— Я тебе больше так скажу, Нинка, — выдохнула Анна в телефон, зажимая трубку плечом и размешивая в кастрюле борщ, — я не просто устала. Я как будто из себя съехала… Сижу тут, как квартирантка. А Валюха, свекровь, хозяйка жизни. Всё под себя гребёт. И ведь никто ей слова не скажет! Максим — рот на замке, как будто мама ему пенсию выдаёт…
Она вытерла руки о полотенце и уставилась в окно. Там, как назло, Валентина Михайловна с соседкой Ларисой ворковала на лавочке. Точнее — жаловалась. Опять на неё. На Анну. Это она знала уже по жестам, по закатыванию глаз и фирменному прищуру.
— Бестолковая она у Максима. И хозяйка никакая, и с людьми не ладит, — читалось с губ свекрови.
— Ань, — голос Нины с телефона стал тревожным, — ну ты чё, совсем что ли? Ты ж на своей квартире сдавала, чтобы эту халупу обустроить. И мебель ты купила. И ремонт. Своими руками. А теперь там кто главный?
Анна горько усмехнулась.
— Ну как кто… Мама его. Она у нас тут главная по кастрюлям, коврам и воспитанию. Даже кота она мне выбирала. «Только не рыжего, они несчастье несут!» — представляешь?
— А Макс чё? Он вообще кто — муж или статист? — съязвила Нина.
— Он? Он как табуретка в прихожей. Стоит, молчит, соглашается. Зато Светке, его сестре, каждый раз — «Ань, помоги с кредитом», «Ань, посмотри племяшку», «Ань, съезди с ней в больницу»… А потом в лицо: «Ты неблагодарная. Ты не в нашей семье. Мы другие».
Нина тяжело выдохнула:
— Да пошли они все. Ты взрослая баба, у тебя работа, своя квартира. Чего ты, Ань?
Анна молчала. Потому что в этот момент дверь распахнулась, и на кухню, как ветер перемен, влетела Валентина Михайловна. Она сняла с ног обувь и сходу бросила:
— О, опять борщ твой варится. Только ты сметану в него не клади — Максиму потом живот крутит. У нас в семье сметану только в конце добавляют. Поняла?
Анна напряглась, но улыбнулась натянуто:
— А вы Максимке скажите, чтобы сам варил. Уверена, у него особый рецепт.
Свекровь уселась на табурет у окна, принюхалась и скривила нос:
— Я вообще-то не про вкус. Просто желудок у него слабый. Как у всех мужчин в нашей семье. Ты, Анечка, привыкай. У нас всё тонко. У нас — традиции.
Традиции, — мысленно повторила Анна. — Да вы меня уже в жертву этим «традициям» принесли.
— Кстати, Света звонила, — продолжила Валентина Михайловна, с деловым видом копаясь в сумочке. — У неё там накладочка с кредитом. Ты бы помогла? Ну, ты ж работаешь, зарплата хорошая…
Анна подняла голову:
— А вы Свете скажите, чтобы мужика себе нашла, а не меня за спонсора держала. Я ей не банк.
— Ой, как грубо. Ты у нас, Аннушка, с характером. Но без семьи. А вот мы — семья. Мы друг за друга. Мы — одно целое.
— А я что? Не «целое»? Или так — придаток?
— Ну ты ж не с нами с детства, — пожала плечами свекровь, как будто это был медицинский диагноз.
С детства… Эту фразу Анна слышала чаще, чем «доброе утро». Своей здесь она не была. Ни разу.
Вечером Максим пришёл с работы и сразу — в глаза не смотрит. Кот съежился у дивана. Анна закрыла ноутбук.
— Мы поговорим? — тихо спросила она.
— Мам, ты ужинала? — в первую очередь спросил Максим, проходя на кухню. Потом, будто вспомнил, бросил через плечо: — Анна, я с тобой потом.
Потом. У него всё «потом». Потом поддержит, потом разберётся, потом объяснит матери, что я — жена, а не домработница. Вот только всё это «потом» длилось уже четыре года.
Ночью Анна не спала. Мысленно прокручивала одну и ту же сцену: она собирает вещи, звонит риэлтору, переезжает в свою, давно сданную квартиру, где никто не раздаёт ей указания и не тычет в лицо своей «семейностью».
Утром за завтраком Валентина Михайловна открыла рот, как будто специально выждала момент, когда вилка окажется у Анны во рту:
— Светлана попросила, чтоб ты съездила с ней в налоговую. Там какие-то бумажки. Она в этом не понимает. Ты ж умненькая. Поможешь?
Анна отложила вилку. Встала. Медленно подошла к окну. Глубоко вдохнула. Потом развернулась и спокойно сказала:
— Нет.
— В смысле — нет? — округлила глаза свекровь.
— В прямом. Я ей больше ничем не обязана. Ни ей, ни вам. И вообще…
Она посмотрела на Максима. Тот, как обычно, сидел, опустив глаза в тарелку. Молча. Словно и не слышал.
— Максим, ты когда-нибудь встанешь на мою сторону? Или всё ещё думаешь, что мама лучше знает?
— Ну… Просто… Ты ведь знала, в какую семью выходишь, — пробормотал он, как школьник на родительском собрании.
— Знала. И думала, что у тебя будет позвоночник, — жёстко ответила Анна.
— Не начинай, — тут же вмешалась Валентина Михайловна. — Женщина должна быть гибкой. А ты всё время сопротивляешься. Всё не по тебе. А хочешь быть в семье — терпи.
— Я не хочу быть в такой «семье», где меня в упор не видят, — резко сказала Анна. — Где моё мнение — это помеха, а моя работа — это причина скинуть на меня все чужие проблемы.
Максим встал:
— Анна, давай не с утра. У мамы давление, Света с кредитом, а ты — как всегда…
Она посмотрела на него с каким-то новым чувством. Будто издалека. Как будто он — чужой. Как будто её давно не слышат. Не хотят. И не собираются.
— Ань, — вдруг сказал он, — ты чего?
Она медленно, отчётливо произнесла:
— Завтра я съезжаю. Живите со своей семьёй. Я — себе.
И вышла из кухни. Оставив за спиной свекровь с приоткрытым ртом и мужа с ложкой, застывшей над тарелкой.
— Ты серьёзно, Ань? — спросила Нина в трубку, пока где-то на заднем плане у неё орал чайник. — Прям ушла? Чемодан, дверь, хлоп — и всё?
Анна стояла в прихожей, в руках — пакет с документами и плотно набитая сумка. На часах — 7:30 утра. За стеной, в спальне, начинал возмущаться голос Валентины Михайловны:
— Где она?! Что значит “съехала”?! А Максим где был, когда жена у него вещи собирала?!! Сама, значит, хозяйка, а уехать — как воровка!
Анна выдохнула в трубку:
— Не хлоп, Нин. Молча. Без истерик. Я даже дверь аккуратно прикрыла. Чтобы не сказать ничего лишнего. И знаешь, у меня внутри такая тишина. Как будто ушёл гул из головы.
Нина засопела:
— Это, наверное, тишина от шока. У тебя челюсть не свело? А то я читала, у женщин после стресса бывает…
Анна усмехнулась:
— Нет. Просто спокойствие. Первый раз за четыре года никто не дышит в затылок и не следит, сколько я на шампунь потратила.
— Подожди, а Максим? Он что?
— А Максим проснулся, как я уже на пороге стояла. Знаешь, что он сказал?
— Что?
— “Ты куда с утра, яичницу делать не будешь?” — Анна хмыкнула. — Вот серьёзно. Даже не спросил: “Почему?”, “Зачем?”, “Ты в порядке?”. Только про яичницу и тапки. Я ему говорю: “Максим, я ухожу. С вещами. Всё. Это конец.” А он: “Ну ты погорячилась, у мамы сейчас давление…”
Нина, не выдержав, заржала:
— Господи, ты замужем за градусником! За живым напоминанием о маминых болячках! Ну и тряпка…
К обеду телефон Анны вибрировал, как стиральная машина на отжиме. Сначала был Максим:
— Анечка, ну ты чего. Это же глупость. Мы же семья. Ты же знаешь, мама — она просто темпераментная. И Света просила не обижаться, ей реально тяжело сейчас. Ну ты же не бросишь всех…
Потом свекровь, голосом прокурора:
— Анна, ты совсем? Уйти — это просто. Вернуться — вот что сложно. Знаешь, сколько невесток потом на коленях просятся назад? Ты подумаешь хорошенько. Максим, между прочим, страдает.
Потом Светлана:
— Ань, ты чего? А как же племяшку со школы забрать? И я не поняла, а с кредитом ты будешь помогать или мне теперь штрафами покрываться?!
Анна выключила звук. В первый раз за долгое время.
В квартире пахло кофе, за окном дождь поливал улицу, а в комнате не было ни одной вещи, которую ей бы навязали. Ни “фамильного сервиза”, ни “свекровиных тюльпанов в вазе”, ни покрывал “по бабушкиному вкусу”. Только она, диван, плед и свобода.
И всё бы ничего, но к вечеру случился визит.
Позвонили в дверь. Долго и нагло.
— Анечка, это мы, — раздалось с другой стороны. — Максим! С мамой!
Анна села на диван. Не открыла.
Стук. Потом голос Валентины Михайловны:
— Ну что за детский сад? Дома же! Я знаю, ты дома! Мы поговорить. Без скандала.
Анна нехотя открыла.
Перед ней стояли Максим с растерянным лицом и Валентина Михайловна с победной улыбкой, будто приехала вручать премию за заслуги перед отечеством.
— Ну вот, — свекровь первой прошла в квартиру, осматривая всё, как ревизор. — Светло. Просторно. Но холодно. У тебя тут — как сказать — не по-домашнему. В нашем доме уютнее.
Максим зашёл следом. Голову опустил. Молчал.
Анна сложила руки на груди:
— Я не просила вас приходить. Зачем вы приехали?
— Чтобы спасти семью! — торжественно возвестила Валентина Михайловна. — Ты же понимаешь, ты вспылила. Это возрастное. У всех после сорока начинаются вот эти… ну, метания. Уйти, начать с нуля… Ага, щас! Кому ты нужна? Кто тебя ждать будет? Максим — твой шанс.
Анна прищурилась:
— Мой шанс — это сидеть между тобой и Светкой, ждать одобрения за суп и переводы денег на чужие долги?
— Не перегибай! — повысила голос свекровь. — Мы к тебе с добром! Максим, скажи хоть ты что-нибудь!
Он заёрзал:
— Ань… Ну… Ты ж знаешь, мама — она не со зла. Просто ты очень обидчивая. Надо бы найти компромисс.
— Я тебе компромисс найду, — процедила Анна. — Я два года молчала, когда ты отпускал её шуточки. Когда она говорила при всех, что ты «пожертвовал собой», женившись на мне. Когда Света у меня в сумке шарила и брала деньги, а ты говорил: «Ну что такого, она ж твоя родня»…
— Родня! — подхватила свекровь. — Вот! Мы ж тебе родня! Ты нас предала. Пошла — как будто чужая. А могла бы всё пережить. Как нормальная женщина. Вон моя мама с отцом жила и терпела! А ты что?
— Я не ваша мама, Валентина Михайловна. И вы — не мой Бог.
Наступила тишина.
Максим кашлянул, будто хотел её прервать.
— Ты сейчас просто злишься. Мы понимаем. Но подумаешь — пройдёт.
Анна подошла ближе, посмотрела на него — прямо, чётко:
— Нет, Максим. Я не злюсь. Я прозрела. Я думала, у нас будет семья. Муж и жена. Но у нас была только мама. Мама — везде. Мама — в постели, в кастрюле, в телефоне, в голове. Я вышла за тебя, а жила с ней. Понимаешь?
Он шевельнул губами, но ничего не сказал.
Анна открыла дверь.
— Уходите. Не возвращайтесь. Ни ты, ни она. Свете передай, чтобы с налоговой ездила сама. Я — не их навсегда бесплатный сервис.
Валентина Михайловна открыла было рот, но Анна её перебила:
— Я больше не ваш домашний труд. Не ваша девочка на побегушках. Я Анна. Мне сорок два. У меня работа, мозги и своя квартира. Спасибо за урок. До свидания.
Максим посмотрел на неё долгим взглядом. Будто что-то хотел сказать.
Но молча вышел за матерью.
Анна закрыла дверь. Прислонилась к ней спиной. Глубоко вдохнула.
И только потом поняла — она плачет. Не от боли. От облегчения.
— Максима уволили, — сообщила Нина, отпивая кофе в кафе. — Ну, как “уволили”… Сказали: “Или сокращаем, или сам пиши”. Он сам и написал.
Анна кивнула. Спокойно. Без жалости.
— Что собирается делать?
— А вот это самое интересное, — Нина усмехнулась. — Он, представляешь, хочет… к тебе. Вернуться. “Сначала поживу у неё, пока не встану на ноги”, — сказал.
Анна медленно поставила чашку на блюдце.
— Поживу у неё.
— Угу.
— Даже не “вернуться к жене”. Просто “у неё”. Как в хостеле. С завтраками и Wi-Fi.
Они обе замолчали.
В кафе играла безликая музыка, пахло корицей и липовым чаем. У Анны был выходной, у Нины — слишком много свободного времени.
И вдруг, почти не глядя, Нина спросила:
— А ты его любила? Ну, по-настоящему.
Анна подумала.
— Я любила идею. Что он добрый. Что будет дом, дети, кот. Что он тихий, не орёт. Что я наконец в безопасности.
— А была?
— Нет. Я всё время должна была оправдываться. За потраченные деньги, за свои слова, за то, что хочу выходные без его семьи. И даже за своё настроение.
— Он вообще извинялся когда-нибудь?
Анна кивнула:
— Один раз. Когда забыл меня в роддоме. Уехал “по делам”, а потом оказалось — играл в приставку со Светкой. Через восемь часов приехал. Сказал: “Прости, я просто не рассчитал время”.
Через неделю Максим всё-таки пришёл. Один. Без матери.
— Я подумал… может, стоит начать заново. Я уже понял, как ошибался. Ты же всегда была права, Ань. Я тебя… я правда… — он запнулся. — Я хочу вернуться.
Анна смотрела на него молча.
— Я устроился пока в доставку, временно. Мама говорит, что это тебя не устроит, но… я ведь ради нас…
Анна прервала:
— А что значит “ради нас”? У нас нет больше “нас”. Есть ты. И есть я.
— Но… ты же говорила, что у тебя всё ради семьи… Ты боролась!
— Я боролась. А ты слился. Каждый раз, когда было трудно, ты исчезал, а мама вылазила вперёд. Ты даже тогда, когда я рыдала ночью после ссоры со Светкой, сказал: “Ну ты же сама начала”.
— Я был дурак. Признаю. Я всё исправлю.
Анна встала.
— Максим. Мы жили в доме, где я была лишней. Ты не защищал. Ты позволял. Ты — не враг. Но и не партнёр. Я тогда всё время говорила себе: “Он просто не может быть другим, надо принять”. Но теперь я понимаю — это и была ошибка. Я принимала чужую норму, чужую жизнь. Я была как бесплатная сиделка для всей вашей семейки. А сейчас я свободна.
Максим посмотрел вниз.
— Ты не даёшь мне шанс.
— Я себе даю шанс, Максим. Наконец-то. Первый раз. И я его не упущу.
Через месяц Анна оформила развод. Без скандала. Без сцен. Без истерик. Просто пришла, подписала, ушла.
Максим не пришёл. Сказал, “не видит смысла в этом цирке”.
Мать его, конечно, орала в трубку. Сестра присылала скриншоты “долгов”. Но всё это было как лай чужой собаки за стеклом.
Анна жила. Работала. Улыбалась. Иногда плакала — но это были свои слёзы. Без унижения.
Она начала свой маленький бизнес — кулинарный блог и доставку домашних обедов. Смешно, но именно то, за что её всегда гнобили (“на кухне только и годна”) стало её силой.
Однажды она услышала по радио песню, которую когда-то включал Максим.
Раньше в такие моменты сердце щемило. А теперь — только лёгкое удивление: “А, было же”.
Как старая рубашка, которую давно выбросила и даже не помнишь, почему носила.
