— Какая безвкусица, — вынесла вердикт Тамара Игоревна, проводя пальцем по обивке нового дивана. — Слишком ярко. В наше время мебель была солиднее.
Я промолчала, лишь крепче сжала в руках лямку своей сумки. Мы с Лёшей купили этот диван всего неделю назад, и он был центром нашей маленькой, но уютной гостиной. Вернее, был им до сегодняшнего утра.
— Мам, ну что ты начинаешь, — вяло отозвался муж с кухни, где он почему-то решил перебрать все кастрюли. — Нормальный диван.
— Нормальный? — хмыкнула свекровь, и этот звук заставил Лёшу замолчать. — Нормально — это когда практично. А это — пылесборник. Ну да ладно, переставим его в твою комнату, Лёшенька. А сюда я свой старый гарнитур привезу, он как раз в гараже у сестры пылится.
Она говорила об этом так, будто всё уже решено. Будто её слово — закон.
Я посмотрела на мужа. Он избегал моего взгляда, с преувеличенным интересом разглядывая дно сковороды.
Перед её приездом он клялся мне, что всё будет иначе. «Она просто погостит пару дней, Ань. Слово даю. Я поговорю с ней».
Но Тамара Игоревна приехала с тремя огромными чемоданами и решительным блеском в глазах. Она не собиралась гостить. Она собиралась жить.
— И шторы эти придётся снять, — она перевела свой оценивающий взгляд на окна. — Слишком тёмные. Повесим тюль, как у приличных людей. Чтобы светлее было.
Она ходила по нашей квартире, как по своей собственной территории, которую нужно срочно облагородить. Каждое её слово было маленьким молоточком, вбивающим гвозди в крышку гроба нашего уюта.
— Анечка, ты чего застыла? — она обернулась ко мне, и её улыбка была острой, как осколок стекла. — Иди, помоги Лёше. Мужчину нужно кормить. А я пока подумаю, куда лучше определить фикус. Он у тебя, кстати, совсем зачах.
Я медленно выдохнула, пытаясь унять дрожь. В сумке, тяжело оттягивающей плечо, лежал мой единственный козырь. Мой последний довод в этом споре, который ещё даже не начался по-настоящему.
Но я понимала — его время ещё не пришло. Сначала я должна была дать Лёше шанс. Последний.
Я прошла на кухню. Муж поднял на меня виноватые глаза.
— Ань, потерпи немного, ладно? — зашептал он. — Она просто… ну, ты же знаешь мою маму. Она покричит и успокоится.
— Она собирается перевезти сюда свою мебель, Лёша, — тихо ответила я. — Она уже решила, что мы будем жить по её правилам.
— Ничего она не решила! — он повысил голос, но тут же сник, услышав шаги в коридоре.
В кухню вошла Тамара Игоревна. Она смерила нас обоих тяжёлым взглядом.
— Лёшенька, сынок, иди отдохни, — властно произнесла она, отодвигая его в сторону. — Нам с твоей женой нужно серьёзно поговорить. О том, кто в этом доме на самом деле хозяйка и кому здесь не место.
Лёша испарился из кухни так быстро, словно его и не было. Я осталась один на один с хищным взглядом свекрови. Она села за стол, положив на него свои крупные, унизанные кольцами руки.
— Ну что, Анечка. Поговорим, — она не спрашивала, а утверждала. — Я смотрю, ты совсем моего сына запустила. Исхудал, бледный. Чем ты его кормишь? Своими новомодными салатами?
Я скрестила руки на груди.
— Лёша взрослый человек, Тамара Игоревна. Он ест то, что любит.
— Он любит то, что готовила ему мать! — отрезала она. — А не эти твои… кулинарные эксперименты. Ничего, я это исправлю.
С завтрашнего дня меню составляю я. И за продуктами ездить буду тоже я. Твои деньги нам не нужны, у меня своя пенсия хорошая.
Она говорила так, будто уже победила. Будто моё мнение — это просто досадный шум.
— Мы не нуждаемся в вашей помощи, — произнесла я ровно, хотя внутри всё клокотало. — Мы прекрасно справляемся сами.
— Справляетесь? — она издала короткий, неприятный смешок. — Это ты называешь «справляетесь»? Пыль по углам, фикус на последнем издыхании, а муж голодный. Нет, деточка. Так дела не пойдут. Я остаюсь здесь. Буду вести хозяйство и приводить Лёшеньку в порядок.
Моё терпение начало истончаться.
— Это наша с Лёшей квартира. Мы не договаривались, что вы будете жить с нами.
— Ах, не договаривались? — её брови поползли вверх. — Этот дом принадлежит моему сыну.
Я вложила в него всю свою жизнь, всю душу! А значит, я имею на него полное право. А вот ты… Ты здесь кто? Пришла на всё готовенькое.
Она наклонилась ко мне через стол, её голос стал тише, но злее.
— Так что слушай сюда, девочка. Либо ты принимаешь мои правила и учишься быть нормальной женой, либо можешь собирать свои вещички. Лёша, конечно, поплачет денёк-другой, но быстро утешится. С мамой ему будет лучше.
Это был удар ниже пояса. Она не просто пыталась установить свою власть, она пыталась меня уничтожить. Стереть из жизни собственного мужа.
Я посмотрела на неё. На её самодовольное лицо, на уверенность в собственной безнаказанности. И поняла, что больше терпеть не буду. Шанс для Лёши исчерпан. Время разговоров прошло.
— Ты нам никто, убирайся из этого дома! — почти прошипела она, видя перемену в моём лице.
Я медленно распрямила плечи. Спокойствие, которое пришло на смену гневу, было холодным и твёрдым, как сталь. Я больше не жертва.
— Во-первых, не «ты», а «вы», — отчеканила я. — Мы с вами на брудершафт не пили. А во-вторых…
Я сделала паузу, наслаждаясь тем, как меняется выражение её лица. Самоуверенность начала уступать место недоумению.
— …во-вторых, кто из нас и куда будет убираться, мы сейчас решим.
Я развернулась и пошла в коридор, к своей сумке. К своему последнему аргументу. Я слышала, как она что-то кричит мне в спину, но уже не слушала. Игра началась по моим правилам.
Я вернулась на кухню. В руках у меня была плотная папка. Я молча положила её на стол перед Тамарой Игоревной. Она смерила папку презрительным взглядом.
— Что это ещё за фокусы? Решила меня бумажками напугать?
— Откройте, — мой голос был абсолютно спокоен.
На шум из комнаты выглянул Лёша. Его лицо было бледным, он явно понял, что происходит нечто непоправимое.
— Аня, мама, может, не надо? — пролепетал он.
— Надо, Лёша, — отрезала я, не глядя на него. — Ваша мама считает, что вложила в эту квартиру всю душу. Пусть посмотрит, чего на самом деле стоит её вклад.
Свекровь с вызовом открыла папку. Её пальцы пробежали по первой странице, потом по второй.
Выражение её лица менялось с калейдоскопической скоростью: от надменного любопытства к полному недоумению, а затем — к искажённой яростью гримасе.
— Что… что это такое? — прохрипела она, тыча пальцем в документ. — Это подделка!
— Это договор купли-продажи, — пояснила я. — Заверенный нотариусом. Квартира куплена на деньги, которые оставила мне в наследство моя бабушка. И, как видите, единственным собственником являюсь я. Анна Викторовна Романова. Вашего сына здесь нет. И вас — тем более.
Тамара Игоревна перевела взгляд на Лёшу. В её глазах плескалась такая ненависть, что он попятился.
— Лёша?! Это правда?
Он молчал, вжав голову в плечи. Он всё знал с самого начала. Знал, что условием бабушкиного наследства была покупка жилья исключительно на моё имя. Он согласился.
Но своей матери он об этом, конечно, не сказал. Ему было удобнее позволять ей жить в иллюзии, что она — совладелица «семейного гнезда».
— Я… я думал, мы потом переоформим… — промямлил он.
— Ты меня обманул! — взвизгнула Тамара Игоревна. Вся её спесь слетела, как дешёвая позолота. — Ты позволил этой… этой… хозяйничать в МОЁМ доме!
— Это МОЙ дом, — поправила я её, и в наступившем гулком пространстве мой голос прозвучал как приговор. — И я прошу вас его покинуть. На сборы у вас час.
Свекровь обмякла и тяжело опустилась на стул. Её лицо стало серым. Она вдруг превратилась в обычную, постаревшую и жалкую женщину.
— А ты? — я повернулась к мужу. — Ты уходишь с ней или остаёшься со мной? Выбирай. Прямо сейчас.
Лёша посмотрел на меня, потом на рыдающую мать. Его метания были почти физически ощутимы. Он подошёл к матери, положил ей руку на плечо.
— Мам, пойдём… я помогу тебе собрать вещи.
Это был его выбор.
Я стояла посреди кухни и смотрела, как они уходят. Сначала из кухни, потом из моей жизни.
Когда за ними закрылась входная дверь, я впервые за много часов смогла вздохнуть полной грудью. Воздух в моей квартире стал чистым. И я была в ней настоящей хозяйкой.
Первые несколько дней прошли как в тумане. Эйфория от победы сменилась звенящей пустотой.
Я бродила по квартире, и каждый предмет напоминал о Лёше. Вот его кружка, вот забытый на полке свитер, вот вмятина на подушке, где он спал. Я собрала все его вещи в большую коробку и выставила её за дверь. Стало легче.
Я переставила мебель. Яркий диван теперь казался не вызовом, а утверждением. Моим утверждением. Я купила новые шторы — лёгкие, светлые, пропускающие утреннее солнце. Зачахший фикус я пересадила в новый горшок, и он, кажется, начал оживать.
А потом раздался звонок. Я увидела на экране его имя и долго смотрела, прежде чем ответить.
— Ань? — его голос в трубке был незнакомым, приглушённым. — Привет.
— Привет, — ответила я ровно.
— Как ты?
— В порядке. Что ты хотел?
Он замялся.
— Я… я хотел извиниться. За всё. За маму, за свою слабость. Я был неправ. Я должен был защитить тебя.
Я молчала, давая ему выговориться.
— Мы с мамой сейчас у тётки… это ад, Аня. Она пилит меня с утра до ночи. Говорит, что я тряпка, что упустил такую женщину… и квартиру.
Последнее слово он произнёс почти шёпотом. И в нём было всё. Не раскаяние. Не любовь. А голый расчёт.
— И что ты предлагаешь, Лёша? — спросила я, уже зная ответ.
— Давай попробуем сначала? — выпалил он. — Я поговорю с мамой, я всё ей объясню. Она больше не будет вмешиваться, клянусь! Я люблю тебя, Ань. Я не могу без тебя.
Я слушала его и не чувствовала ничего, кроме лёгкой брезгливости. Любовь, о которой он говорил, была лишь прикрытием для его страха перед неустроенностью.
— Нет, Лёша.
— Что «нет»? — он не понял.
— Мы не будем пробовать сначала. «Сначала» больше нет. Есть только «после». И в этом «после» тебя нет.
— Но почему? Я же извинился!
— Потому что ты сделал свой выбор, — я подошла к окну. На улице шёл мелкий дождь, смывая пыль с тротуаров. — Ты выбрал не меня, а удобство. Ты выбрал не защищать свою семью, а прятаться за мамину юбку.
Ты не изменишься, Лёша. А я — изменилась.
Я нажала кнопку отбоя, не дожидаясь ответа. И впервые за долгое время почувствовала не пустоту, а свободу.
Передо мной была целая жизнь. Моя жизнь. В моём доме. И я собиралась прожить её счастливо. Без них.
***
Прошло три года.
Я стояла у окна своей квартиры, той самой, и смотрела, как во дворе играют дети. За моей спиной на диване — да, том самом, ярком и вызывающем — сидел Андрей и смеялся, читая что-то в телефоне.
Его смех был тёплым, настоящим. Он заполнял пространство, делая его живым.
Квартира изменилась. На стенах висели наши с ним фотографии из путешествий, на подоконнике буйно цвели орхидеи — Андрей оказался заядлым цветоводом.
Фикус, когда-то спасённый мной, разросся так, что занял почётное место в углу, и теперь его большие листья ловили солнечные блики. Это был дом, наполненный спокойствием и счастьем.
Я познакомилась с Андреем через год после развода. Он был архитектором, человеком основательным, спокойным и невероятно уважительным к чужим границам.
Когда я рассказала ему свою историю, он просто взял мою руку и сказал: «Ты очень сильная. Я горжусь, что знаю тебя». И ни разу не упрекнул, не усомнился, не попытался «понять» Лёшу или его мать.
Вчера мы подали заявление в ЗАГС.
Я отвернулась от окна и улыбнулась ему.
— Над чем смеёшься?
— Коллега прислал мем про ремонт, — он показал мне экран. — Жизненно. Кстати, я не забыл, что обещал тебе полки в кладовке. На выходных сделаем.
— Договорились, — я подошла и поцеловала его в макушку.
В этот момент в кармане завибрировал мой телефон. Незнакомый номер. Я почему-то нажала на «ответить».
— Аня? Анечка?
Я замерла. Этот голос я узнала бы из тысячи. Тамара Игоревна. Но в нём не было прежней стали, только дребезжащие, просящие нотки.
— Я вас слушаю.
— Анечка, прости, что беспокою… У нас беда. Лёша… он сильно заболел. В больнице лежит. Ему операция нужна, дорогая… А у нас денег совсем нет. Тётка нас выгнала давно, мы по съёмным углам мыкаемся…
Она говорила быстро, сбивчиво, захлёбываясь словами.
— Я подумала… может, ты поможешь? Чем сможешь… Ты ведь не чужой нам человек. Лёша всё время о тебе вспоминает, говорит, какую глупость совершил…
Андрей поднял на меня вопросительный взгляд. Я покачала головой, давая понять, что всё в порядке.
Я слушала её и не чувствовала ничего. Ни злости, ни жалости, ни даже удовлетворения. Пустота. Словно мне звонили из далёкого прошлого, которое ко мне больше не имело никакого отношения.
— Тамара Игоревна, — произнесла я спокойно и чётко. — Я вам сочувствую. Но вы ошиблись номером. Вы для меня — абсолютно чужой человек.
И я повесила трубку, тут же заблокировав номер.
Андрей подошёл, обнял меня за плечи.
— Всё хорошо?
— Да, — я прижалась к нему. — Теперь — да. Всё очень хорошо.
Прошлое иногда пытается дотянуться до тебя, постучать в твою дверь. Но только тебе решать — открывать ему или нет. Я свой выбор сделала давно. И моя дверь для него была закрыта навсегда.
