Я открыла дверь своим ключом. Привычка, оставшаяся с тех времен, когда квартира сестры была и моим домом тоже.
— Кать, привет! — крикнула я в пустоту прихожей, стягивая кроссовки. — Я на минутку, привезла тебе…
Договорить я не успела. Из гостиной донесся странный, едва уловимый звук. Тихий, методичный. Словно кто-то очень аккуратно царапал дерево. А потом — легкий щелчок. И снова. Царап. Щелк.
Я замерла, прислушиваясь. В квартире стояла неестественная, густая пустота. Ни музыки, ни телевизора, ни гула вытяжки на кухне. Только этот монотонный, выверенный ритм.
— Кать? Андрей? Вы дома?
Ответа не было. Только всё тот же звук. Царап. Щелк.
Что-то внутри меня напряглось. Я на цыпочках прошла по коридору. Дверь в гостиную была приоткрыта, и узкая щель света падала на паркет. Я заглянула.
Они сидели на полу. Спиной ко мне. Катя и ее муж Андрей. Они не двигались, если не считать медленных, плавных движений рук.
Словно два хирурга над столом. Или два реставратора, склонившиеся над древним артефактом.
Их плечи были напряжены, спины идеально прямые. Они не разговаривали. Вообще. Воздух в комнате казался плотным, тяжелым, заряженным их молчаливой сосредоточенностью.
Я кашлянула, обозначая свое присутствие.
— Привет еще раз, — мой голос прозвучал неуверенно.
Оба вздрогнули, но как-то замедленно, неохотно. Словно я вырвала их из глубокого гипноза. Андрей так и не обернулся, его плечи на мгновение окаменели, а потом он снова склонился над чем-то, что я не могла разглядеть.
Катя медленно поднялась на ноги. Ее лицо было бледным, почти прозрачным, а глаза — огромными и пустыми. Она сделала шаг ко мне, загораживая обзор.
— Лена… Привет. А ты… ты не предупредила.
— Я звонила, ты не ответила. Решила заскочить, — я попыталась заглянуть ей за спину, но она тут же сместилась, снова перекрывая вид. — Что вы тут делаете? Генеральная уборка?
На ее губах появилась тень улыбки, но она не коснулась глаз.
— Вроде того. Порядок наводим.
«Порядок». Слово прозвучало дико. Оно никак не вязалось с этой ритуальной атмосферой, с их застывшими спинами и странными, точными движениями.
— Может, на кухню пройдем? — предложила она, и в ее голосе проскользнула умоляющая нотка. — Я сделаю нам сок.
Она мягко подтолкнула меня в сторону кухни, не давая ни единого шанса увидеть, что же осталось на полу в гостиной. Что они так отчаянно прятали.
Я пошла, чувствуя себя лишней, чужой. Чувствуя, как за моей спиной Андрей продолжает свое безмолвное дело. Царап. Щелк.
И я поняла, что это не наведение порядка. Это было что-то совсем другое. Что-то, чему у меня пока не было названия.
На кухне Катя достала из холодильника пакет апельсинового сока. Ее руки слегка дрожали, когда она наливала его в стаканы. Она двигалась как во сне, ее взгляд был расфокусирован.
— Так что я привезла? — спросила я, пытаясь вернуть разговор в нормальное русло.
— А? — она вздрогнула, словно забыла о моем существовании. — Ах, да. Что?
— Я говорю, привезла тебе сыр, тот, что ты любишь. В нашем магазине появился.
— Сыр… — повторила она, как эхо. — Спасибо.
Из гостиной снова донесся этот звук. Щелк. А потом тихий скрежет. Мое терпение лопнуло.
— Катя, что там происходит? Что делает Андрей?
— Ничего, — она поставила стакан на стол с такой силой, что сок выплеснулся. — Лена, пожалуйста, не надо.
— Что «не надо»? Вести себя так, будто я вломилась в сумасшедший дом? Вы сидите на полу в темноте и что-то ломаете!
Ее лицо исказилось.
— Мы ничего не ломаем. Мы… разбираем.
— Что вы разбираете? — я повысила голос. — Секретную бомбу?
Я резко развернулась и пошла обратно в коридор.
— Лена, стой! Не ходи туда! — крикнула она мне в спину.
Но я уже была у двери. Я распахнула ее и застыла на пороге.
Посреди комнаты, на огромном листе фанеры, был он. Их город. Их мечта. Макет, который они строили больше года.
Крошечная, идеальная копия того места, где они хотели жить. С маленьким домиком у реки, с садом, с качелями во дворе. Макет, каждую деталь которого я знала.
Только теперь он был изуродован.
Это было не просто разрушение. Это была методичная, холодная казнь. Андрей сидел на корточках и пинцетом аккуратно отламывал штакетник от забора. Один за другим.
Складывал их в идеально ровную стопку. Рядом с ним лежали крошечные деревья, вырванные с корнем, и перевернутая фигурка собаки у будки.
Катя, вернувшаяся в комнату, замерла рядом со мной. Она смотрела на это с тем же отстраненным выражением.
Я шагнула вперед. Мои ноги наткнулись на что-то. Я опустила взгляд. Это была крыша их миниатюрного дома. Аккуратно снятая, как скальп.
— Что… вы… делаете? — прошептала я, не узнавая собственный голос.
Андрей поднял на меня глаза. В них не было ничего. Ни злости, ни сожаления. Пустота.
— Мы его убираем, — сказал он ровным, безжизненным тоном. — Он больше не нужен.
Он снова опустил взгляд и пинцетом подцепил крошечные качели. Те самые, которые они с такой любовью клеили, смеясь над тем, что фигурка мальчика никак не хотела на них садиться.
С тихим щелчком он сломал одну из перекладин.
Я смотрела на сестру, на ее мужа, на руины их мечты на полу. И в голове билась только одна мысль.
То, чем она занималась со своим мужем в гостиной, нельзя было описать словами. Это было за гранью понимания. За гранью безумия. Это было что-то страшное и тихое, как сама смерть.
— Перестаньте, — сказала я. Голос сорвался. — Просто прекратите это. Сейчас же.
Андрей даже не посмотрел на меня. Он взял в руки крошечный фонарный столб и медленно, с усилием, согнул его пополам.
— Вы сошли с ума, — выдохнула я. — Зачем вы это делаете? Это же… это же был ваш город. Вы его так долго делали. Планировали будущее на нём.
И тут Катя рассмеялась. Страшным, надрывным смехом, в котором не было ни капли веселья.
— Будущее? — переспросила она, и ее голос дрогнул. — Лена, у нас нет будущего. Его больше нет.
Она опустилась на колени рядом с мужем. Взяла в руки маленькую фигурку мальчика, ту самую, что не хотела садиться на качели. Посмотрела на нее, и ее лицо, до этого бывшее маской, вдруг начало крошиться, как старая штукатурка.
— Мы строили это для него, — прошептала она. — Каждый домик, каждое деревце. Это был его мир. Мир, в котором он должен был расти, мы собирались переехать.
До меня начало доходить. Медленно, страшно, неотвратимо. Я вспомнила, что не видела их племянника уже несколько месяцев.
Сначала они говорили, что он у бабушки, потом — что приболел. Я не настаивала. У всех свои дела.
— Где… где Миша? — спросила я, уже зная ответ. Боясь его.
Андрей впервые за все это время посмотрел мне прямо в глаза. И я увидела в них не пустоту. Я увидела бездну, заполненную такой болью, что у меня перехватило дыхание.
— Миши нет, — сказал он. Просто и буднично. И от этой будничности стало еще страшнее. — Его нет уже три месяца. Машина. Всё случилось быстро.
Катя уронила голову на плечо мужа, и ее тело затряслось в беззвучных рыданиях.
— Мы не могли его просто… выбросить, — ее голос был глухим, сдавленным. — Этот макет. Он был живой. Он был обещанием. А теперь это просто… насмешка. Памятник тому, чего никогда не будет.
И я поняла. Они не разрушали. Они хоронили.
Они проводили долгий, мучительный ритуал прощания. Разбирали свою мечту на части, потому что не могли вынести ее вида.
Каждая деталь причиняла им невыносимую боль. Качели, на которых он никогда не покачается. Дом, в котором никогда не будет слышен его смех.
Они не сошли с ума. Они пытались выжить. Единственным способом, который смогли придумать. Разбирая свое будущее по кусочкам, чтобы оно не убило их своим несбывшимся великолепием.
Я села на пол рядом с ними, среди обломков их счастья. Взяла сестру за руку. И мы сидели так втроем, в центре разрушенного города, и оплакивали мальчика, которого больше нет.
Мы сидели так долго, что сумерки за окном сменились густой, чернильной темнотой.
Рыдания Кати стихли, перейдя в редкие, судорожные всхлипы. Андрей неподвижно обнимал ее, и его лицо было похоже на высеченную из камня маску скорби.
В какой-то момент я поняла, что больше нельзя просто сидеть. Это бездействие было таким же разрушительным, как и то, что они делали до моего прихода.
Я молча поднялась, подошла к стене и включила свет. Комната, залитая резким электрическим светом, стала выглядеть еще более удручающе. Поле битвы после проигранного сражения.
Ни Катя, ни Андрей не пошевелились. Они лишь зажмурились от внезапной яркости.
Я вернулась, снова села на пол, но уже не рядом с ними, а напротив груды обломков. Взяла в руки сломанный фонарный столб. Выпрямила его, насколько смогла, и аккуратно положила в пустую картонную коробку, стоявшую в углу. Потом взяла вырванное с корнем дерево. Потом — половинку качелей.
Я не смотрела на них. Я просто убирала. Деталь за деталью. Без слов.
Прошло минут десять, прежде чем Андрей шевельнулся. Он медленно высвободил руку из-под головы Кати, поднял с пола крошечную скамейку и, помедлив секунду, протянул ее мне. Я взяла ее и положила в коробку.
Это был знак. Безмолвное согласие.
Катя подняла заплаканное лицо. Она посмотрела на меня, на Андрея, на наши медленные, скоординированные действия. А потом ее взгляд упал на что-то, лежавшее у ее колен.
Это была фигурка Миши. Единственное, что осталось почти нетронутым в этом хаосе.
Она взяла ее в ладонь, и ее пальцы сомкнулись так крепко, что я испугалась, как бы она не раздавила хрупкий пластик. Андрей накрыл ее руку своей.
— Не надо, — прошептал он. — Оставь.
Катя посмотрела на него, потом на фигурку. Ее губы дрожали.
— Но это… больно, — выдохнула она.
— Я знаю, — ответил он. — Но это все, что у нас есть. Память. Пусть она будет не только болью.
Он осторожно разжал ее пальцы и взял фигурку. Он не положил ее в коробку с обломками. Он встал, подошел к книжному шкафу, нашел на полке небольшую шкатулку из красного дерева и бережно опустил фигурку туда. Закрыл крышку.
Похороны закончились.
Когда коробка наполнилась, мы вместе отнесли ее на балкон. Никто не предложил ее выбросить. Не сегодня.
Я собралась уходить. Надела кроссовки, накинула куртку.
— Я завтра позвоню, — сказала я тихо, не зная, что еще можно сказать.
Катя кивнула. Она выглядела смертельно уставшей, но в ее глазах больше не было того пугающего, отстраненного блеска. Только бездонная печаль.
— Спасибо, что пришла, — сказал Андрей, провожая меня до двери.
Я обернулась. Они стояли вдвоем в прихожей, держась за руки. Два человека, пережившие кораблекрушение посреди океана, на обломках своего мира. Они не были спасены. Но они были живы. И они были вместе.
И этого, возможно, было достаточно, чтобы однажды снова научиться дышать.
