Квартира пахла апельсинами и лавандой. Мария только что закончила уборку и с удовольствием развалилась на сером диване — гордость ее ремонта. Под ногами — паркет, который она лично выбирала. Светильники — в минималистичном стиле, стены — в приглушённом сером с белыми молдингами. Всё, как она мечтала. Не дизайнеры, не Денис, никто — она. Каждый миллиметр этой квартиры был выстрадан.
Тут в прихожей щёлкнул замок.
— Привет, Маруся! — раздался бодрый голос мужа. — У нас новость. Мама на два месяца поживёт с нами. У неё там, ну… трубу прорвало и стены плесенью пошли. Строители сказали — всё всерьёз.
Мария приподнялась на локтях.
— У нас — это у кого?
— Ну, у нас с тобой, — Денис вошёл, улыбаясь. — Маруся, ну ты же не против? Всё равно у неё беда. Это ненадолго.
Сзади послышался топот и знакомое — слишком бодрое:
— А вот и я! — Галина Петровна влетела с чемоданом в руках и в резиновых калошах. — Ой, как у вас чистенько. Хотя ты, Маша, поаккуратнее с ароматизаторами. У меня на эту химию мигрень.
— Здравствуйте, — сквозь зубы произнесла Мария, чувствуя, как ей начинают чесаться руки от желания стереть это «чистенько» с её свежепомытого пола.
Два месяца, — звучало в голове, как приговор.
Прошла неделя. И, казалось, только неделя. Но в квартире будто поселился новый управляющий с ключами от всех комнат и мнением по каждому поводу.
Галина Петровна просыпалась в шесть утра и громко варила овсянку, оставляя на плите её до вечера. Включала «Пусть говорят» на полную и делала зарядку под комментарии Малахова.
Однажды Мария вышла с чашкой кофе и застыла: её серое покрывало из ИКЕА, с которым она возилась полдня, висело на балконе.
— Это что? — голос сорвался.
— Ой, да оно какое-то унылое. Я выстирала. Завтра повешу своё, с узором, тебе понравится, — ответила свекровь, помешивая кастрюлю на плите. — А плита у тебя ужасная. Газ сбивается. Надо бы поменять.
— Я её только осенью поставила, — Мария вцепилась в стол. — И плита, и покрывало, и квартира — мои. Вы вообще…
— Маш, — вмешался Денис, входя в кухню, — ну ты чего? Мама старается. У неё сейчас сложный период.
— А у меня что, курорт? — вскинулась Мария. — Я вообще-то работаю на удалёнке, и в моей же квартире не могу спокойно кофе попить!
Галина Петровна фыркнула:
— Работа… на удалёнке. Я вот в твои годы в роддоме по ночам дежурила и двух детей поднимала. А вы сейчас — кофе попить! Время найти надо на семью, а не на вот это всё…
Она кивнула на ноутбук.
— Да что вы вообще понимаете?! — сорвалась Мария. — Мне тридцать два. Я сама купила эту квартиру. Я сама делала тут ремонт. Это мой дом, а не санаторий!
— Сына моего ты забыла упомянуть, — прошипела Галина Петровна. — Он, между прочим, тоже живёт здесь.
— Да? И что? Он мне что, мебель помогал таскать? Или кредит оформлял?
— Маруся, хватит уже, — устало сказал Денис. — Ты несёшься на всех, как танк.
Она замерла. На секунду. И тут же рассмеялась.
— Танком ты, Дэн, назвал женщину, которая тебе крышу над головой дала? Ну, спасибо, родной.
Она вышла из кухни, хлопнув дверью. Правда, хлопнуть громко не вышло — установленные ею же доводчики мягко притянули дверь, как будто извиняясь за её гнев.
На следующий день Галина Петровна переставила мебель в спальне. «Для циркуляции энергии», — пояснила она.
Мария вернулась с работы (на этот раз — из офиса, потому что дома она больше не выдерживала), и застыла на пороге. Кровать стояла у окна, зеркало убрано, а полка с книгами исчезла совсем.
— Это… где мои книги? — голос дрожал.
— А, это? Я в кладовку убрала. Всё равно пыль собирали. Поставим икону туда. Уголок уюта сделаем.
— ВЫ что себе позволяете?! — Мария подскочила. — Это Моя квартира!
— Маша, не ори, — спокойно сказала свекровь. — Женщина должна быть гибкой. Ты слишком агрессивна. Ты мужа своего оттолкнёшь с таким нравом.
— Так может, он и хочет, чтобы я оттолкнула?! — Мария повернулась к мужу, который в это время стоял в прихожей с коробкой пиццы. — Денис, скажи мне честно. Это что? Вы тут команду организовали, а я — просто зритель?
Денис замялся, почесал затылок.
— Маш… ну, правда, ты слишком остро всё воспринимаешь. Это же мама. Ей тяжело. Мы можем немного подвинуться?
— Мы? Или я одна?
— Ну ты же говорила — ты сильная, независимая…
— Вот и держи за язык! — Мария злобно усмехнулась. — Сильная не значит безмозглая. Я просто хочу жить в доме, который я создала. Без ваших цирков. Без ковров и икон в спальне!
— Ты истеричка, — вдруг выплюнула свекровь.
— А вы самозванка, — прошипела Мария. — И если сейчас же не уберёте свои руки от моей квартиры, я вызову полицию. Участковый разберётся, у кого тут какие права.
Молчание. Даже Денис не ожидал такого тона.
Галина Петровна хлопнула тряпкой по подоконнику:
— Я всё поняла. У тебя гордость выше крыши, Мария. Ты хочешь быть одна? Будешь.
Мария глянула на мужа:
— А ты?
Он опустил глаза:
— Маша… я не могу выгнать маму.
Мария тихо кивнула. Потом подошла к комоду, достала из ящика документы на квартиру и кинула их на стол.
— Тогда вы вдвоём завтра же ищите себе жильё. Это — моя территория. И если вы вдвоём её не уважаете, то и вход вам сюда закрыт.
Вечером она сидела на полу с бокалом вина. Спальня — опустошённая. Книги — в мешках. Полка лежит у стены, разбитая. Комод — с содранной краской.
— Ты сама хотела квартиру, — прошептала себе Мария, улыбаясь криво. — Вот тебе и квартира. Без мужа. Без свекрови. Но с духами лавандовыми и кофе в тишине.
Слёзы катились по щекам. Больно было. Но ещё больнее — жить в доме, где тебя не слышат.
Переезд у свекрови затянулся.
— Ещё неделька, Машенька, — промурлыкала Галина Петровна, отодвигая кастрюлю с борщом. — Они в ванной косяк нашли. Плитку вскрыли, теперь ждут мастера.
Мария встала у двери, глядя на свою кухню как на операционный стол после неудачной операции. Всё было не так. Полотенца не те, ножи не на месте. Даже соль стояла рядом с вареньем.
— У меня аллергия на это «Машенька», — спокойно сказала она. — Вы когда съезжаете?
— Вот тебе и благодарность, — фыркнула свекровь. — Я тебе, между прочим, борщ сварила. Нормальный борщ, не этот ваш модный крем-суп из всего, что под руку попадётся.
Мария выдохнула через нос.
— Суп — это не аргумент. Я не еду сюда ради борща. Это мой дом. А вы в нём — самозванец. Всё, хватит.
— Мария… — начал Денис, поднимая глаза от ноутбука, — давай спокойно. Мама действительно не виновата, что у неё затянулся ремонт. Она же не нарочно.
Мария уставилась на него.
— Ты серьёзно? Ты считаешь, что тут кто-то кроме меня страдает?
Он пожал плечами:
— Ну ты же сама сказала — сильная.
— Прекрати это повторять, — отрезала она. — Это не комплимент. Это способ сказать: «страдай молча». А я — не подписывалась.
Галина Петровна, закатав рукава, загремела тарелками.
— Ты всегда такая была? Вся правильная, с бумажками, с доказательствами. А тепла в тебе — как в морозильнике.
— Галина Петровна, — Мария медленно подошла ближе. — Вы у себя дома тоже так себя ведёте?
— У себя — я хозяйка, — гордо сказала свекровь.
— А здесь — не вы. И даже не ваш сын. Здесь — я. Так что… или вы уважаете мой дом, или выход там.
Галина Петровна бросила половник в раковину. Брызги долетели до скатерти.
— Вот ты какая. Ледяная королева с ипотекой.
Денис тяжело поднялся из-за стола:
— Всё. Хватит. Слушай, Маш. Давай действительно как взрослые. Мы тебе мешаем — хорошо. Найдём временное жильё.
— Мы? — повторила Мария. — То есть ты с ней?
— А что ты хочешь? Это моя мать. Я не могу её бросить.
Она засмеялась. Сухо, тихо.
— А меня можешь.
Он молчал. Галина Петровна кивнула:
— Вот и видно теперь, кто тут чужой.
— Нет, — резко сказала Мария. — Не кто чужой. А кто ненужный. Я для вас — просто… девочка, которая ошиблась дверью. Хотела семью, а попала в квест: «Как выжить в квартире с двумя взрослыми манипуляторами».
— Да ты просто эгоистка, — вспылила свекровь. — Всё вокруг тебя должно крутиться! Да кто ты вообще?
И вот тут Мария вдруг почувствовала, как всё внутри неё сжалось в маленький плотный ком. Потому что этот вопрос — «Кто ты вообще?» — прозвучал будто бы отовсюду. Из комнаты, где стоял когда-то её диван. Из ванны, где она стелила мохнатый коврик. Из ящика с книгами, в которые она больше не заглядывала. Из собственного зеркала.
Кто она вообще?
И почему позволила им так далеко зайти?
Она подошла к столу, взяла со стула сумку, накинула пальто.
— Я еду к подруге. Через час чтоб вас не было. Ключи оставьте на столе.
— Маша, ну ты с ума сошла?! — воскликнул Денис. — Мы куда, на улицу, что ли?
— А мне всё равно. Я дала вам две недели. Получили почти месяц. Хватит. Квартира — моя. Жизнь — моя. И я больше не буду наблюдать, как вы её обставляете под себя. И главное — вы оба даже не попросили прощения.
Она ушла, не хлопнув дверью. Потому что доводчики, конечно. Но в этот раз — это было даже лучше. Уходить тихо. Без сцен. С достоинством.
Поздним вечером Мария вернулась. В квартире было тихо. Сумок не было. Тапки свекрови исчезли. И борщ. И икона.
На кухне осталась записка:
«Мария, ты сделала выбор. Надеюсь, не пожалеешь. Галина Петровна.»
В холодильнике — пусто. В сердце — тоже.
И тогда Мария пошла в спальню, достала коробку с пылью, и стала собирать в неё вещи Дениса. Всё, что с ним связано. Футболка с надписью «лучший муж». Бритва. Его книги. Зарядка.
И вдруг обнаружила в ящике упаковку подарка — коробочку с серёжками. Видимо, не успел подарить. С прилипшим стикером:
«Прости, если я не сразу понял…»
Она посмотрела на них. Потом аккуратно положила обратно и закрыла крышку.
— Нет, Денис. Уже поздно. Серёжки — это не извинение.
Она выключила свет.
В темноте было удивительно спокойно.
В эту ночь ей снился новый пол. Новые стены. И новая тишина. Без чужих запахов. Без чужих правил. Без борща.
Глава 3. Пластик, бетон и никакой любви
Прошёл месяц.
В квартире было… просторно. Не потому что много места, а потому что убрали всё чужое. Стало легче дышать, но гулко внутри. Как будто после долгого концерта кто-то выключил музыку, свет, и ты сидишь один в пустом зале, оглушённый собственными мыслями.
Мария сняла шторы, выбросила старое покрывало, вернула полку с книгами. Купила новые кружки — без напоминаний. Серые, керамические, такие, как ей всегда хотелось.
Иногда по вечерам включала музыку и сидела на кухне с вином. Раньше мечтала о тишине — теперь ловила себя на том, что включала сериал просто как фон, чтобы не так звенело в ушах.
Денис не звонил. Не писал. Не появлялся.
Пару раз она почти написала ему сама. Просто — «Как ты?», «Ты где сейчас живёшь?», «А мама твоя нашла себе ванну по вкусу?» Но удаляла. Потому что знала ответ: ей больше не хочется быть женщиной, которая спрашивает. Она теперь та, которая выбирает.
В начале марта он всё-таки пришёл.
Без звонка. Просто встал в дверях, как будто всё это время стоял где-то на лестничной клетке и собирался с духом.
— Привет, — тихо сказал он.
Мария молча поставила чашку на стол.
— Мне некуда идти, — сказал он.
Она подняла брови. Не удивлённо. Скорее — устало.
— Серьёзно?
— Да.
— А как же мама?
Он сжал губы:
— Уехала в деревню. Сказала, устала. От всех. Даже от меня.
Мария не ответила. Он зашёл, будто бы уже решил, что имеет на это право. Снял куртку. Обулся. Посмотрел на обои.
— Ты переклеила?
— Да.
— Классно. Светлее стало.
— Да, — кивнула она. — И чище.
Он замолчал.
— Маша, я… я всё понял.
— Что именно? — повернулась она к нему, сложив руки на груди.
— Что мама перегнула. Что я повёл себя как тряпка. Что ты была права.
— Ага, — усмехнулась Мария. — И когда ты это понял? Когда она уехала? Или когда стало негде ночевать?
Он опустил глаза.
— Это несправедливо…
— Несправедливо? — она подошла ближе. — Ты стоял в стороне, когда меня выгоняли из моей же спальни. Ты молчал, когда меня называли истеричкой. Ты закрывал глаза, когда разрушали то, что я строила. И всё, что ты тогда сказал — «она мама». А я — что? Девочка из интернета?
— Я был в тупике…
— Нет, — перебила она. — Ты был удобный. А теперь хочешь быть жалкий. Сменил тактику.
Он сел за стол, глядя на кружку.
— А у нас был шанс?
— Был, — кивнула она. — Пока ты не решил, что любовь — это терпеть. А я решила, что любовь — это уважение.
Он долго молчал. Потом поднял голову:
— Я хочу вернуться. Всё исправить. Быть с тобой. Без мамы. Без борща. Просто ты и я.
Она тоже села. Посмотрела на него внимательно. Медленно. Как врач, решающий — резать или отпустить.
— Денис, у тебя на лице пластырь.
Он удивился:
— Где?
— На носу. Чуть сбоку.
Он потрогал — ничего.
Она усмехнулась:
— Воображаемый. Как и твоя готовность измениться.
Он замер.
Мария встала.
— Знаешь, за этот месяц я впервые почувствовала, каково это — быть собой. Без тебя, без Галины Петровны, без вечной вины. Я не хочу возвращаться туда, где каждый день приходится драться за право дышать.
Он встал, сжал кулаки.
— Значит, всё? Ты просто вычеркнешь нас?
— Нет, — ответила спокойно. — Вычеркнула ты меня. Я просто подвожу итог.
Он стоял ещё пару секунд. Потом кивнул. И ушёл.
На этот раз — громко хлопнув дверью. Без доводчиков.
Вечером Мария написала заявление на развод. Отправила по электронной почте адвокату. Сделала себе чай с мятой. И вдруг поняла: теперь у неё не просто квартира. Теперь это дом, где никто больше не голосует против неё.
Зазвонил телефон. Подруга.
— Ну чё, как ты? Он появился?
— Ага. Как моль на свет.
— Ну и?
— Погасила.
На том конце — пауза.
— Знаешь, — добавила Мария, — если однажды я и подпущу кого-то снова к себе, то только того, кто умеет разуваться у двери, а не лезть в душу в грязных ботинках.
Подруга рассмеялась.
— Ну ты и машина.
— Не машина. Женщина. Которая больше не даёт себя переставлять, как табуретку.
Она встала, подошла к окну. За стеклом — март. Улица шумела, как всегда. Но внутри было впервые за долгое время по-настоящему тихо.
Тишина без людей, которые предали.
Тишина, в которой можно строить всё заново.
И строить будет только она.
