На кухне пахло пережаренным луком, потрёпанными нервами и старым, как сама усталость, халатом. Марина Сергеевна стояла у плиты и, как ни старалась, не могла удержать сковородку ровно — правая рука дрожала, будто сигналила: ещё чуть-чуть, и я тебе отвалюсь, поняла?
— Опять ты что-то горелым делаешь, — проворчал Григорий из-за стола, не отрывая глаз от телефона. — Можно хоть раз нормально поужинать, без запаха крематория?
— Это не крематорий, Гриша, это твоя мать в трубке кричала. Я подпрыгнула. Сковорода — тоже. А лук тут ни при чём, — сдержанно ответила Марина, сжав губы. — У тебя, кстати, снова 28 пропущенных вызовов от неё. Может, ты всё-таки поговоришь, а то я уже начинаю её голосом думать.
Григорий тяжело вздохнул, как будто только что поднял диван с двумя спящими котами и тёщей сверху.
— Она переживает. Андрей женится, а денег нет. Я её понимаю. Я бы тоже переживал, если бы у меня был младший сын, а у него на свадьбу только стразы и идеи.
Марина медленно обернулась и вытерла руки о полотенце. В глазах у неё блестело: не от слёз — от напряжения.
— А ты у нас кто, напомни? Старший сын, безработный два года, с последним резюме от февраля прошлого года, где ты забыл указать, что умеешь открывать пиво локтем и смотреть сериалы без перерыва на туалет.
— О, пошло. Пошло по накатанной, — раздражённо отмахнулся Григорий. — Я ж тебе не мешаю работать. Хочешь — работай, хочешь — увольняйся. Но семью-то поддержать надо!
— Семью? Это ты про свою маму с братом? — Марина говорила спокойно, но голос у неё дрожал. — Я в этой картине явно лишняя.
Григорий встал и начал мерить кухню шагами. Медленно. С достоинством. Как будто в голове звучал марш Мендельсона, и он репетирует путь к алтарю.
— У тебя есть машина, — сказал он внезапно.
— Есть, — кивнула Марина, напрягшись. — Купила. Сама. За премию и переработки. Помнишь, я три месяца с синяками под глазами ходила, потому что бухгалтерию и склад одновременно тянула?
— Да ты не в суде, не надо мне стенограмму жизни читать. Машина у тебя есть, да. Вот и продай её.
Марина в ответ рассмеялась. Громко. Нервно.
— Ты серьёзно сейчас?
— Абсолютно. Андрей хороший парень, ему нужна поддержка. А ты, между прочим, в семье не одна. Мы все в одной лодке.
— Ты в своей лодке, Гриша. И, судя по всему, ты там давно на дне с аквалангом. Я два года тебя кормлю, оплачиваю ЖКХ, покупаю твоей маме лекарства, и теперь ты хочешь, чтобы я ещё и свою машину продала, чтобы твой брат сыграл свадьбу мечты с голубями и караваем?!
— Да что ты так орёшь?! — Григорий подпрыгнул, — Я ж просто предложил. Ты вечно всё в штыки. Машина — это же не жизненно важно.
— Ты прав. Жизненно важно — это когда у тебя есть хребет. А ты его, видимо, сдал в ломбард вместе со своими амбициями.
— Всё, ясно, — обиделся Гриша, — ты из тех, кто мужика только пока он при деньгах любит, да?
Марина выпрямилась, откинула полотенце на раковину и медленно подошла к нему.
— Знаешь, что я люблю? Человека, который хотя бы пытается. Который ищет работу, подрабатывает курьером, грузчиком, кем угодно. Который понимает, что жена — не банкомат, не спонсор свадьбы для младшего брата, и не ночная няня твоей гордости. А ты… Ты уже два года лежишь на диване, как музейный экспонат. Только пыль не протираешь.
— Ты вообще меня не уважаешь, — Григорий закричал, — я муж в этом доме!
— В каком доме? — Марина вздрогнула. — В том, что я снимаю? Или в том, где ты даже лампочку боишься вкрутить без маминой инструкции?
Тут дверь в кухню скрипнула. На пороге стояла Зинаида Аркадьевна — свекровь. Как в кино: с пакетом продуктов и лицом, будто её только что уволили с поста Верховной Матери Земли.
— О, опять шумите, — процедила она, — я только зашла. Хотела внуков понянчить, а тут снова ваши разборки. Марина, ты же женщина, могла бы и уступить. Неужели тебе жалко помочь семье мужа?
— Мне жалко себя. Потому что никто не помогает мне. Я — не семья, я — доярка вашей семейной фермы. Только коров у вас нет, одна я.
— Вот и видно, что ты холодная, бессердечная… — начала было Зинаида Аркадьевна.
— А вы — бесплатная надзирательница. Только платит за ваше присутствие опять же я. Что у вас у всех с совестью? В рассрочку брали?
Марина сорвала с крючка сумку, швырнула на стол ключи от машины и громко хлопнула дверцей шкафа.
— Собирай вещи, Гриша. И не тяни. Свадьба у вас скоро, вот и потренируйтесь с братом — кто быстрее чемоданы упакует.
— Ты не имеешь права! Это моя жена! Моя квартира! — Григорий побелел от ярости.
— Ошибка в каждой строчке, — Марина кивнула. — Я твоя бывшая жена. Квартира — по договору съёма, мой паспорт в папке у хозяйки. А ты… Ты просто беда с бородой.
И вышла. Медленно. Не хлопнув дверью. Даже не плача. Просто вышла — как выходит человек, который наконец-то понял, что у него есть ноги, и что они ведут прочь от всего этого мракобесия.
Марина не плакала. И не звонила подругам. Не включала грустные песни, не пила вино из горла, не рыдала в душевой кабине — не было у неё на это времени.
Она убралась в квартире, где стало удивительно просторно после ухода одного безработного мужчины и его трёх мешков с вещами, из которых половина — чужие спортивки и зарядки от неизвестных телефонов. Стало легче дышать. Чище. Даже холодильник начал работать тише, как будто тоже вздохнул с облегчением.
В понедельник, как обычно, Марина пошла на работу. По дороге она смотрела в окно автобуса и пыталась вспомнить, как звали ту женщину, которой она была до всей этой цирковой свадьбы. Вроде бы Марина Сергеевна. Работающая, терпеливая, в меру язвительная, любящая людей, но только если они не живут у неё на шее.
В обед к ней зашёл Геннадий Петрович, их директор. Щурился, будто солнце прямо из потолка било.
— Ну что, Марина Сергеевна, как вы, держитесь?
— Я не в плену, Геннадий Петрович, держаться не от кого. Всё нормально, — усмехнулась она, печатая накладную.
— Слышал… развестись решили?
Марина подняла глаза:
— Слышал?
— У нас тут бухгалтерия быстрее суда работает. Уже и ставки были, кто первый уйдёт. Я, между прочим, на тебя ставил. Ты у нас женщина с хребтом. А Гриша… он скорее как желе с характером.
Она фыркнула:
— Вы у нас не только директор, но и комик.
— Я в прошлом — замдиректора по юмору, — Геннадий Петрович подмигнул. — Слушай, а ведь тебе премия полагается. За переработки. И отпуск взять пора. Отдыхай, пока новая жизнь не началась по полной. А то ещё кого заведёшь… вон, как умеешь выбирать.
Марина усмехнулась, но внутри зашевелилось что-то непонятное. Вроде радость — а вроде тоска. Ведь никто не отменял банальную человеческую потребность, чтоб тебя хотя бы раз в день обняли. Не потому что ты «обязан», а потому что ты — это ты.
Вечером ей позвонил Андрей — тот самый брат Григория, ради которого всё и затевалось.
— Марина, привет… Прости, что беспокою… Я… Я просто хотел…
— Говори прямо, Андрей. Врать умею я. Ты — не очень.
— Мне жаль. Что так вышло. Это же не ты виновата. Гриша — он просто… ну, он такой.
— Он? — Марина усмехнулась. — А ты? Он требовал, а ты что — просто стоял и ждал, пока я продам своё последнее, чтобы ты мог устроить свадьбу на сто гостей с хрустальными бокалами и арендованной лошадью?
— Мы с Катей поссорились, кстати. Я подумал, может, это знак…
— Это не знак, Андрей. Это жизнь даёт тебе по лбу, чтобы мозги включились. Иди, устрой свадьбу на свои. А у меня, прости, своя реальность.
— Ты просто хочешь быть одна, — сказал он, будто диагноз поставил.
— Я просто больше не хочу быть с кем попало, — тихо ответила она и положила трубку.
На следующий день её ждал сюрприз: на пороге стоял Григорий. Невыбритый, с покрасневшими глазами и пакетом — откуда торчал знакомый свитер, тот самый, в котором он валялся на диване первые три месяца безработицы.
— Можно зайти?
— Зачем?
— Холодно. И я… я подумал…
— Лучше бы ты думал два года назад, — перебила она. — Сейчас у меня дома нет места. Ни физически, ни морально. Там, где раньше был диван для двоих, теперь стоит кресло. Одно. Специально.
Григорий помолчал.
— Ну… я просто не знал, куда идти. У мамы крик. У Андрея свадьбы нет. Все злятся. Только ты… Ты всегда терпела.
Марина смотрела на него, и вдруг поняла: перед ней стоит не муж, не мужчина, не друг. Просто человек, который всегда умел обустраиваться под удобного для себя.
— Знаешь, что самое страшное? — сказала она. — Что мне тебя даже не жалко. Я бы хотела тебя пожалеть. Но внутри пусто. Там, где ты был — тишина. Ни злости, ни любви, ничего. Ты — как старая квитанция. Хранила, терпела, платила — а потом выбросила. С чистой совестью.
— То есть… всё?
— Всё, Григорий. Я пошла дальше. А ты… можешь остаться. Вчера.
Она закрыла дверь. Без скандала. Без криков. Даже без «ударом по лицу». Просто — тюк, и всё.
В этот вечер она села за ноутбук. Забронировала себе билет в Сочи. Отпуск — за свой счёт, на свои деньги, в свою жизнь.
А потом зазвонил домофон. Она вздрогнула. Неужели снова он?
— Да?
— Здравствуйте! Это доставка. Ваш заказ: кресло — дизайнерское, с подставкой для ног. Куда заносить?
Марина рассмеялась. Впервые — по-настоящему.
— В новую жизнь, молодой человек. Прямо туда и несите.
Сочи оказался на удивление тихим. Без орущих семей, без парадных фейерверков, без свадебных кортежей с кричащими женихами. Пляж был почти пустой, июнь только начинался. Марина лежала на шезлонге, глядя в небо, и впервые за долгое время чувствовала, что в голове — не тревога, не счета, не мужская лень, а просто — ветер. Настоящий. Без претензий.
На соседнем шезлонге хрустели чипсами и бурно обсуждали пенсию две дамы лет под семьдесят. Одна в очках со стразами, вторая — с такой шляпой, что даже чайка врезалась в неё по касательной.
— Я говорю тебе, Валя, ты зря с ним двадцать лет тянула. Он ж ведь внуков-то и не видел, а алименты с тебя требовал. Он тебе кто был, продюсер?
— Да кто он мне был… Сквозняк он был. Открыл дверь и унёс всё — и молодость, и стиральную машину. Только я теперь поняла: вовремя выгнать — тоже талант.
Марина усмехнулась. Повернулась к ним:
— Вы как будто из моей жизни диалог взяли. Только у меня он не сквозняк, а как плесень: пока не вынесешь диван — не исчезает.
Дамы засмеялись. Валя — та, что со шляпой — подмигнула:
— Значит, повезло. Молодая, да с опытом. Теперь ты будешь выбирать сама.
Выбирать. Вот оно. Слово, которое Марина почти забыла. Потому что всё прошлое время она не выбирала — она соглашалась. Терпела. Приспосабливалась.
Позже, вечером, сидя на веранде у гостиницы, она листала телефон. И случайно открыла мессенджер.
Новое сообщение: Григорий
«Марин, я был дурак. Я пошёл устраиваться на работу. На склад, пока что. Мама в шоке. Я в шоке. Ты была права. Я тебя понимаю… прости. Просто… я всё равно тебя люблю».
Сердце не кольнуло. Даже не дрогнуло. Марина удивилась — так спокойно ещё никто не признавался ей в любви.
И в этот момент рядом села женщина — пожилая, с книгой в руках и чашкой кофе.
— Ой, извините, я тут часто сижу. У вас не занято?
— Да сидите, пожалуйста, — Марина улыбнулась. — Здесь, кажется, место для всех, кто сбежал от чего-то.
— Я сбежала от воспоминаний, — вздохнула та. — Муж умер. Но знаете, что я поняла? Страшнее жить с человеком, которого не уважаешь, чем потерять того, кого любила. Смерть — это по-честному. А когда тебя медленно выжирают изнутри… это не жизнь.
Марина не знала, что ответить. Просто сидела, слушала, смотрела на закат.
А ведь она была не одна. Столько женщин вокруг пережили такое же. И каждый раз — одна и та же история: сначала любовь, потом ожидание, потом боль, потом свобода.
А на следующее утро её ждал звонок. От совершенно другого мужчины.
— Марина Сергеевна? Это Геннадий Петрович. Простите, что беспокою, но у меня тут одна новость. Вы помните, мы обсуждали новую должность? Начальника отдела? Так вот, я хочу предложить её вам. Без лишних конкурсов. Просто… вы этого достойны.
Марина замолчала на секунду. Потом засмеялась — так, как не смеялась лет десять.
— Геннадий Петрович, вы меня сейчас в Сочи из тапок выбили. А можно я вам честно скажу? Я готова. Вот впервые — готова. На всё. Даже на карьеру.
— Ну так и договорились. Отдыхайте, покупайтесь там за нас всех, и возвращайтесь. Без мужей. Только с характером.
Вечером, на пляже, она вышла босиком к воде. Постояла. Вдохнула. А потом достала телефон и написала:
Григорий, спасибо.
Ты показал мне, как не надо.
Теперь я знаю, где у меня сердце.
И оно — не под твоей подушкой.
Марина.
И нажала «удалить контакт».
Никаких прощаний. Никаких «а вдруг». Никаких «он изменится».
Потому что она — уже изменилась.
