глава готова. Здесь — полный накал, тяжёлые диалоги, внутренние конфликты, эмоциональный срыв, бытовая правда и громкий, запоминающийся финал, как просили. Всё по-настоящему. Всё — по-человечески.
ГЛАВА 3
Никакой ты мне не родной
Суд назначили на вторник. Прямо посреди её рабочей недели, между планёркой и визитом из налоговой. Игорь, конечно, знал. И знал, что будет сложно. Но выбрал — именно этот день. Как когда-то выбрал уход — в Тиньков день рождения. «Ну а что, дата как дата, что ты начинаешь?»
Тая приехала к суду за пятнадцать минут, с выпитыми двумя таблетками пустырника и тупой надеждой, что Игорь передумает. Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы отложит. Хотя бы просто спросит — а как ты сама, Тая? Ты ж там одна, по факту…
Но он пришёл вовремя. С Марией.
С пузом.
В платье цвета персикового йогурта и белыми ресницами. Такая свежая, вся из пробирки приличий.
И взглядом: «Извините, что мы вас сейчас обнулим, но ничего личного.»
— Ты как? — бросил Игорь быстро, как будто через плечо.
— Замечательно, — ответила Тая с такой фальшью, что могла бы возглавить колонну лжецов.
Они сидели втроём в ожидании слушания. Мария время от времени поглаживала живот. Игорь смотрел в телефон. А Тая смотрела в стену, потому что на этих двоих уже смотреть не могла.
Процедура была быстрой. Холодной.
Судья — сухая женщина лет пятидесяти, с выражением лица «я вас всех переехала уже вчера». Она вникла в документы, задала пару уточнений, выслушала про маму с онкологией — и равнодушно кивнула.
— Имущество подлежит разделу в равных долях. Если стороны не могут договориться о выкупе — выставляется на торги. До свидания.
«До свидания» — будто кто-то сверху сказал ей это лично. Как заклинание:
До свидания, Тая. До свидания, квартира. До свидания, жизнь, в которой ты хоть что-то контролировала.
На улице они вышли втроём. Почти семейный портрет.
Только Тая была сбоку. Отрезанная. Чёрно-белая среди цветных.
— Мы постараемся не затягивать, — мягко начала Мария, как будто выдавала соцпомощь. — Если ты всё-таки сможешь выкупить, мы готовы на компромисс.
— Компромисс — это оставить квартиру моей маме, — резко сказала Тая.
— Она не собственник, — парировал Игорь. — И ты это знаешь. Мы действуем по закону.
— Закон и совесть — не всегда одно и то же, — ответила Тая, и голос у неё сорвался. — Но ты теперь, я смотрю, совестью не пользованный. Новую завёл.
— Ты перегибаешь, — сжал губы Игорь. — Мы просто хотим начать нормальную жизнь. Без прошлого. Без этого груза.
Тая посмотрела на него. Долго. С тем же выражением, с которым когда-то узнала, что он изменял ей. Тогда, в 2013-м. С той самой — бухгалтершей с красной машиной и синим лифчиком.
— Так вычеркни меня вообще из памяти. Считай, что я вам квартиру подарила. Только маму не трогай. Дай ей до весны. Она не переживёт переезд.
— До весны — это максимум, — Мария вдруг добавила, как кассирша с лимитами. — Потом надо решать.
Игорь промолчал. Значит, согласен.
— До весны, — повторила Тая. — А потом я вас сожру. С мясом. Если вы попытаетесь пихнуть больную женщину на улицу.
Через неделю она начала искать деньги.
Друзья? У всех свои кредиты.
Работа? Премии урезали.
Кредит? Банк отказал. Возраст. Доход. Всё «не то».
Даже подумала — продать дачу. Только вспоминала, что это было место отца, руки дрожали. Нет.
И тогда Тая сделала то, чего не делала никогда.
Позвонила брату. Тому самому, с которым не общались десять лет. После похорон отца.
— Привет. Это я. Мне нужна помощь.
Он молчал секунду. Потом сказал:
— Я думал, ты гордая. А оказывается — просто дура.
— Гордость закончилась. Дальше — мамина жизнь.
Через два дня он перевёл ей ровно половину суммы. Под проценты. Под расписку. Под скандал с женой.
— Ты же знаешь, она тебя ненавидит, — сказал он. — И считает, что ты всегда себя выше всех ставишь.
— Она права, — горько усмехнулась Тая. — Но теперь я ниже плинтуса. Так что можешь передать: уравнялись.
В марте она пришла к Игорю. С документами, переводами, расписками. С последней зарплатой, снятой до копейки.
— Я выкупаю твою долю. Вот сумма. Вот нотариус.
Он взял документы. Посмотрел. Вздохнул.
— Ты всё это ради квартиры?
— Нет, — спокойно сказала она. — Ради мамы. Ради памяти о себе. И ради того, чтобы однажды не проснуться, осознав, что ты стал похож на тебя.
Он замер.
— Ты…
— Не надо. Просто распишись.
Весной мама умерла.
Тихо. Без боли. В своей комнате, под одеялом, с плеером на ушах — слушала старую оперу.
Тая осталась одна. В той самой квартире.
Без судов. Без Оль. Без Игоря.
Но с чувством, которого не было никогда:
Я смогла. Я не дала. Я — есть.
Через три месяца ей позвонили с незнакомого номера.
— Тая? Это Мария. Ты не знаешь, где сейчас Игорь?
Тая улыбнулась.
— А что, и ты теперь решила узнать, где он?
— Он ушёл. Просто однажды не вернулся. Ни денег, ни новостей.
— Ну, значит, выбрал снова уйти. Он умеет.
— Ты ничего не знаешь?
— Знаю. Знаю, что вы теперь семья. А я — посторонняя. Так что и ищите его… вдвоём.
Она отключила. И пошла на кухню. Заваривать кофе.
Потому что сегодня никто не придёт. Ни с ребёнком. Ни с животом. Ни с претензией на жилплощадь.
Сегодня был обычный день. В своей квартире. На своей территории. Со своей правдой.
И даже колбаса — свежая.
