— Ты слышишь меня вообще, Мария? — голос Никиты всё больше походил на скрежет по стеклу. — Я сказал, мама с Аней приедут в пятницу. Надо квартиру подготовить.
Мария уронила ложку в чашку с овсянкой. Она уже не ела — просто механически ковыряла кашу. Голова гудела после ночной смены, кофе был невкусный, и теперь ещё это.
— Ты хочешь сказать, они останутся у нас? — медленно, почти шепотом, переспросила она, не поднимая глаз.
— Ну а где им ещё быть? — пожал плечами Никита, надкусывая яблоко с видом человека, у которого всё в жизни идёт по плану. — Ты ж сама говорила, у Вики там ребёнок, школа рядом, пусть пока поживут у нас, а потом…
Он замолчал. Видимо, понял, что сказал лишнего.
Мария подняла глаза и зло усмехнулась:
— А потом ты скажешь, что моя сестра должна освободить дедову квартиру, чтобы туда заехала Анечка, правильно?
Никита замялся, развёл руками:
— Ну ты сразу в атаку… Я просто говорю, логично же. У тебя две квартиры, у неё ни одной. Аня — моя сестра. Семья, если ты забыла.
— А Виктория — не семья? — Мария встала, пошла на кухню за полотенцем, иронично бросила через плечо. — Только у неё почему-то никто с яблоком не наготове не сидит.
В пятницу Мария пришла с работы уставшая и злая. В прихожей уже стояли два чемодана. В спальне, где они с Никитой ещё неделю назад спорили, чья очередь мыть полы, теперь стояла Аня с вытянутым лицом и выражением, будто её силком привезли в трущобу.
— О, наконец-то хозяйка пожаловала! — кисло бросила Аня, поправляя свои длинные ногти. — А то я уж подумала, ты специально решила нас не встречать.
Мария сдержала раздражение:
— Аня, у нас пятница. Я работаю. Знаешь, некоторые люди не ждут, пока им принесут всё готовенькое.
— Да уж, это видно, — усмехнулась свекровь София Михайловна, выходя из кухни. — Кофе, кстати, у тебя отвратительный. Я сварила нормальный. Научить тебя, как варить, чтоб не как из автомата?
Мария хмыкнула, скидывая туфли:
— Не стоит. Я пью его, чтобы проснуться, а не умереть от удовольствия.
Свекровь вскинула бровь, Аня покрутила глазами. Никита сидел в гостиной и делал вид, что играет в какую-то рабочую переписку на ноутбуке. Как всегда — в стороне, лишь бы не лезть.
Как удобно, да, Никита? Пусть женщины грызутся, а ты — вне поля боя.
На следующее утро напряжение стало почти физическим. София Михайловна хозяйничала на кухне, как будто это её квартира: перекладывала специи, выкинула Маринины приправы «без глютена» и даже отругала кошку за то, что «слишком жирная для домашней».
Аня тоже не отставала. С утра устроила «юридический ликбез» — как правильно оформлять недвижимость, если хочешь сохранить семью.
— Ты же понимаешь, Маша, квартира дедушки — это не только твоя заслуга, — важно заявила она, наливая себе минералку. — Вы с Никитой — семья. Всё общее. И если есть возможность помочь сестре — надо помогать. Не хочешь, чтобы это выглядело как жадность, правда?
Мария вздрогнула от ярости.
— Дед не оставлял квартиру нам с Никитой. Он оставил её мне. В завещании указано чётко. И вообще, Аня, ты бы поосторожнее с юридическими советами. А то выглядишь как человек, который ради квадратных метров готов и родню под автобус кинуть.
— Ты слишком резко, Маш, — вмешался Никита, не отрываясь от ноутбука. — Ты должна понимать, у мамы и Ани сейчас сложный период…
— А у Вики с сыном — курорт, да? — резко перебила Мария. — Сидит одна, с ребёнком, работает на двух работах. Но ей же повезло — у неё есть я. А вот Ане надо подстелить подушку, и плевать, кого с дивана скидывать.
София Михайловна хлопнула ладонями:
— Вот! Вот она, благодарность молодёжи! Мы тебе сына вырастили, из нищеты вытащили, на ноги поставили — а ты даже комнату не хочешь выделить его сестре!
— Вырастили — спасибо. Только он теперь не мальчик. И если он муж, пусть уже начнёт вести себя как муж, а не как сын маминой подруги.
Никита встал. Глаза сузились, голос стал холодным:
— Если ты считаешь, что семья — это дележка и скандалы, может, тебе вообще стоит пожить одной, а?
Мария медленно подошла к нему. Смотрела в упор, голос спокойный, но сдавленный:
— Ты это сейчас сказал мне — в моей квартире?
Он отвернулся.
— Ладно. Пойду, прогуляюсь. Надо проветриться.
— Проветри мозги, — спокойно бросила она. — А то затхлость идёт прямо из глаз.
Вечером на кухне пахло жареными котлетами. Но аппетита у Марии не было.
Сидела за столом, смотрела в окно. Рядом — телефон, открыт чат с Викторией.
«Как ты держишься?»
Ответ пришёл быстро:
«Нормально. Мелкий кашляет, но вроде не серьёзно. А ты как? Свекровь уже построила всех?»
Мария усмехнулась:
«Они хотят твою квартиру отдать Ане. Прямым текстом.»
Тут же пришло:
«Ты серьёзно?..»
Мария набрала:
«Ага. Я не отдам. Держись там. Мы прорвёмся.»
Она выключила телефон и откинулась на спинку стула. За дверью послышался голос свекрови:
— Мария, а мы тут подумали, может, ты сама скажешь Виктории, что ей надо освободить квартиру? Чтобы без скандалов, по-хорошему…
Мария встала. Вышла в коридор. Взгляд был жёсткий, лицо — холодное.
— Нет, София Михайловна. Я скажу вам. Чтобы без скандалов и по-хорошему: с этой минуты вы живёте у себя. Аня — у подруги или в отеле. Моя квартира — не общежитие. Я вас не звала. И дверь я завтра поменяю.
София Михайловна всплеснула руками:
— Ты что, с ума сошла?! Ты сына выгонишь из дома?!
— Нет. Он сам ушёл. А я просто закрываю за ним дверь.
— Ты точно хочешь это сделать? — Виктория нервно поправляла прядь, бросая взгляд на Марину, как будто та собралась ограбить банк.
Мария стояла у раковины, мыла кружку и смотрела в окно. Октябрьский ветер мотал мокрые листья по двору. Кошка лежала на подоконнике, и даже она, казалось, чувствовала, что в воздухе сгущается не просто дождь — что-то посерьёзнее.
— Я уже сделала. Заявление на развод отдала сегодня утром. Он узнает завтра.
— Мария… — Вика села за стол. — Ты уверена? Я просто… ну, вы же всё-таки…
— Нет, Вик. Я не «всё-таки». Я просто устала. Это как жить на войне, где каждый день проверка на прочность. Я больше не хочу. Ни проверок, ни унижений, ни «надо потерпеть — он хороший».
Она вытерла руки, подошла к дивану, села рядом с племянником, который, не отрываясь, смотрел мультики.
— Он даже не спросил, как я себя чувствую. Ни разу. Ни «ты устала», ни «может, я помогу». Только: «Мама приедет», «Аня останется», «освободи квартиру». Словно я — мебель с функцией готовки и зарплаты.
— Ты была для него слишком удобной, — спокойно сказала Вика, открывая йогурт. — А теперь перестала. Вот он и бесится. Но я тебе так скажу — лучше жить одной, чем с людьми, которым ты должна по умолчанию.
— Ты знаешь, что он попросил? Чтобы я сама сказала тебе съезжать. Типа, «по-хорошему». Как будто ты квартирантка!
— Ну не знаю, — усмехнулась Виктория. — Может, надо было взять с него арендную плату. Или хотя бы за моральный ущерб.
— Если бы за моральный ущерб платили, я бы уже в Сочи жила. В пентхаусе. С панорамой.
Обе рассмеялись. Смеялись долго, до слёз. Потому что, когда совсем тяжело — остаётся только смеяться.
На следующий день Никита пришёл домой. Поздно. С порога — как будто ничего не произошло.
— Привет. Что за цирк ты устроила? Мама мне позвонила, в истерике. Аня рыдает — у неё, оказывается, паническая атака. Ты выгнала всех?
Мария, не поднимаясь с дивана, кивнула:
— Ага. Как ты и советовал — пожить одной.
— Это была фигура речи! Я ж не думал, что ты с ума сойдёшь!
— А я думала, что ты мужчина. Ошиблись оба.
Он подошёл ближе, раздражённо посмотрел вокруг:
— А заявление на развод — это тоже фигура речи?
— Нет. Это решение. И если ты пришёл просить прощения, то не трать время. Я тебя слышала слишком долго. Теперь послушай меня.
Она встала. Взгляд — твёрдый, руки не дрожат, голос спокойный, почти бесстрастный:
— Я больше не буду твоим фоном. Я не ковер, по которому можно пройтись, пока мама снимает туфли. И не девочка с подработкой, которая должна всем. Я устала быть удобной. Я не хочу делить квартиру с твоей сестрой, душ с твоей мамой и мужа — с их проблемами.
— Ты что, с ума сошла? Это же семья! У всех бывает…
— Да! У всех. Только у нормальных семей — бывает забота, поддержка и уважение. А у нас — только требования, упрёки и свекровь, которая пересчитала мои носки. Я не для того работаю по ночам, чтобы слушать, как у меня плохо вымыта раковина!
Он шагнул ближе, сжал челюсти:
— Ты сейчас на эмоциях. Успокойся. Мы поговорим, всё решим. Просто мама переживает, Ане сложно, а ты… ты вот так — «бац», и всё?
— Нет, Никита. Это не «бац». Это десять лет. Десять лет — от компромисса до предательства. Просто я не закатывала истерики. Я проглатывала. А теперь — хватит.
Он смотрел на неё так, будто впервые видел. Как на чужую. На непонятную, неудобную, опасную.
— Ты серьёзно думаешь, что без меня тебе будет лучше?
Мария улыбнулась. Чуть грустно, но искренне.
— Я не думаю. Я знаю.
Через неделю она жила одна. По-настоящему.
В квартире было тихо. Иногда — даже слишком. Первые пару дней — непривычно. Хотелось крикнуть кому-то: «Никита, купи молока», — и тут же понимала: некому.
Но потом пришло облегчение. Удивительное ощущение свободы. Она могла прийти домой и не бояться, что на ней снова повиснут чьи-то «проблемы». Могла встать ночью, сварить пельмени, включить сериал — и не бояться, что «мама не одобрит».
На столе лежал пакет с документами. Завтра — суд. Первый этап развода. Он сопротивлялся, пытался уговаривать, даже подключал общих друзей. Но Мария была твёрда. Уже не колебалась. Не надеялась.
— Знаешь, Вика, — сказала она по телефону, сидя на балконе с кружкой чая, — мне казалось, после развода будет страшно. А оказалось — смешно. Смешно, что я так долго боялась потерять того, кто сам меня потерял ещё два года назад.
— Ты сильная, Маш. Ты даже шутишь, как человек, который пережил землетрясение и теперь смеётся над мебелью.
— Да. Потому что мебель больше не шевелится сама.
Обе рассмеялись. Смех был тёплый. Чистый. Свободный.
Поздно вечером кто-то постучал в дверь. Мария подошла осторожно, посмотрела в глазок.
Никита.
Стоял в куртке, с бутылкой вина в одной руке и пакетом из супермаркета в другой.
Она не открыла.
Он постучал ещё раз.
— Мария… Ну давай. Просто поговорим. Без ругани. Я всё понял.
Она медленно положила ладонь на ручку. Постояла так.
И отошла.
— Поздно, Никита, — тихо сказала она сквозь дверь. — Разговор окончен. Твоё «понял» — запоздало. Как всегда.
Она вернулась на кухню, включила музыку. Тихую. Джаз. Взяла бокал, налила себе вина.
Стук в дверь больше не повторился.
Мария смотрела в окно и думала: «Жизнь только начинается. И мне, наконец, никто не мешает её строить.»
— Ты снова ей открыла? — голос Софии Михайловны раздался ещё из лифта. — Ну-ну, давай, принимай обратно на шею. Сама потом приползёшь!
Мария стояла на пороге своей квартиры, босая, в старой футболке, с чашкой кофе в руке. На лице — абсолютное спокойствие. Такое, от которого у нервных людей начинает дёргаться глаз.
— Доброе утро, София Михайловна. Вы как всегда в образе? Или просто решили захватить территорию по-быстрому, пока я в халате?
София Михайловна вышагнула в коридор, за ней — Аня с двумя чемоданами. Та самая Аня, которая «на недельку» и «своя же кровь».
— Мария, у нас нет времени на твои истерики, — с деловым тоном заявила Аня, — мне срочно нужно жильё, а у тебя стоит квартира. Нечестно держать её пустой, пока у нас такие обстоятельства.
— У кого «у нас»? — спокойно уточнила Мария. — У меня обстоятельства — ипотека, работа и мой покой. А у вас, простите, шизофрения на тему чужой собственности.
София Михайловна нахмурилась, как будто собиралась вызвать полицию, церковь и МЧС одновременно.
— Ты неблагодарная, холодная, алчная… Ты угробила моему сыну жизнь!
— А вы, милая моя, всю жизнь путаете понятия: заботиться и контролировать, любить и влезать, быть матерью и быть деспотом.
— Это всё твоя Вика! Эта паразитка с ребёнком! Какого чёрта она живёт в квартире, которую мы могли бы использовать как старт для Ани?
Мария села на табурет, не приглашая никого войти. Отхлебнула кофе. Голос у неё был стальной.
— Слушайте меня внимательно. Последний раз. Эта квартира — МОЯ. Завещанная мне дедом, прошедшая все юридические процедуры. И знаете почему она не ваша? Потому что вы — НИКТО в этой ситуации. Ни один пункт Гражданского кодекса не называет «бывшую свекровь» основанием для наследства. Вы не родственница. Вы просто человек, с которым у меня был неприятный эпизод в жизни.
Аня вдруг рванула вперёд, запыхавшись:
— Ты думаешь, у тебя будет счастье? Ты разрушила семью! У нас с Никитой теперь суд! У мамы давление!
— А у меня — свобода, — отчеканила Мария. — И я вам не медсестра, не донор жилья и не бесплатная психологиня. Хватит. Я вас вычёркиваю. Из головы, из квартиры, из жизни.
— Ты ещё пожалеешь, — процедила София Михайловна. — Жизнь вернёт!
— Ага. С процентами. Вам-то как раз стоит бояться этого больше всех.
Мария захлопнула дверь. С той стороны — тишина, а потом приглушённое:
— Она ведь и правда всё серьёзно…
— А ты думала, она шутит?
Вечером Виктория пришла с сыном, с пирожками и осторожным лицом. Видно было, боялась спросить.
— Ты как?
— Выспалась. Убралась. Подала в суд на алименты. Пожалуйста, не смейся, но я даже сдала квартиру через риэлтора. Мы снимем вам новую, уже нашли вариант. Я — взрослая. И я выбираю, кто рядом.
Вика расплакалась прямо на кухне.
— Ты сумасшедшая. Но я бы не выжила без тебя.
— А ты мне напоминала, что я всё ещё человек. Не приложение к мужу.
Через месяц Мария заехала в новую квартиру. Маленькую, но свою. Посуду — выбрала сама. Стены — перекрасила в оливковый. Даже диван — тот, на котором теперь сидела с книгой — купила сама. За свои.
Суд прошёл тихо. Алименты — копейки, зато принцип.
София Михайловна не появлялась. Аня — тоже.
Однажды Мария столкнулась с Никитой у магазина. Он стоял у полки с колбасой, как человек, у которого отобрали пульт от телевизора и список паролей к Wi-Fi.
— Ты хорошо выглядишь, — пробормотал он, не глядя.
— Я отдыхаю от твоей семьи. Это омолаживает.
— Может… может, попробуем всё сначала?
Мария посмотрела на него как на старую, просроченную упаковку: когда вроде бы и жалко выбрасывать, но точно знаешь — лучше не рисковать.
— Нет, Никита. У тебя же мама — она не одобрит.
Он стоял молча, не зная, что сказать. А она просто пошла дальше. Легко. Уверенно.
Ведь за дверью её новой жизни больше никто не стоял.
