— Опять, да? — устало произнесла Ксения, глядя на тапки у двери.
Они были коричневые, потрепанные, с вытянутыми носками. «Мамина нога», как она про себя называла. Боже, ну хоть бы тапки унесла обратно. Впрочем, зачем? Она же тут как дома.
На кухне пахло укропом и курицей. Это означало только одно — Елена Петровна уже варганит своё фирменное «диетическое», которое почему-то стабильно доводило Ксению до изжоги и желания пить водку с банки.
Сергей, как водится, сидел на балконе с газетой, делая вид, что ничего не замечает. Его тактика была проста: исчезнуть физически или ментально. В идеале — оба сразу.
Ксения сделала глубокий вдох и медленно зашла на кухню.
— Доброе утро, — с наигранной бодростью сказала она, вытягивая губы в улыбку, как гимнастка перед прыжком с трамплина.
— О, проснулась всё-таки, — буркнула Елена Петровна, не оборачиваясь от кастрюли. — Я уже и обед почти сварила. А то пока вы тут валяетесь…
— Елена Петровна, сегодня воскресенье.
— Ну и что? Раньше люди с утра вставали, а не валялись до одиннадцати.
— Я работаю пять дней в неделю. Иногда даже в субботу.
— А Сергей тоже работает. И ничего, не ноет.
Ксения хотела возразить, но прикусила язык. Сергей работает… ага. С девяти до шести, перекусывает раз в час и жалуется, что у него «нервная обстановка в офисе».
Она подошла к кофемашине, нажала кнопку. Механизм загудел, будто ругался: «Ты опять?!»
— Я купила кофе в капсулах. Вам тоже сделать? — с натянутой вежливостью спросила она.
— Нет уж, не надо. Я такое пить не могу. У меня потом давление скачет. Мне лучше цикорий. Я свой принесла, — и она вытянула из сумки трёхлитровую банку с надписью «САХАР», где обитал какой-то странный коричневый порошок.
Она даже с продуктами ходит к нам как в санаторий. Господи, ну за что мне это всё?
— Сергей! — крикнула Ксения, не выдержав. — Можешь выйти на кухню? Мы вообще-то не в гостинице.
Через пару секунд на пороге появился он — в трусах, с растрёпанными волосами, сонный, как подросток.
— Что такое, Ксю? — пробормотал, чешуя живот.
— Ты можешь объяснить, почему твоя мама опять здесь, без предупреждения?
— Так она же с добрыми намерениями…
— С добрыми намерениями ад вымощен.
Елена Петровна обернулась, и в её глазах сверкнул холодный блеск.
— Так-так, опять недовольна? Ксения, ты живёшь как сыр в масле. Мой сын тебе всё: и квартиру, и машину, и шубу. А ты…
— Квартиру?! — Ксения громко рассмеялась, нервно, с хрипотцой. — Это моя квартира, Елена Петровна. Куплена задолго до того, как ваш сын вспомнил, где у него паспорт.
— Ты что, с ума сошла? — Сергей подошёл ближе, в голосе — раздражение. — Зачем начинаешь с утра этот цирк?
— Это не цирк, это моя жизнь! — выкрикнула она. — Вы с матерью каждый выходной превращаете мой дом в вокзал!
— А ты думаешь, нам приятно каждую неделю слушать твои претензии?
— Так не приходите! Проблема решается легко — не приходите!
Молчание повисло. На несколько секунд. Потом Елена Петровна медленно сняла фартук.
— Ты хочешь, чтобы я ушла?
— Да.
— Понятно. Значит, вот как ты нас «любишь».
— Елена Петровна, я вас не ненавижу. Просто у меня есть личное пространство. И я имею право его защищать.
— От семьи?! — с вызовом в голосе воскликнула свекровь.
— От непрошеных гостей.
— Сергей, ты это слышишь? — обернулась она к сыну. — Ты что, молчать будешь?!
— А что ты хочешь, чтобы я сказал? — с усталостью в голосе он посмотрел на неё. — Она права. Это её квартира. Мы и правда зачастили.
— Вот ты кто, — процедила Елена Петровна. — Тряпка. Безродная. Женщина у тебя на голове сидит!
Ксения хлопнула кружкой по столу:
— Всё. Хватит. Я больше не собираюсь никому доказывать, что я не кухарка и не домработница. В следующие выходные я закрою дверь на два оборота.
— Да тебя, Ксения, скоро и на два оборота никто открывать не будет, — хмыкнула свекровь, выходя из кухни.
Топот в коридоре, стук входной двери. Тишина.
— А ты доволен? — Ксения повернулась к мужу. — Устроил мамино утро с криками и «цикорий без давления»?
— Ксюш… — он посмотрел на неё с тем взглядом, с каким смотрят на лежащий на полу сотовый после падения в унитаз: и жалко, и брезгливо, и неясно, жив ли ещё. — Ты перегнула.
— Перегнула? Нет. Просто достала. Я не могу так больше.
— Да мы ведь семья…
— Вот именно. И мне семья — не цирк выходного дня с борщом на кухне и комментами про мою зарплату. Если ты не в состоянии защищать меня, то хоть не мешай мне защищать себя.
Он развёл руками.
— Ну и что ты хочешь теперь? Развод?
Ксения молчала. Она смотрела на остатки кофе в чашке. Горький. Забыла положить сахар. Или не забыла. Или не хотела.
— Пока — порядок. И тишина, — наконец произнесла она. — Это всё, чего я хочу.
Он ушёл на балкон. На этот раз — надолго. С газетой. Как обычно.
А на плите булькала кастрюля с курицей. Ксения её выключила. Потом включила снова. Потом выключила. Потом сняла. Вылила. Вся куриная добродетель ушла в раковину. И в воздухе повисло нечто новое — пустота. Приятная.
Но тревожная.
Если не считать треска электрического чайника и редких вздохов Сергея, который сидел за столом, будто школьник на родительском собрании, и смотрел в тарелку с такой тоской, будто там лежал не омлет, а его детство, сожжённое на костре амбиций матери.
Ксения молча поставила перед ним миску. Без слов. Без лишнего шума. Даже без соуса — чтоб, не дай бог, не перепутал с «маминой курочкой».
— Это что, всё? — с недоверием поднял он голову. — Где суп?
— Там же, где твоё самоуважение, — спокойно сказала она, убирая со стола банку с оливками.
— Ты решила меня морить голодом? Из-за того, что мама пришла?
— Не «пришла», Серёжа, а ввалилась как хозяйка, с кастрюлями, тапками и комментариями к моей жизни. А ты снова сделал вид, что ничего не замечаешь.
Он положил ложку и встал. Раздражение его, как обычно, было ленивым. Как телевизор на кухне — вроде и гудит, а толку ноль.
— Да с чего ты взяла, что я должен делать тебе комфортно, унижая свою мать?
— Я просила не унижать, а поставить границы. Это разные вещи. Или ты их, как и молоко от сливок, не отличаешь?
Сергей подошёл к окну, словно оттуда вот-вот войдёт ответ на его мучения. За окном — фонари, лужи, сосед Пашка в трениках, опять пьёт пиво на лавке. Мудрец в тапках.
— Слушай… — он повернулся, — а давай честно. Ты вообще её когда-нибудь любила?
— Твою маму?
— Ну да.
Ксения рассмеялась. Без радости. Такой смех, который режет воздух, как порез бумагой — вроде мелочь, а больно.
— Я её уважала. Поначалу. До момента, пока она не начала учить меня, как варить яйца, когда рожать, почему я мало зарабатываю и почему я должна носить юбки, «чтобы не путали с мужчиной». Любовь как-то… выпарилась.
— Ты слишком принципиальная.
— А ты — слишком бесхребетный.
— О, началось! — взорвался он. — Всё тебе не так! Моя мама плохая, я бесхребетный, дом не твой, муж — мусор! Может, ты просто одна хочешь быть, а? Можешь сразу сказать — не мучай меня тут!
— А знаешь, может, и хочу.
Эти слова повисли в комнате, как запах горелого масла.
Он растерянно сел обратно.
— Ты ведь не серьёзно сейчас?.. — тише, уже без крика.
— Абсолютно серьёзно. Я устала жить в театре абсурда, где ты — массовка, а твоя мама — режиссёр, и все говорят, как мне жить.
— Это просто семейные нюансы…
— Нюансы? Когда я не могу спокойно выйти из душа, потому что в коридоре стоит твоя тётя Лена и спрашивает, когда мы внуков заведём? Это, по-твоему, нюанс?
Сергей сжал губы. Его злило не то, что она говорила. А то, что она была права. Именно это его злило больше всего.
— Ну и что теперь? Развод? Так и скажи, если решила.
Ксения задумалась. Она не любила слова «развод». Оно звучало как диагноз. Как будто сломалась, испортилась, стала негодной к использованию.
Но внутри всё сжималось от желания наконец сказать:
— Да. Может, и развод.
— Вот оно как… — медленно проговорил он. — Значит, двадцать лет — в мусорку?
— Нет, Серёжа. Двадцать лет — в архив. С выводами.
Тишина.
Она чувствовала, как вибрирует воздух. Напряжение — плотное, как тесто.
Он резко встал.
— Отлично. Поел. Спасибо. Великолепно. Пойду спать.
— В гостиную, пожалуйста. Или к маме. Она, кстати, звонила тебе сегодня пять раз.
Сергей задел стул, тот упал. Он не поднял. Ушёл, хлопнув дверью спальни.
Ксения сидела за столом. Ела остатки омлета. Не солёного. Не сдобренного. Просто — еда. И тишина.
Обычная женщина. После обычного ужина. В своей квартире. Где, наконец, снова слышно собственные мысли.
И почему-то не больно.
На следующее утро она проснулась от скрипа половиц. Сергей стоял в прихожей с сумкой. Чемоданом. Со всей своей жалкой, скукоженной, сброшенной жизнью.
— Я пока к маме, — сказал он, не глядя.
— Правильно, — ответила она. — Там тебе безопасно. Там всё ясно. Там тебя не просят быть мужчиной.
Он молча вышел. Без скандала. Без сцены. Просто — вышел. И дверь, кажется, даже закрылась слишком аккуратно.
Ксения обернулась на коридор. Всё. Чисто. Тапок нет. В ванной — её полотенце, а не общее. На кухне — один стакан.
Телевизор не включён. Посуду не мыть после мамы. Никто не скажет, что борщ недосолен.
Только она.
Она и ключи от тишины.
Прошло три недели.
Сергей не появлялся. Не звонил. Не писал. В WhatsApp — аватарка с пальмами и статус «Жизнь одна. Цените!». Ксения сначала бесилась, потом смеялась. Потом — ни то, ни другое.
Он ушёл тихо. Остался также — тихо. Мужчина-привидение. Был — и нет. Но пыль за ним, как за старым ковром, ещё летала по квартире. Особенно в голове.
Первую неделю Ксения ловила себя на том, что ставит два яйца варить. Что откладывает полотенце для него. Что не включает любимые сериалы, «чтобы не мешать ему работать». Потом поймала себя за шиворот и вытряхнула эту дурь, как пыль из одеяла.
В субботу она впервые за долгое время выспалась до 10:30. В квартире была тишина. Не стояла кастрюля с маминым супом. Не пахло кипящим куриным жиром. И главное — никто не сидел на балконе, изображая глубокие душевные страдания, пока в реальности листал «Авито» в поисках новых носков.
Соседка Лена снизу (та самая, что вечно щёлкает семечки на балконе и слушает радио «Шансон» на всю улицу), встретила её у лифта.
— Ой, Ксюша, привет! А где твой этот… как его… кобель-то? — и хитро щурится, будто фокус показывает.
Ксения усмехнулась.
— Отпустила на свободу. Пусть бегает. Может, хвост подберёт где-то.
— Ай, правильно! А то смотри, у меня у самой такой был! Как прижился, так и в холодильник лапы тянул, а мамаша его всё приказывала, чего и как варить. Я вон сковородку об их бошки и — тишина!
— Респект, Лена. Надо было раньше к тебе за советом идти.
— Ну, если что, приходи. У меня семки, ромашка и сериал «Слепая». Мы там все проблемные вопросы решаем.
Ксения впервые за долгое время смеялась от души.
На четвёртой неделе ей позвонил он.
— Привет, — сказал знакомый голос, глухой, как у человека, который всё ещё живёт с матерью и питается её борщом.
— Ты ошибся номером. Это квартира без гарнира.
— Ну перестань, — вздохнул он. — Ты же знаешь, я не хотел так. Это всё просто… как снежный ком.
— А ты не пробовал этот ком остановить? Или хотя бы тапки свои вынести?
Он замолчал. Потом тихо:
— Мамы больше нет.
У Ксении сжалось в груди.
— Что?
— В больнице. Инсульт. Два дня назад. Не выдержала. И я не выдержал. Не позвонил тебе… не знал, как.
Тишина.
Он не просил сочувствия. Он просто сказал. Как факт. Как гвоздь в доску.
— Жаль, — прошептала она. — Правда жаль. Она была сложной… но сильной. И ты её любил.
— Да. Сильно. А вот про тебя не уверен. Я… что-то упустил. Или ты ушла первой.
— Я не ушла. Я себя спасала.
— Мне тебя не хватает, — прошептал он. — Мне не хватает… нас.
Ксения стояла у окна. За ним — машины, фонари, вечная московская вечеринка без приглашения.
— Ты знаешь, что я всё ещё живу в её квартире? — спросил он.
— Почему?
— Потому что там всё понятно. Тапки, график, борщ. А с тобой — не было понятно ничего. С тобой надо было расти.
— А ты не хотел.
— Я не знал, как.
Ксения глубоко вдохнула.
— Серёжа, ты не плохой. Просто ты не для меня. И я — не твоя домработница, не твой психолог, не твой фон для маминой гастроли.
— Ты правда не хочешь, чтобы я вернулся?
— Я правда хочу тишины. Без эха.
Он молчал. Потом тихо повесил трубку.
Вечером того же дня она села за стол. Один стакан. Один прибор. Оливки в банке, пельмени на сковороде.
Вдруг звонок в дверь.
На пороге стояла незнакомая женщина лет сорока пяти. Лицо строгое, глаза колючие. На руках — коробка с документами.
— Вы Ксения Алексеевна?
— Да.
— Я адвокат. Елена Петровна… ваша свекровь… оставила вам кое-что.
— Что? Простите?
— Письмо. И пакет. Официально. Всё по закону. Она завещала вам свою квартиру.
— Что?!
— Я тоже удивилась. Но она оставила записку: «Только Ксении. Потому что она хотя бы была честна».
Ксения села прямо на пол, на коврик у двери. Рядом — коробка. На ней — аккуратный почерк. Узнала сразу.
«Ксения, ты меня бесила. Но ты была настоящая. Ты говорила, как есть. Может, тебе и удастся вырастить Серёжу. Или хотя бы себя».
ФИНАЛ:
На следующий день Ксения сменила замки. В старой квартире. И в голове.
В новой — ещё не решила, что делать. Продавать? Сдавать? Сжечь?
Пока просто поставила туда табличку:
«Тишина. Без гостей. Только по приглашению».
