Андрей пришёл с работы позже обычного. На нём был его дежурный понедельничный взгляд: «я не виноват, это мир сошёл с ума». Света сидела на кухне в старой серой футболке с надписью «Женщина мечты. С характером бывшей» и жевала яблоко, глядя в телефон. За окном орали чайки, хотя до ближайшего моря было километров восемьсот.
— Привет, — кивнул он и потёр шею.
— Привет, — коротко отозвалась она. — Ужин на плите. Не остыл — значит, судьба. Остыл — разогрей, судьбу никто не отменял.
Он вздохнул, пошёл к кастрюле. Макароны. Опять. Света называла это «итальянским вечером в провинции», но на вкус это было похоже на развод. Тёплый, без соли.
— Слушай… — начал Андрей и почему-то сразу сел, не доев. — Тут такое дело.
Света положила телефон и посмотрела на него без особого интереса.
— С Катей беда. Серьёзно. Её выгнали из квартиры. Там что-то с арендой… хозяйка продала без предупреждения. В общем, жить ей негде.
— Прям вот совсем? Во всей Франции? — прищурилась Света. — У Макрона, наверное, свободная комната найдётся.
— Свет… — обречённо. — Ну ей правда некуда. Она в шоке. Просила… на время. В нашей однушке.
Света подняла бровь.
— Ты про мою однушку? Ту, которая сдаётся за двадцать пять в месяц? Которую я купила ещё до того, как ты в моей жизни стал чаще, чем зубная щётка?
— Ну да, но ты же понимаешь — она без жилья. На улице. Там сейчас вообще ливни. У неё только чемодан и лаптоп.
— Угу. Зато два диплома, три языка и маникюр с перьями. Серьёзно, Андрей?
Он встал, взял чай, сел обратно, и заговорил как человек, которому мама недавно читала лекцию на тему: «Как стать хорошим братом и испортить себе брак».
— Ну она же сестра. Ну ты понимаешь. Ну это же временно.
— Да. А потом она заведёт кавалера и устроит французское кино. А я буду платить ипотеку одна, потому что двадцать пять тысяч — это не маникюр. Это коммуналка, газ, счётчик и твоя мама в вайбере.
Он замолчал. Понимал. Но и не понимал. В нём кипело что-то между «не подведи семью» и «я же взрослый мужик, почему меня как боксёрскую грушу швыряет чужое жильё».
— Может, просто поживёт месяц? — пробует опять, чуть тише.
— А кто жильцам скажет, что им — всё? Я? Ты? Или Марья Ивановна наберёт их в WhatsApp и скажет: «пошли вон, у нас тут девочка из Ниццы с сыром и драмой»?
— Свет… ну зачем ты так. Это же семья.
— Вот именно. Моя семья — это те, с кем я подписала документы в ЗАГСе и в банке. Всё остальное — благотворительность. На неё я пока не готова.
Он отставил чашку и ушёл в ванную. Дверь закрыл чуть громче, чем требовалось. Света снова взяла телефон и увидела новое сообщение.
Марья Ивановна:
«Катенька уже на чемоданах. Дайте адрес, пожалуйста. Поговорите с Андреем. Это его родная сестра всё-таки».
Света поставила телефон на стол. Медленно встала, подошла к окну. На улице моросило. Тихо, вязко. Как нерешённый разговор.
Позже, в постели, она лежала на боку, глядя в стену. Он спал урывками. Трижды перевернулся, дважды вздохнул. Потом наконец спросил, почти шепотом:
— Свет… А если бы это была твоя сестра?
Она молчала. Потому что у неё не было сестры. Был только старый, сданный под ипотеку нерв.
На утро Света проснулась первой. Пока он собирался на работу, она варила кофе. Молча. С шумом. Он вышел в рубашке с кривым воротником. Она поправила, ничего не говоря. Он посмотрел на неё и тихо сказал:
— Я просто хочу помочь. Мне будет стыдно, если она ночует на вокзале.
Света кивнула. Поставила ему стакан с кофе. Без сахара.
— А мне будет стыдно, если мы на вокзал переедем через полгода, потому что платить будет нечем. Знаешь, Андрей, благородство без денег — это просто глупость с бантиком.
Он ушёл. Она осталась. Открыла ноутбук и написала риелтору.
Вечером он вернулся как человек, который готов извиняться. Но дверь в спальню была закрыта. На кухне лежал договор. Долгосрочная субаренда. На два года.
— Ты что, с ума сошла? — вбежал он в комнату, размахивая бумагой.
Света сидела на кровати в халате, за ноутбуком. На лице — ничего, кроме спокойной усталости.
— Да. От ваших цирков. Я предупредила. Эта квартира оплачивает половину нашей жизни. А теперь будет оплачивать ещё и моё спокойствие.
— Мы же семья, Свет! Как ты можешь быть такой… холодной?
Она закрыла ноутбук. Медленно встала.
— Андрей, я не холодная. Я взрослая. А взрослость — это когда ты не путаешь жалость с долгом.
Через два дня Катя всё-таки прилетела. И вместе с мамой устроила спектакль у подъезда. Но дверь Света не открыла.
— Мне вот интересно, — говорила она подруге по телефону, глядя на визжащую Марью Ивановну под домофоном, — как они все так уверены, что я обязана жертвовать своим ради их несчастий? Я же не фонд помощи родственникам с тараканами.
— И что, Андрей? — спросила подруга.
— А что Андрей? Сидит на кухне, смотрит в пол. Не знаю, думает ли он о разводе, но ипотека у нас общая. Придётся терпеть.
А Катя? Катя уехала жить к подруге. Во Франции. Оказалось, не всё так страшно. Просто там тоже надо платить за жильё. А это, видимо, не входит в её культурную программу.
— Я вам вот что скажу, — сказала Света через неделю за ужином, — однушка — это святое. Там живёт мой покой.
Андрей вздохнул. Он уже ничего не говорил.
— Алло, Светочка, здравствуй, милая, — сладким, как несвежий зефир, голосом пропела Марья Ивановна.
Света машинально отодвинула телефон от уха.
— Да-да, здравствуйте. Я занята.
— Да я совсем на минуточку. Просто хотела сказать — ты не подумай, мы с Катенькой на тебя совсем не в обиде. Просто не ожидали.
— Ага. Прям вообще шок. Как первый мороз в ноябре.
— Мы-то думали, у нас семья. А тут… контракт, риелторы… Деньги, Света, не главное в жизни!
— Угу. Согласна. Особенно когда ипотека платится за вдохновение.
Света закинула ногу на ногу, при этом аккуратно попала в локоть лежащему на диване Андрею. Тот даже не вздрогнул. Смотрел в потолок, как будто ждал, что с него упадёт спасение. Или кирпич.
— Андрей в курсе, да? — продолжала Марья Ивановна. — Я просто… ну как мать, я должна спросить. Он ведь хороший мальчик. Не должен быть между двумя женщинами. Это же стресс.
— Угу. Ну да. Вот только я не женщина, а банкомат, видимо. А вы — не мать, а сценарист сериала «Слёзы по четвергам».
— Светочка… ну как ты можешь?
— Очень просто. Слушайте, Марья Ивановна. Я вас уважаю. Но квартиру я сдавала, сдаю и сдавать буду. Моя. Куплена до брака. Подаренная мне жизнью, мозолями и курсом доллара. Всё.
— Катя же сестра! Вы с Андреем — семья!
— Вот и живите втроём. У вас комната свободная. До свидания.
Она нажала сброс. Телефон замолк. На экране зависла фотография: Марья Ивановна в сиреневом берете, как на агитационном плакате времён перестройки.
Вечером, когда Света зашла на кухню, Андрей стоял у раковины, мыл чашку. Одну. Свою. Как будто демонстративно.
— Ты с мамой разговаривала? — спросил он.
— Ага. Позвонила. Как всегда — с любовью и легким газлайтингом.
— Свет, ну ты ж понимаешь… Она переживает. Катя — её дочь. У неё ж ничего. Даже жилья.
— Так пусть мама пропишет её у себя. Или купит ей квартиру. А ещё лучше — себе мозги. Две штуки, про запас.
Андрей резко повернулся.
— Ты специально сейчас? Или просто бесчеловечная стала?
Света замерла. Потом хмыкнула.
— Знаешь, мне нравится, как ты меня упрекаешь в бесчеловечности, когда сам пять дней ходишь по квартире с лицом сироты у автомата с газировкой.
— Я просто не понимаю, зачем ты так жёстко. Это ж можно было по-человечески.
— Ага. По-человечески — это когда муж сначала советуется с женой, а не ставит перед фактом. И не маму подключает в качестве пресс-центра.
Он замолчал.
— Ты сама отдалилась, Свет. Холодная стала. Резкая. Всё просчитываешь, как в банке.
— Потому что я и есть банк, Андрей. На мне держится дом, ипотека, дети твои от первого брака, и теперь ещё и сестра в розовых кедах, которая во Франции забыла, что взрослым людям надо платить за крышу.
Он швырнул чашку в раковину. Она не разбилась. Увы.
— Я не позволю тебе так говорить о моей семье!
— А ты уже давно позволил им говорить обо мне всё, что угодно.
Через день Андрей ушёл ночевать к матери. Света ничего не сказала. Просто встала пораньше, включила чайник и в полной тишине сделала себе кофе. На кухне было как в музее — всё стояло на своих местах, но смысла не было.
К обеду зазвонил домофон.
— Да?
— Света, это я. Открой. Поговорить надо.
— Мама? У вас же есть ключ?
— Нет. Не одна я. Катя со мной.
Света нажала на кнопку.
— Ну что ж, будет третий акт спектакля «Именем братской любви».
Через минуту в коридоре стояли обе: Катя — в светлом пальто, с глазами «я такая несчастная», и Марья Ивановна — как дирижёр, только без палочки.
— Светочка, солнышко… — начала она.
— Входите. Разувайтесь. Только сцены — без слёз, ладно? Напольное покрытие новое.
Катя зашла первой, аккуратно, будто в музей чужого терпения.
— Я правда не хотела… — начала она тихим голосом. — Просто ситуация вышла из-под контроля.
— Ага. Особенно контролировать ты не умеешь сроки аренды и свой бюджет. Удобно.
— Свет, я бы заплатила. Но там с картой проблема… и билеты, и такси… — лепетала Катя.
— И вот ты уже у моей двери. Магия.
Марья Ивановна встала по центру кухни. Как будто собиралась произнести речь перед выпускниками.
— Светлана, я как мать обязана сказать. Мы — семья. И в трудные времена мы должны быть вместе. Помогать друг другу. Не делиться квартирами, а делиться душой!
Света опёрлась на стул.
— Марья Ивановна. Моя душа — это бетон и кирпич. С мебелью. Она сдаётся за деньги. Не бесплатно. И не по звонку из Ниццы.
Катя захлопнула сумочку.
— Я вижу, вы меня ненавидите.
— Нет. Я вас презираю. А это не одно и то же.
— Ну и живите с ипотекой. Одни. Ужасный человек.
— Зато самостоятельный.
Когда дверь за ними закрылась, Света не села. Стояла. Долго. Потом набрала риелтора.
— У меня есть ещё комната. На даче. Давайте и её сдадим. Мне нравится быть злой и богатой.
Вечером вернулся Андрей. Уставший, помятый, с пакетом супермаркета. Поставил его молча.
— Они приходили? — спросил.
— Угу. Было шоу. Жаль, без билетов.
— Ну и как?
— Как всегда. Они думают, что если ты не подпускаешь их к себе с тапками, ты — монстр.
Он выдохнул.
— Свет… я между вами… я не знаю, как себя вести.
— Веди себя как мужчина. Не как сын. И не как брат. А как взрослый человек, у которого есть семья — здесь.
Он опустил глаза.
— Я не знаю, осталась ли у нас семья.
— Тогда решай. Но быстро. Потому что я точно осталась у себя.
На следующее утро Света нашла в ванной его бритву. Исчезшую неделю назад. И зубную щётку. Синюю. Купленную в день, когда они въехали в новую квартиру.
Он вернулся. Молча. Без цветов. Без пафоса. Просто поставил свои вещи на место. А потом сказал:
— Я хочу быть не между. Я хочу быть с тобой.
Она не ответила. Только кивнула.
Андрей вернулся. Но, как выяснилось, не домой, а «вещи положить». Несколько дней он ходил по квартире тихо. Как призрак. Ни ссоры, ни объятий, ни даже неловких разговоров. Вечером сидел на кухне с ноутбуком, пока Света смотрела сериалы в спальне.
Он как будто вернулся, чтобы не быть виноватым. Но не чтобы быть рядом.
— Андрей, — сказала она через неделю, утром, ставя чашку рядом с ним. — Нам нужно поговорить.
Он напрягся, как школьник на диктанте.
— Опять?
— Нет, не опять. В последний раз.
Света не повышала голос. Говорила спокойно, чётко, почти математически.
— Я устала жить в режиме «сегодня ты с мамой, завтра со мной». Я не справляюсь с этим качанием лодки.
— Я просто хотел быть честным. Не выбирать между вами, — тихо.
— Андрей, — она наклонилась к нему, — ты уже выбрал. Когда начал уговаривать меня ради сестры. Когда ушёл к маме. Когда стал молчать вместо того, чтобы быть мужем.
Он молчал. Пил кофе. У него дрожала рука.
— Я перевожу ипотеку на пополам. Банк согласен. Квартира в равной собственности — плати равную часть.
— Света… — он закашлялся. — Ты что, серьёзно?
— Абсолютно. Я не тяну нас двоих. Не собираюсь больше играть в «добрую жену» в обмен на упрёки. Хочешь быть свободным братом и сыном — будь. Но ипотека — не эмоции. Тут всё по бумажке.
— А мы? — глухо спросил он. — Это конец?
Света посмотрела ему в глаза.
— Это — точка. Может, не последняя. Но сейчас — точно точка.
Вечером Андрей ушёл. Сам. Без скандала. С пакетом. Переехал к матери. Света не плакала. Только включила «тихий час» — выключила телефон, закрыла шторы, и уснула впервые за три месяца без тревоги в груди.
Через три дня она стояла в очереди в банк. На встречу с менеджером. Рядом — женщина её возраста, с потухшим взглядом и кучей бумаг в руках. Света улыбнулась:
— Ипотека?
— Развод, — вздохнула та. — Делим всё. Даже пылесос. А вы?
— Ипотека и развод. Одновременно. Но пылесос оставила себе. Он хотя бы всасывает, в отличие от мужа.
Женщина рассмеялась. Потом вздохнула снова.
— И что вы теперь будете делать?
Света задумалась.
— Жить. Как я хочу. И сдавать всё, что можно. Включая ожидания.
Прошло две недели. Андрей не звонил. Катя — тем более. Мама писала короткие сообщения:
«Света, Андрей переживает. Но он — взрослый. Сама понимаешь».
На что Света не отвечала. Потому что взрослость — это не возраст. А выбор.
Однажды вечером, возвращаясь с работы, она увидела его. Андрей стоял у подъезда. В руках — букет. Без крика. Без обвинений. Просто ждал.
— Я понял, — сказал он, когда она подошла. — Поздно. Наверное. Но понял. Ты — не банкомат. Ты — человек. С границами.
Света кивнула.
— А ты — не муж. А был. Слишком долго.
Он протянул ей цветы.
— Мне жаль. Я правда…
— Оставь. Маме подаришь. За выдержку.
Она открыла дверь подъезда и вошла.
Он остался на улице.
С букетом. С жизнью, которую просрал.
Финал.
Через месяц Света оформила доверенность агентству: теперь её квартира сдавалась стабильно, без нервов.
Она впервые за годы поехала отдыхать одна.
В самолёте рядом сидел мужчина. Её возраста. Разговаривали, смеялись. Ни слова о бывших. Ни намёка на ипотеку.
А когда он спросил:
— А вы чем занимаетесь?
Она улыбнулась:
— Я — человек. Который вовремя сказал «нет».
