Марина услышала, как хлопнула входная дверь, — Антон снова ушёл на автомате, не попрощавшись. Впрочем, она и не ждала. Последнюю неделю он передвигался по квартире, как гость без ключей — тихо, боком, с виноватым взглядом и постоянными звонками от мамочки. Пара, между прочим, давно взрослая: ей тридцать два, ему тридцать четыре. Но вел себя Антон, как подросток, которого застали за сигаретой в туалете школы.
Марина стояла на кухне, мыла кружку и с раздражением смотрела в окно. Липы во дворе раскинулись, как старые женщины на лавке — каждая тянет своё, но вместе создают тень.
Из зала послышался звон. Телефон. Её. Вайбер. Кто звонит в Вайбер, кроме Галины Петровны? Ни один нормальный человек этим не пользуется.
Она вздохнула и нажала «ответить», уже морально готовясь к театру одного актёра.
— Марина, добрый день, — протянула Галина Петровна с тем самым голосом, который одновременно и медом капает, и ядом прыскает. — Как настроение? Ты не забывала, что у нас семейный обед сегодня?
— Здравствуйте, — коротко ответила Марина, вытирая руки. — Нет, не забыла. Просто работа, аврал. Не успею, извините.
— Работа, — протянула свекровь с выражением глубокой скорби. — Всегда работа. А семья? У нас тут вопрос серьёзный. Надо бы обсудить.
Марина помолчала.
— А вы когда последний раз обсуждали что-то со мной, а не против меня?
— Ну что ты начинаешь, — голос у свекрови сменился на обиженный. — Мы же одна семья. А семья — это когда все друг за друга.
— Когда удобно, — добавила Марина холодно.
— Не язви, Марина, — повысила голос Галина Петровна. — Антон не может с тобой поговорить, потому что ты всё в ноутбуке и в телефоне! А у него брат страдает, человек на грани, а вы, извините, тут кофе капучино пьёте и ногти делаете!
Вот она, старая песня о главном, подумала Марина.
— Давайте сразу к сути. Вы хотите, чтобы я отдала квартиру, которую купила до брака, брату Антона? Я правильно понимаю?
— Ну ты же умная девочка, — уже мягко сказала свекровь. — Ты же понимаешь, в жизни всякое бывает. Сегодня у тебя есть, а завтра ты сама в такой ситуации окажешься. А Игорю негде жить! Его бывшая жена выгнала, как собаку!
— Простите, а я при чём? Я его даже не знала, когда покупала квартиру.
— Ты не знала, — свекровь хмыкнула. — А теперь он твой деверь. И ты обязана хотя бы помочь.
— Обязана? — Марина подняла брови. — У меня что, на лбу написано «МЧС по родственникам»?
На том конце замолчали.
— Галина Петровна, давайте говорить честно. Вы хотите, чтобы я подписала дарственную. На брата вашего сына. Я ничего не должна. Квартира куплена до брака, она в моей собственности. Это не обсуждается.
— У тебя ведь всё равно денег много! — вдруг выкрикнула свекровь, потеряв над собой контроль. — Ну что тебе эта квартира! Купишь себе другую! Или Антон заработает!
Марина рассмеялась. Громко. Иронично. Прямо в трубку.
— Галина Петровна, Антон — менеджер среднего звена с кредитом за ваш холодильник! А я тяну весь ипотечный платёж на свой доход. Знаете, в чём ирония? Вы хотите, чтобы женщина, которая всё сама, отдала это тому, кто не смог удержать ни жену, ни жильё.
— Он пострадал! — закричала свекровь. — А ты… эгоистка! Вся в себе, в работе, в кофе… в этой своей… нездоровой независимости!
— Да вы бы себе на лбу тату сделали: «Женщина должна терпеть». А лучше: «Женщина обязана делиться».
Связь прервалась.
Марина выключила телефон и вздохнула. Шутки шутками, но звоночек тревожный. Они не просто просили помочь — они уже начали нажимать. И, судя по тону, дальше будет хуже.
На следующий день дома было странно тихо. Антон вернулся позже обычного, положил телефон на тумбочку и сел молча. Даже не включил телевизор.
— Что, решили семейным советом втихаря меня в квартиру Игоря вселить? — Марина села напротив, в голосе — стальной холод.
— Не начинай, — вздохнул он. — Я просто… Я не знаю, как быть.
— Очень просто. Ты женат на мне, а не на маме. Ты живешь здесь. И квартира — моя. Всё.
Антон потёр лоб. Вечно он что-то тёр — то лоб, то шею, то уши. Как будто стирал свои мысли.
— Послушай, Игорь… у него правда всё рухнуло. Его жена с кем-то ушла, он без денег, у него ничего нет. Ты представляешь, что это — в сорок лет остаться ни с чем?
— Да, представляю. Но я не понимаю, почему вы решили, что мне надо теперь всё отдать. Или я — банкомат?
— Никто не говорил «всё отдать»…
— А как это ещё называется? Дарственная — это не «помощь», это «до свидания».
Антон замолчал. Потом поднял глаза.
— Ты не подпишешь? Никогда?
— Никогда, — чётко ответила Марина. — И если ты или твоя мама ещё раз намекнёте, я подам на развод. И не потому что злая, а потому что я не вещь. И не дойная корова.
Антон встал, как будто собирался что-то сказать, но передумал. Просто пошёл в спальню. Без слов. Без истерик.
Марина осталась на кухне. Одна. Только чайник потрескивал, как старый телевизор, потерявший сигнал.
Ночью она не спала. Её трясло от злости и обиды. Как же легко родные люди превращаются в хищников, когда пахнет квартирой. Сразу и брату надо, и сыну, и мать за него горой, как будто он — святой.
Марина взяла телефон, открыла диктофон и проговорила вслух:
— Если кто-то в твоей жизни хочет тебя использовать, это не семья. Это — схема. И я в таких схемах участвовать не буду.
Марина сидела в кафе, тыкала вилкой в салат и чувствовала, как земля под ней слегка подрагивает. Ну, не буквально, конечно. Просто что-то внутри — как будто стол под животом сделан из тонкой фанеры и вот-вот сломается.
Подруга по работе, Инна, смотрела на неё со смесью восхищения и страха.
— Ты что, реально им в лоб так сказала? Что подашь на развод?
— Ага, — кивнула Марина. — Только не «им», а ему. Она по телефону верещала. Он молчал.
Инна засмеялась и отпила кофе.
— Героиня. Так держать. А то все эти маменькины сынки только и делают, что ищут, за чей счёт им жить.
— Ну, он не совсем альфонс, — поморщилась Марина. — Просто… подкаблучник в квадрате. И каблук — не я.
Инна хмыкнула:
— Ну не ты — значит, его мама. Тоже женщина, кстати.
Марина усмехнулась. Пошла пятая неделя их «семейных переговоров». Свекровь звонила через день, выдавала новые аргументы: то Игорь в депрессии, то у него «давление 180», то он «готов спрыгнуть с балкона», то «собирается ехать в Казахстан на шабашки». Последний вариант особенно веселил — при его-то аллергии на пыль и физический труд.
И вот сегодня, в субботу, когда Марина вернулась с пробежки и только собралась отдохнуть, в дверь позвонили. Звонок — дерзкий, продолжительный. Как в фильмах, где в дом вламываются коллекторы.
Открыла — конечно, она. Галина Петровна. Во всём белом. Только нимба не хватало. Или кастрюли на голове.
— Добрый день, — произнесла она вежливо, но губы сжала так, что уголки чуть не порвались. — Поговорим?
— А что, телефоны вышли из моды? — сухо спросила Марина, но дверь всё-таки приоткрыла.
— Телефоны — для слабых. А я мать.
— Звучит угрожающе, — пробормотала Марина, отступая вглубь квартиры. — Заходите. Только не снимайте обувь. Чувствуйте себя как дома, только помните, что вы не дома.
Галина Петровна прошла внутрь, как танк на параде: гордо, ровно, с осмотром территории.
— Уютненько, — заметила она. — А плитка-то дорогая. Испанская?
— Турецкая. Как и мой характер.
— Что?
— Ничего. Кофе будете?
— Нет. У меня давление. И вообще, я надолго не задержусь. Просто хотела… — она присела на табурет у стола и внезапно заглянула в глаза Марине. — Хотела поговорить по-человечески.
— Пожалуйста, говорите. Только сразу скажите, вы ко мне как кто пришли? Как мама моего мужа? Или как риелтор брата?
— Ну вот, снова язвите… — обиженно вздохнула свекровь. — А я ведь к вам с душой…
Марина села напротив. Руки скрестила. Лицо — абсолютно нейтральное.
— Галина Петровна, вы умная женщина. Сильная, боюсь даже сказать — стратег. Давайте прямо. Без слёз и сказок. Вы хотите, чтобы я отдала квартиру вашему сыну. Правильно?
— Я хочу, чтобы в семье был мир, — дипломатично начала свекровь. — Я хочу, чтобы Антон не страдал. Он ведь между двух огней.
— Так пусть выберет, где теплее, — усмехнулась Марина.
— Марина, — голос у свекрови стал чуть громче, — я вас не обвиняю. Вы, может быть, хорошая жена, но вы чересчур самостоятельная. Женщина должна быть гибкой. Сговорчивой. А вы… как кактус. Колючая. И вечно колете.
— Спасибо. На моём кактусе цветок уже есть — называется «собственность до брака».
Галина Петровна молча посмотрела в сторону окна.
— У Игоря кризис. Его просто вынесли на улицу. Бывшая жена продала квартиру, не спросив. Оставила его с чемоданом. Ему негде жить. Он ночует у знакомых. У друзей. Соседи уже косо смотрят. И вы говорите — нет?
— Да, я говорю: нет.
— Но вы же женщина! Разве вам не жалко?
— Мне жалко кота бездомного у подъезда. Но ему я хотя бы миску ставлю, а не квартиру.
Молчание. Очень напряжённое.
— Я надеялась на вашу женственность, — сквозь зубы произнесла Галина Петровна. — А вы просто… карьеристка. Упёртая. Безжалостная.
— Не надо путать уверенность с бессердечием, — спокойно ответила Марина. — Просто я давно перестала стелиться ковриком. Я не обязана.
— Вы знаете, сколько лет я воспитывала Антона одна?! — вскинулась свекровь. — Работала в две смены! Без помощи! Без мужа!
— Вот и я так же — одна. Только без Антона. С ипотекой.
Галина Петровна встала. Дрожали руки.
— Хорошо. Вы сделали свой выбор. Только знайте — вы его потеряете. Вы сейчас смеётесь, а потом будете одна. С этой вашей кафельной плиткой. С ноутбуком. С карьерой. И некому будет подать воды.
Марина встала тоже. Медленно. Спокойно.
— Лучше быть одной, чем среди тех, кто меня сдаёт при первой выгоде.
— Вы хотите развода? — свекровь была уже на грани.
— Я хочу уважения. А если его нет, да, пусть будет развод.
— Он вам всё равно ничего не оставит! — выкрикнула свекровь. — Он уйдёт — и ни копейки! Никаких алиментов! Вы ещё пожалеете!
— Галина Петровна, я боюсь только одного: остаться среди людей, которые считают меня банком. Всё остальное — переживу.
Свекровь развернулась и вышла, громко хлопнув дверью. Дверь отозвалась эхом, как будто сказала: закрыто, до свидания.
Антон вернулся ближе к одиннадцати. Тихо. С виноватым лицом. Марина уже лежала в кровати, с книгой.
— Она приходила? — спросил он, стоя у двери спальни, словно школьник после двойки.
— Да. Было жарко. Ты даже не позвонил.
— Я не знал, что она пойдёт…
— Конечно, — кивнула Марина. — Она всегда сама по себе. Только ты — в её тени. Всё время. До сих пор.
— Я просто… Я между вами. Я не могу выбрать.
Марина положила книгу и посмотрела прямо.
— А ты не должен выбирать. Ты должен быть мужчиной. И сказать, что правильно. А не соглашаться с самой громкой. Я — твоя жена. Или уже не совсем?
Антон промолчал. Потом подошёл к шкафу, взял спортивную сумку и начал складывать вещи.
— Я поживу пока у Игоря. Ты права. Нам надо подумать.
Марина кивнула. Глаза — сухие. Сердце — как мокрая тряпка после стирки.
Он ушёл. Без скандала. Без поцелуев. Без надежд.
Она осталась одна. В своей квартире. С турецкой плиткой и русской гордостью.
Интересно, — подумала она, — как быстро «мы» превращается в «я», если у тебя есть что терять.
Прошло три недели.
Марина думала, что будет страдать. Ну, как в кино — плед, чай, подруга с вином, мокрые глаза. Ничего подобного не произошло. Была работа, были звонки, был юрист, который с её подачки уже готовил пакет на развод.
Антон не появлялся. Ни звонка, ни сообщения. Тишина, как в подвале после потопа.
Но тишина — это не всегда покой. Иногда это затишье перед штормом. И Марина это знала.
Письмо из МФЦ пришло в понедельник. Она стояла с конвертом в руке, смотрела на герб, а внутри что-то ныло. Подача заявления на регистрацию дарственной. Даритель — Марина Кузнецова. Одаряемый — Игорь Кузнецов.
Марина села на пол прямо в коридоре. Смех пошёл волнами, истеричный, сухой.
— А ведь я даже не подписывала… — пробормотала она. — Или подписывала?
Начала вспоминать. Ту самую неделю, когда Антон носил ей кофе в постель, гладил по голове, целовал пальцы. Он тогда сказал, что надо подписать пару бумаг по коммуналке. Взял её паспорт. Листочки были спрятаны среди других — она не вчитывалась. Подписи были. Её.
Юрист подтвердил: да, Марина, если это действительно ваши подписи, дело плохо. Можем попробовать доказать обман, но это долго. А квартира — уже в реестре. Переход права зарегистрирован. Формально — это теперь не ваше.
У неё потемнело в глазах. Жгло кожу, как будто её обварили кипятком.
Через два дня она стояла у двери квартиры. С ключами. С документами. И с ледяным лицом.
Позвонила. Дважды. Никто не открыл. Вставила ключ — всё ещё подходил. Вошла.
На кухне сидел мужчина. Один. С чашкой кофе.
— Добрый вечер, — спокойно сказал он. — Вы, наверное, Марина?
— Вы кто? — голос у неё был тихий, как перед бурей.
— Я — Игорь. Брат Антона. Новый владелец этой квартиры, если верить бумажкам. Вы ко мне?
Марина скинула сумку на пол.
— Я к себе. Или пока вы не вызвали полицию.
Игорь не двигался. Он не выглядел, как жалкий побитый жизнью тип. Наоборот — аккуратный, опрятный. В рубашке. Кофе с пенкой. Да он, мать его, вёл себя, как гость в отеле.
— Давайте сразу. Вы знали, что я не подписывала эту дарственную осознанно?
— Да, — кивнул он. — Антон мне рассказал. Он думал, вы не заметите. Или смиритесь.
— Смирюсь? С тем, что у меня украли квартиру?
— Это была его идея, — пожал плечами Игорь. — Я сначала отказался. Но потом подумал… а почему нет? У меня нет ничего. У вас — всё. Справедливо? Нет. Но логично.
Марина смотрела на него, и внутри всё кипело.
— Логично? У меня отняли жильё. Через подлог. Вы — в моём доме. На моей кухне. И вы говорите «логично»?
— А вы что хотели? — Игорь встал. — Что вас будут всю жизнь беречь, как хрустальную вазу? Вы строите из себя железную леди, а муж у вас — тряпка. Он не выдержал. Вы подавляете. Вы не жена. Вы инвестиция. Он решил вернуть себе хотя бы часть вложенного.
Марина подошла ближе. В глаза. В упор.
— Я не инвестиция. Я человек. И я вас не боюсь. Не вас, не вашего брата, не вашу мамочку с гипертонией.
Игорь на секунду отвёл взгляд. Потом усмехнулся:
— Страшная вы женщина.
— Слава богу, — прошипела она. — Значит, вы не перепутаете меня с мебелью.
Суд был через три недели. Она шла туда с юристом, с документами, с дикой усталостью и злостью.
Антон сидел в зале. Постаревший, небритый, с опущенными глазами. Рядом — мама. Вся чёрная, как ворона. Игорь — спокойный, даже весёлый.
Марина выступала первой.
— Меня ввели в заблуждение, — говорила она. — Подписи были получены путём обмана. Я не знала, что подписываю дарственную. Более того, я говорила, что не намерена передавать свою квартиру. Это было записано. Вот диктофон.
Судья слушал. Ки́вал.
Антон пытался что-то сказать — что «не хотел», что «давление», что «Марина всегда была резкой».
— Она меня унижала, — добавила Галина Петровна. — Это был ужас. Мой сын страдал.
— А ваш сын взял у меня квартиру. Это не страдание. Это статья, — ответила Марина спокойно.
Игорь промолчал. До самого конца.
Решение суда:
Договор дарения признан недействительным как совершённый под влиянием обмана. Квартира возвращается в собственность Марины Кузнецовой. Антон Кузнецов и Игорь Кузнецов обязаны покинуть жилое помещение в течение 14 дней.
Марина вышла из зала и впервые за месяц — заплакала. Не от боли. От ярости, которая выходила, наконец, наружу.
Через неделю она пришла домой. Квартира была пуста. Чисто. Даже чайник стоял на месте.
На столе — записка. Почерк Антона.
«Прости. Я не смог быть тем, кем должен был. Пусть хоть квартира останется у того, кто действительно сильный. Я уехал. Игорь — сам по себе. Мама — тоже. Не ищи. Не суди. Живи, как хочешь. Ты победила».
Марина села. Взяла чай. Сахара — две. Как раньше.
Победа не была сладкой. Она была как крепкий кофе — горькая, но бодрящая.
Она осталась одна. Но, наконец, была в безопасности. В своём доме. И в своей жизни.
