На часах было 09:47, когда телефон Елены запиликал тревожно, как перед бедствием.
Звонила Алла Викторовна. Ну, не то чтобы бедствие, но после каждого её звонка хотелось либо в душ, либо в лес — и желательно без связи.
— Алла Викторовна, — пробурчала Елена себе под нос и нажала зелёную кнопку.
— Да, слушаю вас.
— Леночка, приветик! Я на даче. Покупатели вот приехали, осмотр хотят сделать. Ты сама не приедешь? Или я покажу?
— Какие покупатели?! — Елена встала со стула, отодвигая ноутбук. — Какая, простите, продажа?
— Ну, Сергей говорил, вы оба решили. Я что, против, что ли? Молодым деньги нужнее. Вот и подумали, раз всё равно ты там редко бываешь…
— Алла Викторовна, вы совсем, что ли? Это МОЯ дача. Оформлена на меня. Какая продажа? Какие молодые? Какие деньги?!
— Ой, Леночка, не кипятись. Мы ж всё по-хорошему. Неужели ты за эту рухлядь держишься?
— Вы сейчас уйдёте с моей дачи и больше туда не ногой без моего ведома. И, пожалуйста, больше не вмешивайтесь в то, что вас не касается!
Она отключила звонок, руки дрожали. Сердце бухало, как в барабан. Через пять минут уже набирала Сергея.
Он ответил весело, будто не только что пытался провернуть «тихий» семейный переворот.
— Привет, солнышко!
— Какое к чёрту солнышко? Что ты там опять намутила со своей мамой?
— Ты о чём?
— О покупателях на МОЮ дачу!
— Ну… Мы просто подумали, что это разумно. Всё равно ты там редко бываешь, дача старая, а нам сейчас ипотеку доплатить надо…
— «Мы» — это ты и твоя мама, я правильно понимаю?
— Ну не начинай, Лена. Ты же сама говорила — надо бы ремонт. А тут такие деньги предлагают, что хватит на квартиру Тане.
— Ага. То есть моя дача — это теперь стартовый капитал для твоей дочери от первого брака?
— Ну ты же взрослая женщина. Понимаешь же, что детям нужно помогать…
— Значит так. Я взрослый человек и как взрослый человек говорю тебе: ты — мой бывший с сегодняшнего дня. А дача — это моё. Понял?
— Лен… Ну не горячись ты так. Поговорим дома, хорошо?
— Поговорим. Но только с нотариусом.
Елена ходила по кухне, как по минному полю. Одна кружка — бах — мимо раковины. Вторая — об стену, прямо в рогожку с надписью «Дом там, где любовь». Ах, как символично. Любовь теперь где-то в районе ипотеки Татьяны Сергеевны.
Она прожила с этим человеком восемь лет. И в какой-то момент он стал… мягким, как варёная морковь. Всегда маму слушал. Но чтобы вот так — без спроса, за её спиной, — это уже не муж, а мелкий жулик.
Она выдохнула, достала ключи и поехала. На дачу. За «рухлядью».
Когда она подъехала, Алла Викторовна стояла у калитки в своём репертуаре — руки в боки, взгляд как у директора совхоза, который застал пьяного тракториста в клубнике.
— Ну и зачем эта сцена? Люди нормальные были, с деньгами.
— Знаете, Алла Викторовна, дача — это не про деньги. Это про папу, который тут сажал облепиху. Про маму, которая делала компот и говорила, что крыша течёт, но всё равно вкусно. Это — моя жизнь. А вы пытались её продать, как старую кастрюлю.
— Ой, какие мы чувствительные. Это просто дом.
— Нет. Просто вы — не хозяйка. И ни мне, ни этому дому вы не нужны.
— Как же ты с сыном жить собралась после таких слов?
— А я и не собираюсь.
Когда Сергей вечером пришёл домой, чемодан стоял у двери. На нём сверху лежал листок с надписью: «Спасибо за всё. Особенно за дачу. Никакой компенсации не будет. Всё — по документам. И по совести.»
Он постоял, потом потянулся к двери спальни.
Изнутри — тишина.
Елена сидела на кровати, устало, с телефоном в руках.
— Ты серьёзно, Лена?
— А ты что думал, что у меня кнопка «стерпится — слюбится»? Я — не имущество. И моя дача — тоже.
— Я просто хотел помочь Тане…
— Помогай. Но не за мой счёт.
Он ушёл молча.
А она осталась — в квартире, в полном одиночестве, но с ясной головой и… правом на дачу.
А ещё — с правом на себя.
Прошло три недели. Дача стояла в одиночестве — как и Елена.
А Сергей… Сергей не звонил. И слава богу.
Нет, серьёзно — вот как только его голос всплывал в голове, она вспоминала тот мерзкий момент, когда он попытался заглянуть ей через плечо в жизнь и вписать туда свою маму и ипотеку.
Сказал бы хоть: «Извини». Или хотя бы «Знаешь, мы неправы».
А он — тишина. Трус.
Но сегодня у Елены был день другой: она ехала на дачу. Только теперь — одна. Не как жена. Не как чья-то там половинка, а как полноправная хозяйка, черт возьми.
Дорога к даче — обычная: кочки, лужи, как после бомбёжки, и вездесущие бабушки с граблями, которые смотрят, как будто она вторглась в их частное королевство.
— Ага, приехала, новая барыня. Ишь ты, шины у неё целые.
Бабушки не говорили — бабушки думали вслух. Всегда.
Калитка скрипнула, как обиженная жена с утра.
Во дворе — заросло. Трава, как у племянника после первого отпуска в армии — лезет во все стороны. Сирень почти задушила вишню. В беседке валялись бутылки из-под дешёвого пива.
Елена нахмурилась.
— Ну вот, мама, ну вот, папа… Защищала я вашу дачу, как на баррикаде, а тут… пиво «Медведь» и бычки в герани.
Она подняла бутылку двумя пальцами, как отраву, и понесла в пакет.
Через полчаса она уже выгребала мусор из беседки. Плечи ныли, спина ругалась, но глаза — блестели. Потому что это было правильно. Своё.
На второй день появился он.
То ли сосед, то ли самозванец, но — в тренировочных штанах, с усами и с выражением лица «ну ты даёшь, баба».
— О, Леночка! Ну надо же! А я смотрю — кто там хозяйничает? Соскучилась по природе, да?
— Вы кто, простите?
— Коля. Сосед ваш по участку. Я тут с вашей свекровью немного общался. Она говорила, что вы, вроде как, уезжаете.
— Уезжаю? А куда это я уезжаю, если я только приехала?
— Ну, вы ж вроде с Серёгой развелись?
— «Вроде» — это не юридический термин, Коля. А документы на участок — у меня. Всё.
Коля замолчал, но не ушёл. Подозрительно долго смотрел на сарай, потом снова заговорил.
— А я думал, может, участок прикупить. Раз уж вы одна, да и работать тут много. Могу помочь поначалу, а там — посмотрим.
— Спасибо. Но помощь от мужчин, которые ходят в тренировках с носками в шлёпках — не тот формат. Выдыхайте, Коля.
Он ушёл с видом обиженного генерала, которого не допустили к стратегической операции по взятию чужой территории.
Вечером приехала свекровь.
На «Ладе Калине», вся в накрахмаленном, как будто на приём к губернатору. Вышла из машины с выражением: «Сейчас всё вернём взад.»
— Леночка, ну зачем вот эти детские игры? Ну пожила ты тут одна — и хватит. Мы серьёзно. Сергей ипотеку взял. Таня родить собирается. Пойми — у нас тут дела серьёзные.
— Какие дела у вас на моей даче, Алла Викторовна? У вас — пенсионная карта и огурцы. У меня — документы.
— Документы — это бумажки. А семья — это святое.
— А святое, Алла Викторовна, не продаётся. И не обсуждается за моей спиной.
— Я не понимаю, как ты можешь быть такой… такой… эгоисткой!
— А я не понимаю, как вы можете быть такой нахалкой. Вот с этим и расходимся.
Свекровь замерла, как будто её током ударило. Потом сжала губы и уехала.
Пыль стояла долго. Почти оскорблённо.
На третий день приехал Сергей.
Стоял у калитки. Смотрел, как она копается в клумбе. Не решался подойти.
— Можно?
— Ты ж всё равно придёшь. За маму же неудобно, наверное?
Он прошёл, но не сел.
— Лен… Мне плохо без тебя.
Она усмехнулась, не оборачиваясь.
— А мне плохо было с тобой. И особенно — с твоей мамой. Давай, скажи, что ты был не в курсе, что она сюда притащила покупателей.
Он опустил глаза.
— Я был. Но думал, ты согласишься. Мы же семья… были…
— Вот именно. Были. Но теперь ты можешь взять свою семью, ипотеку и идти.
— Я не хочу квартиру. Я хочу тебя.
— Ты меня уже продал. Только не по рынку. Со скидкой.
Он сжал кулаки, глядя на неё.
— Я идиот, да?
— Ты не идиот. Ты — маменькин сынок. А у меня в этом сезоне — своя капуста.
Когда он ушёл, она достала из сумки телефон и записала в заметки:
«В следующий раз — никаких Сергеев. Даже если обещают построить баню. Даже если с бородой.»
Весна пришла рано. Снег ещё лежал в тени, а солнце уже грело так, что в груди у Елены будто что-то оттаяло.
Она стояла у сарая, в резиновых сапогах, с граблями в руках, и впервые за долгое время чувствовала покой. Не счастье — пока рано. Но уже не боль.
Сергей не появлялся почти два месяца. Свекровь исчезла совсем — наверное, строит новые планы с соседкой Тамарой Ивановной, у которой сын юрист.
Вот пусть ей и продают следующую дачу, — подумала Елена с усмешкой.
В апреле ей исполнилось 51.
Она не праздновала. Купила бутылку сухого и хорошую рыбу.
Посидела на веранде, глядя на яблоню, и говорила вслух.
— Спасибо, что осталась, Ленка. Не продалась. Не размазалась. Не сдалась.
Тихо. Ни упрёков, ни фальшивых поздравлений. Ни «А Тане же рожать!»
Только тишина и птичий писк.
А через неделю он всё-таки приехал.
Сергей. Без цветов, но с документами.
Стоял на том же месте, что и прошлой весной. В глаза не смотрел.
— Привет.
— Ну? — Елена поставила грабли, вытирая руки о штаны.
— Я переоформил свою долю в квартире на Татьяну. Всё. Мы теперь с тобой окончательно свободны.
Она усмехнулась, с прищуром.
— Какая забота. Ну наконец-то ты стал щедрым. Или мама разрешила?
Он вздохнул.
— Я не за этим пришёл. Я просто… хотел сказать спасибо. За то, что ты тогда встала. За себя. За всё. Я тогда думал, ты — жёсткая. А теперь понял: ты была единственно вменяемая.
— И что? Уговаривать назад не будешь?
Он посмотрел прямо в глаза. Спокойно. Без привычной суеты.
— Нет. Просто хотел, чтобы ты это знала. И… если вдруг когда-нибудь… захочешь просто поговорить — я рядом.
— Ты забыл, как ты однажды «был рядом». Когда я ещё варила борщ тебе и твоей маме. И платила за участок. А ты — плыл по течению.
— Я не оправдываюсь. Я просто теперь умею называть вещи своими именами.
Она молчала, сдерживая комок в горле.
— Лен… Ты стала лучше. Сильнее. Это видно. У тебя взгляд стал другой.
Она не ответила сразу. Потом кивнула, коротко.
— Да. Потому что я теперь с собой. А ты — с кем-то там. Всё честно.
Он кивнул, развернулся.
Пошёл к калитке — медленно, но не жалко.
И она вдруг поняла: всё. Всё прошло.
Вот и он ушёл — окончательно. Без шансов. Без надежды. Без желания вернуть.
И это — облегчение. А не трагедия.
Через час она заварила крепкий чай, взяла тетрадь и села на веранде.
Открыла чистый лист и написала:
«Что я поняла за этот год:
— Если кто-то хочет продать твоё — он и тебя продаст.
— Никто не имеет права решать за тебя, даже если вы спали в одной кровати.
— Свекровь не обязана тебя любить, а ты не обязана это терпеть.
— Возраст — это не приговор.
— И если тебе 51 — это значит, что всё самое главное только начинается.»
На следующий день она начала делать проект нового крыльца.
И да.
Заказала табличку на ворота:
«Собственность Елены. Без согласования вход воспрещён. Даже если вы бывший.»
