Анна стояла у окна своей двушки на первом этаже и с недоверием смотрела, как Лариса Павловна, свекровь, шлёпает по двору в домашних тапках и с пластиковым пакетом из «Пятёрочки». Пакет, судя по весу, был забит варёной колбасой и каким-то детским печеньем. Не к добру. У Ларисы Павловны был особый ритуал — закупаться к «важному разговору».
Анна мысленно выдохнула и облокотилась на подоконник. За пятнадцать лет брака она научилась чувствовать беду по походке свекрови. А сегодня та шла, как прокурор на выездное заседание. С поджатыми губами, вечно полуспущенной кофте и выражением лица «ща как начну говорить, только держитесь».
— Здравствуй, Анечка, — натянуто улыбнулась Лариса Павловна, уже в коридоре, сняв тапки и аккуратно поставив их рядом с Вадиными ботинками, как будто метит территорию.
Анна взяла у неё пакет и не глядя поставила на стол. Там действительно оказалась докторская колбаса, два пакета сушки и пачка чая с бергамотом.
— Проходите, — тихо сказала она, — только давайте без этого «надо поговорить». Я чувствую, что там ничего хорошего.
— Ну что ты, Аннушка, — голос был ласковым, но с металлической ноткой, — я же как мать пришла. Как бабушка. Как старший человек в семье. Я пришла с просьбой. Но такая просьба, что ты даже не поймёшь сначала, зачем я это говорю. Сядем?
Анна не села. Она опёрлась на спинку стула и скрестила руки. Лариса Павловна, наоборот, развалилась, как в своём доме.
— Тут такое дело… — Лариса Павловна покашляла, как перед спектаклем, — Алёна, ты же знаешь, наша… ну, племяшка Вадика, твоя двоюродная невестка получается… В общем, у неё сейчас очень трудная ситуация. Муж ушёл, дети на ней, двое в школу, один в сад, и один ещё грудной. Съехали с квартиры, та была съёмная. А прописаться — некуда. Вообще. Всё. Понимаешь?
— Нет, — Анна коротко взглянула. — Не понимаю.
— Ну… прописать-то надо где-то. А у тебя ведь квартира от бабушки, она только на тебя. Просторно. Хороший район. Тихий. Для детей хорошо. Ты же всё равно одна здесь.
— Уже начинается, — подумала Анна. — И ведь репетиции были. Весной она зондировала, летом намекала. Теперь решила в лоб.
— Простите, Лариса Павловна. Вы хотите, чтобы я прописала в своей квартире четырёх чужих мне детей?
— Ну почему чужих? Это же семья. Алёна — наша родня. У вас же детей нет, вам не понять, каково это — ночевать с малышами у знакомых, потом у других знакомых… А тут выручка. Ну что тебе, места жалко?
— Я не жадная, я умная, — с холодной усмешкой ответила Анна. — Вы, когда меня на Вадике женили, бабушка ещё жива была. Помните, что она говорила?
— Ой, да твоя бабушка была та ещё вредная старуха, прости господи, — отмахнулась свекровь.
— Ага. Но она квартиру мне оставила. Не Вадику, не вам, не внукам, а мне. А она знала, с кем имеет дело. Знала, что рано или поздно вы ко мне приплывёте с детским конструктором и мольбой «пропиши родню». Ага, сейчас. Пропиши, а потом выгони их по суду — ага. Особенно если кто-то из них вырастет и откажется добровольно выписываться. А я потом всю жизнь буду в суды бегать. Нет уж.
— Ты себя слышишь? — Лариса Павловна вскочила. — Ты себя-то слышишь? Эгоизм! Черствость! Ты в школе детям про Пушкина рассказываешь, про добро, про любовь, а сама — сухарь бездушный. Мы, между прочим, твоя семья!
— Я свою семью вижу по утрам в зеркале, — спокойно сказала Анна, — и то не всегда.
Лариса Павловна схватилась за сердце. Или сделала вид, что схватилась. Эта сцена разыгрывалась регулярно, начиная с 2010-го.
— Вадим об этом знает? — прошипела она.
— Знает. Но Вадим как всегда: «я подумаю», «я не вмешиваюсь», «давай ты реши». Он и на работе так же, вы в курсе? Потому и не продвигается, потому и денег вечно не хватает.
Свекровь метнулась к двери:
— Ну и живите тут одна, со своими книжками. Зато по завещанию! Молодец бабушка, вырастила наследницу с ледяным сердцем.
Анна закрыла за ней дверь и постояла в тишине. Из чайника шипел пар.
Вадим пришёл поздно, как всегда в четверг. Он вбежал на кухню, сбросив куртку.
— Мам заходила? — виновато спросил он, не глядя.
— Заходила, — спокойно ответила Анна. — Колбасу принесла. Чтобы быстрее сказанное переварилось.
— И что ты ей?
— Что надо.
— Анна, ну ты же понимаешь, это временно! Ну пропиши хотя бы младших, потом выпишем. Детям-то ведь ничего не надо… Только регистрация. Чтобы в сад попасть.
— Чтобы в сад попасть, нужен адрес. А не моя квартира. Я не благотворительный фонд.
— Да ёлки, Анна! — Вадим всплеснул руками. — Ты такая иногда…
— Что? Слишком самостоятельная? Неподвластная? Без сантиментов? Я просто знаю, как потом эти «временно» превращаются в «почему мы должны уезжать, мы тут родились».
— Ты реально думаешь, что я бы тебя так подставил?
— Нет. Я думаю, что ты бы просто ничего не сделал. Сказал бы «а что я мог», когда будет поздно.
Он сел и замолчал. Пять минут тишины. Только часы тикали, как гильотина.
— Ладно, — выдохнул он. — Я поговорю с мамой.
— Не надо. Разговор окончен. Только вот что, Вадим… Если ты ещё раз встанешь между мной и моей собственностью, ты окажешься без жены.
Он взглянул на неё. Долго. Будто видел впервые.
— Понял, — только и сказал он. — Но ты знаешь, Анна… ты с каждым годом становишься всё более… непробиваемая.
— Это потому, что я однажды уже поверила в любовь и добрых родственников, — усмехнулась она, — и мне хватило.
На следующий день Лариса Павловна выслала Анне сообщение:
«Ты сломала Вадиму жизнь. Он не может быть между двух огней. Думаю, тебе стоит подумать о своём месте в этой семье, если ты ещё считаешь нас своей семьёй.»
Анна перечитала это трижды, потом удалила. Включила ноутбук. В поисковике набрала:
«Как изменить форму собственности квартиры. Передача по дарственной. С защитой от притязаний»
Вадим собирался на работу медленно. Нервно поправлял галстук, словно он душил его. На столе остался холодный кофе, Анна уже не предлагала подогреть. Они с утра не сказали друг другу ни слова — только глухое сопение, скрип половиц и звук умывальника.
— Я вечером задержусь, — наконец произнёс он, глядя куда-то мимо.
— Работай, — сухо ответила Анна, не отрываясь от планшета.
Он стоял ещё минуту. Хотел что-то сказать — и не решился. Хлопнула дверь.
Анна ещё немного посидела в тишине, а потом вздохнула и набрала номер нотариуса, которого ей порекомендовала бывшая коллега.
— Алло? Это Наталья Борисовна? Здравствуйте. Мне нужно оформить дарственную. На квартиру. Да, я собственник. Нет, не на родственника. На подругу. Да, это осознанно. Да, встреча завтра подойдёт. Спасибо.
Она положила трубку и посмотрела на свою квартиру. На обои, которые клеила с бабушкой, на старенький сервантик с советскими чайными чашками. Всё это было её — но на сколько ещё?
Она выбрала подругу. Единственного человека, который знал её с девятого класса, через разводы, больницы, похороны, вечеринки и командировки. Лена. Юрист, разведённая, без детей. Они давно друг друга страховали: «Если со мной что, ты знаешь, где документы». Теперь Анна решила: лучше пусть квартира будет на Лене, чем превратится в общежитие добрых родственников с претензиями.
Вечером Лена приехала с пакетом пельменей и бутылкой «Мартовской настойки».
— Слушай, ты точно хочешь это делать? — Лена развалилась на диване, закинув ноги. — Я могу подписать, но ты же знаешь — это серьёзно.
— Серьёзнее — жить с ощущением, что завтра в твою квартиру кто-то принесёт штамп о прописке.
— Ты уверена, что не перегибаешь? Вадим-то нормальный мужик. Вроде.
— «Вроде» — ключевое слово. Он мягкий, Лена. А я — уже не. Я больше не хочу, чтобы моей добротой вытирали ноги.
— Ой, пошла ты. Ты и раньше не была мягкой. Просто тогда ты ещё верила, что люди могут меняться.
— Ага, и что у любви есть гарантия.
Они выпили, поели пельменей, хихикали над сериалом. Потом Лена ушла, а Анна осталась с документами. Она положила паспорт, выписку из Росреестра и ручку в папку.
На следующее утро, в субботу, когда Лариса Павловна была уверена, что они поедут к ней на блины, Анна поехала к нотариусу. Всё было подписано за сорок минут.
— Передаёте по доброй воле? — уточнила Наталья Борисовна.
— По очень доброй, — улыбнулась Анна. — По той самой, которую во мне сочли недостаточной.
Вадим узнал всё в воскресенье вечером. Он зашёл в прихожую, стянул куртку и увидел Ленины сапоги у порога.
— Гости? — недовольно спросил он.
— Подруга. Ты ж её любишь. Она теперь моя официальная страховка. Ну, в смысле — владелец квартиры. Я передала ей по дарственной. Обратной силы не имеет. А жить я здесь могу, сколько пожелаю. И никто мне больше не угрожает детским кашлем и чужими паспортами.
— Ты… — он замер. — Ты оформила это за моей спиной?
— А когда ты с мамой и Алёной обсуждали, как «временно» сюда прописать четверых, ты мне сообщил? Или решил, что я мебель, и мне не обязательно знать?
— Анна, ты с ума сошла. Это наша с тобой жизнь. Наша квартира…
— Моя. И теперь — Ленина. Ты можешь меня поздравить. Я сделала первый шаг к спокойствию.
Он сел на табурет, как будто в него попала молния.
— Ты хочешь сказать… если я сейчас уйду… я уже не могу вернуться как муж?
— Ты можешь вернуться. Только не как командир. Ни ты, ни твоя мама, ни её армия.
— Зачем ты это сделала?
— Чтобы не повторить ошибок бабушки. Она всю жизнь прогибалась, «ради семьи». А в итоге умерла одна. Знаешь, что она мне сказала в последний месяц?
Он молчал.
— «Не дай им забрать у тебя ни свободу, ни крышу над головой. А то сама станешь тенью в чужом доме.»
В понедельник Анна приехала в школу и услышала, как две коллеги обсуждают её:
— А ты слышала, у Анны-то квартира теперь на подругу оформлена. Прямо отдала. Видать, у них там всё…
— Да ладно, серьёзно?
— Серьёзно. Сама Лариса Павловна звонила. Плакала в трубку, что «эта змея выгнала сына и спасла квадратные метры».
Анна мимо них прошла, будто не слышала. Хотя каждая фраза резала. Но она знала: цена спокойствия всегда высока. И сплетни — это ещё дёшево.
Вечером Вадим снова пришёл.
— Можно я просто побуду здесь немного? — устало спросил он. — Мне сейчас негде…
— Ты хочешь остаться ночевать?
Он кивнул. Она кивнула в ответ.
— На диване. Одеяло в шкафу. Утром уходи пораньше. Я не готова к утренним репризам твоей мамы.
Он не стал спорить. Разделся молча, пошёл в комнату. Анна наливала чай и думала:
А ведь раньше он знал, какой сахар я кладу. Теперь не спросил. И слава Богу.
На следующее утро он всё-таки не ушёл пораньше. В дверь позвонили, и Анна уже знала, кто там.
Лариса Павловна вошла, как будто у неё ключи. Увидела сына в майке и с полотенцем.
— А, так ты ещё и ночуешь тут? — она сузила глаза. — Ну, раз тебя не выгнали, значит, ещё не всё потеряно. Анна, я всё понимаю, ты обиделась…
— Я не обиделась. Я защитилась.
— Ну ты ж не враг детям, правда? Дай временную регистрацию, ну хоть на год…
— Вы не поняли. Я — не собственник. Хотите регистрации — идите к Лене.
— К Лене?! — взвизгнула Лариса Павловна. — Ты оформила свою квартиру на чужую женщину?!
— Удивительно, да? А теперь считайте: сколько людей от меня ничего не получили. Списывайтесь в очередь.
Лариса Павловна бросилась к сыну:
— Вадим! Ты что, это допустил?
— А ты хотела, чтобы я сел ей на шею и велел сделать, как ты сказала? — зло ответил он. — Она, между прочим, первая в этой семье, кто взял и сделал что-то без нытья. Может, это я должен у неё учиться?
Лариса Павловна на секунду застыла. Потом резко повернулась и ушла. Тапки она не поставила аккуратно. Просто пнула в угол.
Когда тишина снова воцарилась, Вадим подошёл к Анне.
— Прости.
— За что?
— За всё, что позволил. За то, что молчал. За то, что не поддержал.
Она смотрела в чашку.
— Знаешь, — сказала она, — я не хочу больше быть женой на вынос. Хочу быть собой. Без ложных ожиданий и давления.
— А может, начнём заново?
— Нет, Вадим. Мы уже начали заново. Только ты теперь — в гостях.
Прошло три недели. Анна жила спокойно. Даже слишком.
Она не слышала звонков от Ларисы Павловны, Вадим больше не приходил. Только по вечерам заходила Лена — то чай попить, то документы принести, то просто помолчать рядом. Они сидели в кухне с облезлыми стенами и смеялись над тем, как дважды разведённая Лена и одинокая, но решительная Анна оказались «владельцами» одной и той же квартиры.
— Мы с тобой хуже, чем ЗАГС, — шутила Лена. — Тут уже не «пока смерть не разлучит», а «пока кадастровая стоимость не взорвёт».
Анна смеялась, но внутри росла тревожная пустота. Она знала: буря ещё не прошла. Просто затишье. Ненадолго.
Однажды вечером, когда Анна пришла с работы — с тяжёлой сумкой, с мокрыми сапогами, уставшая и промокшая — она обнаружила в дверях свою родную сестру, Ингу.
— Опа, семейный подряд? — пробурчала Анна, открывая дверь. — Мама сдала координаты?
— Ань, — Инга смотрела с жалостью, — ты что творишь?
— Ты мне скажи, с чего ты вообще здесь?
— Мне Вадим позвонил. Сказал, ты квартиру на чужую тётку переписала. Мол, у тебя нервный срыв. Что ты не ешь, не спишь, подозрительная, агрессивная.
— А, ясно. Значит, теперь я — сумасшедшая. А они — просто добрые.
— Ань, тебе правда помощь не нужна?
— Нужна. Чтобы меня перестали считать дурой. Это вообще лечится?
— Ну ты же понимаешь, что дарственная — это перебор.
— Инга, перебор — это когда ко мне ломятся с четырьмя детьми и требуют прописки, потому что я «семья». Это не перебор?
Инга замолчала. Они зашли в кухню, где всё было по-прежнему. Даже чайник тот же, с обломанной ручкой.
— Знаешь, — тихо сказала Анна, — я не одна в этой ситуации виновата. Мы все играем в хороших. А потом оказывается, что кто-то просто использует твою порядочность. Я решила — хватит.
Инга кивнула. Она понимала. Но что-то в глазах у неё щёлкнуло. Видимо, она увидела — Анна уже другая. Не та, что бегала по нотариусам с трясущимися руками. Теперь — спокойная, сосредоточенная, крепкая.
Через неделю пришло письмо. Из суда.
«Иск о признании договора дарения ничтожным. Истец — Вадим Игоревич Карпухин.»
Анна даже не удивилась. Просто разлила себе чай.
Ну вот и началось, как по часам.
В суде они встретились впервые за месяц. Вадим сидел с адвокатом, что-то шептал. Лариса Павловна — позади, в леопардовой кофте, с лицом «давайте уже, дочка, верни всё обратно».
— Анна Владимировна, — сказал судья, — вы осознавали последствия заключения дарственной?
— Осознавала, — спокойно ответила она. — Более того, я это инициировала. Без принуждения. И не с родственником, чтобы избежать давления.
— А цель?
— Защитить собственность от притязаний со стороны семьи мужа. Бывшего.
— Но ведь вы состояли в браке?
— В браке. Но квартира была получена до брака, по наследству. Полная моя собственность. Юридически — без вопросов. Морально — давайте не будем врать, ваш суд этого не оценивает.
Судья промолчал. Адвокат Вадима попытался возразить:
— Мы полагаем, что сделка носит притворный характер. Истинной целью был уход от возможных обязательств перед семьёй истца…
Анна перебила:
— То есть, уход от обязательства содержать чужих мне детей? Интересный подход.
Суд длился полтора часа. В конце Вадим попросил слово:
— Я не хотел скандала, я просто… я не знал, как с этим жить. Меня оттолкнули. Я был не готов.
Анна подняла глаза и впервые за всё время посмотрела прямо в его лицо.
— А я была. Всю жизнь готова. Сначала к компромиссам. Потом — к измене. Потом — к родне, которая живёт за счёт «своих». А теперь — к одиночеству. Только я его выбираю сама. А не получаю как награду за верность.
Суд встал на сторону Анны. Иск был отклонён. Сделка признана действительной. Вадим и его адвокат вышли молча. Лариса Павловна осталась, чтобы «поговорить».
— Я думала, ты у меня умная, — шипела она. — А ты просто мстишь.
— Месть — это если бы я вашу Алёну с детьми в подвал переселила. А я просто убрала себя с линии огня.
— Ты сожгла мосты.
— Угу. И даже не пожалела бензина.
Вечером Лена принесла шампанское. Они сидели в старой кухне, пили из бокалов с отбитыми краями.
— Ну что, ты теперь свободная женщина?
— Я теперь женщина с пропиской и полной тишиной.
— Будешь кого-нибудь искать?
Анна усмехнулась:
— Пусть теперь они ищут. А я — чайник поставлю.
На следующее утро, когда Лариса Павловна всё-таки позвонила Вадиму с плачем:
«Сынок, она с ума сошла! Она вообще одна будет теперь! Никому не нужная!»
Вадим ответил впервые чётко:
— Мама, она нужная. Себе. И этого достаточно.
