— Галина, прошу, только не надо… — произнес он, стараясь не встречаться со мной взглядом. Его руки судорожно сжимали спинку стула, словно в ней заключалась истина, недоступная его словам.
Я не спеша сняла очки и положила их возле кофейной чашки. В воздухе витал запах недоеденного ужина, смешанный с чем-то еще, с ощущением надвигающейся беды, горьким привкусом. Наверное, так пахнет измена, если у нее вообще есть запах.
— Кого ты привел? — мой голос предательски дрожал, несмотря на все мои попытки сохранить видимость спокойствия.
У двери стояла Самира, его племянница, не решаясь снять верхнюю одежду. За ее спиной прятался двенадцатилетний мальчик, сжимая в руках дорожную сумку, словно мечтая раствориться вместе с ней.
— Галина, — муж повысил тон, — у них безвыходная ситуация. Им негде жить. Временно… Ты же понимаешь?
Я смотрела на него и видела перед собой незнакомца, хотя за плечами у нас было 27 лет совместной жизни. Не то чтобы совсем чужого, скорее… как будто его подменили. Или я просто упустила момент, когда он стал другим?
— Ты хочешь, чтобы я… что сделала?
Он сделал глубокий вдох.
— Чтобы ты… пока пожила в другом месте.
— Чтобы я ушла?! Но это мой дом!
— Только на время, Галя. Ты сильная, ты справишься.
— А ты? Значит, ты слаб… Или просто уже не со мной?
В тишине повисло напряжение, словно в комнату вошло нечто осязаемое: древний, всепоглощающий страх. Я смотрела на этих людей и чувствовала, как рушится мой мир: стены, потолок, годы доверия… В одно мгновение все перевернулось, покачнулось и покрылось трещинами.
— Тетя Галя, — вдруг робко произнес мальчик, — мы не хотели…
Я отрицательно покачала головой.
— Все ясно. Я сейчас соберу вещи.
Я встала, ощущая слабость в ногах. Что взять с собой, а что оставить? Как иронично – раньше, когда люди в шутку говорили про «остаться ни с чем», я думала, что это никогда не коснется меня.
Пока я наспех складывала вещи в сумку, в голове пульсировал один вопрос: неужели это правда? Это мой дом, и мне здесь больше не рады? Почему никто не пытается меня остановить, не просит остаться?
За окном сгущалась тьма, а я стояла, дрожащими руками застегивая молнию на дорожной сумке. Внутри меня противно шептал голос: «Он всегда так поступит… если будет выгодно».
В коридоре муж стоял, виновато опустив взгляд.
— Прости, — пробормотал он.
Я выдавила на лице подобие улыбки.
— Ты уверен, что это верное решение? Скажи честно…
Он моргнул, и на его лице промелькнула тень жалости, тут же исчезнув, словно пыль, подхваченная сквозняком.
— Не знаю… Наверное, нет.
Вот и все. В руках – тяжелая сумка, в душе – пустота, заполненная страхом и злостью. Но внезапно что-то сломалось внутри меня, и я поняла: я не сдамся без боя. Нет. Я скажу свое последнее слово, и пусть оно изменит все.
***
Я остановилась на пороге, рука сжимала ручку сумки так, что побелели костяшки пальцев. Сердце бешено билось: либо от предчувствия, либо от праведного гнева, — уже не поймёшь.
Он смотрел на меня — почти с вызовом, словно ждал, что я ударю посуду, закричу истерично, как показывают в плохих фильмах. Не дождётся.
— Ты, значит, решил за меня всё, — спокойно сказала я, глядя ему в лицо. — Семью устроил, ребёнка спас, а меня — за дверь. Ну-ну… А что скажут твои дети? Или ты им тоже «пока что» уступишь мою комнату?
Он пожал плечами, лоб его покрыли мелкие капли пота. В этот миг, кажется, впервые в жизни, я увидела его уязвимым — не защищённым ни мужским упрямством, ни будничной грубостью.
— Галя, ну, ты же сама всё понимаешь… Эта квартира моя до брака была. Я… Я не думал, что так получится. Прости.
— Не думал? Тридцать лет! — не выдержала я. — Все эти ковры, шторы, посуда, даже гвозди в стенах — всё моими руками делалось! Ты сам говорил: «Без тебя этот дом — пустой короб». А теперь что — я лишняя вещь?
Молчание. Самира зажала сына за плечи, будто боялась, что от моего крика обрушатся стены.
— Мама… Может, мы уйдём всё-таки? — мальчик смотрел большими, испуганными глазами.
Сердце сжалось: ведь ни у него, ни у этой женщины — моей «дальней родни» — не было никого. Они не виноваты. Виноват мой муж. Или я — за свою бесконечную уступчивость?
— Нет, Арсен. Я поступлю правильно. Останьтесь. Я уеду. Но знайте… — я посмотрела на мужа в упор, голос сорвался на хрип, — что ты этим шагом потерял куда больше, чем просто жену. Я никогда тебя не прощу.
Он хотел что-то сказать — но только сжал губы и отвернулся к окну.
— И ещё… — я вдруг нашла в себе удивительную, злую спокойность. — Не звони мне. Не ищи. Не пытайся после всё объяснить. Ты сделал свой выбор — иди до конца.
Я услышала, как мальчик тихо шмыгнул носом, а Самира спешно отвела глаза в угол.
Вышла на лестничную клетку. Хлопнула за спиной тяжёлая дверь — и словно глуше стал закон мира. Я долго стояла, слушая своё собственное дыхание, прежде чем решилась спускаться вниз.
Первые сутки прошли, как в тумане. Я ночевала у старой подруги, Тамары — тысяч раз перебирала в голове разговор, резкие слова, всхлипы племянницы. Казалось, если бы я сказала по-другому… Если бы не ушла…
Тамара встретила меня чайником и домашним молчаливым уютом. Разговаривать не хотелось. Просто сидели у окна, слушали, как по стеклу барабанит дождь, и молчали.
— Уже решила, что будешь делать? — спросила она на третий день.
— Не знаю. — Голос мой прозвучал, как скрип старого чулана. — Хочется всё бросить, уехать, да только куда? Всё ведь… всё осталось там.
Тамара сжала мне руку:
— Галя, ты же сильная. Они без тебя никогда не справятся. Но и про себя не забывай. Он первую ошибку совершил. Ты не обязана страдать всю жизнь.
Я уткнулась в ладони, слёзы сами собой потекли из глаз. Как за много лет, впервые — не из жалости к себе, а из какой-то странной, оставшейся внутри любви.
На четвёртый день раздался звонок. Сначала — на телефон. Потом — в дверь.
Звонят долго, с настойчивостью утреннего будильника. Я решилась открыть — сестра Самиры. Огромные, уставшие глаза, пальто нараспашку.
— Галя… Он совсем сам не свой. Ходит, как в воду опущенный. Самира звонит, плачет — не понять его, не понять никого. Он уже… как будто жалеет. Ты домой иди…
Я помотала головой:
— Нет. Я — не вещь. Домой не вернусь. Пусть сам попробует без меня хоть месяц прожить.
Сестра пожала плечами, уходя.
Неделя за неделей. Новый быт у Тамары, поиски работы, первые попытки устроиться в библиотеку — там, где пахнет пылью, тишиной и местами подзабытой тоской. Иногда по вечерам вытаскиваю телефон и беззвучно смотрю: не написал ли? Нет. Только банковские оповещения, да какие-то сообщения от подъездного чата.
Подруга пыталась развеселить:
— Сходи на танцы, заведи себе хобби! Новая жизнь начинается — ты это понимаешь?
Понимаю. Только сердце всё равно тянет назад — туда, где столько лет заваривала чай, слушала скандалы с соседями, перестирывала чужое бельё, думала, что самая нужная на свете жена.
Иногда думается: а вдруг он всё поймёт, приползёт, попросит прощения? Но потом вспоминаю — как говорил строго, не поднимая глаз, как быстро застыл его взгляд. Нет, гордость пока перевешивает.
Прошёл месяц. Однажды рано утром звонок: голос Самиры вполголоса —
— Тётя Галя, он лежит в больнице. Сердце…
Меня накрыло ледяной волной. Всё внутри провалилось, мир распался на какие-то куски, не связанные друг с другом. Колени подогнулись сами собой… Но я собралась и поехала.
***
В больничном холле витал приторно-медикаментозный и безнадежный запах. Безупречно чистые стены, лица вокруг – измученные, серые. Застыла у двери в палату, собирая остатки самообладания. Как ни странно, гнев почти испарился. Лишь усталость и далекая, острая боль в груди.
Толкнула дверь. Узнала его сразу, хотя он словно уменьшился, поник, осунулся. Смотрел в окно, вжавшись в подушку. На прикроватной тумбочке – остывший чай, тонкая синяя ручка, листки с заметками…
– Можно?
Он вздрогнул.
– Галя… – Голос прозвучал тихо-тихо, будто чужой шепчет. – Ты пришла?
Села в стороне, ощущая, как сердце сжимается: злость возвращается, хочется сорваться на крик или, наоборот, прильнуть, как прежде, когда еще объятия имели смысл.
– Мне сказали, у тебя проблемы с сердцем…
Он кивнул.
– Тебя не должно здесь быть. Я ведь не звал…
– Зато теперь все сочувствуют, – усмехнулась я с горечью. – «Ах, какой благородный муж, приютил беженцев, а сердце не выдержало». Прямо как в мелодраме. Или, может, Самиру позвать? Пусть ухаживает.
Он скривился, отвел взгляд.
– Они уехали. Не смогли здесь поправиться – снимают комнату. Здесь теперь пусто…
Тут я не сдержалась:
– Значит, ты меня предал! Выставил за дверь – ради чужих. Думал, героем станешь? А теперь хочешь, чтобы я снова была рядом? Прости, но я уже не та, что месяц назад.
Его голос почти затих:
– Я ошибся…
Всмотрелась в него: дрожащие руки, напряженная складка боли на лбу. Не жаль. Жаль себя – ту Галю, которая столько лет прощала, вытаскивала, взваливала всё на себя.
– Я ведь и не заметил, – продолжал он сорвавшимся голосом, – как разучился ценить то, что ты для меня – всё. По привычке, по дурости… А когда ушла – дом осиротел. Знаешь, я ни одну твою чашку не выбросил? Всё на месте.
– А я месяц прожила как в бреду. Без права на слезы, без права на гнев. Блуждала – искала смысл. Тебе этого и надо было?
– Я не умею просить прощения, Галя…
Засмеялась. Истерично, горько, до слез:
– Да мне оно уже и не нужно. Я себе простить не могу – за годы, прожитые с человеком, способным на такое.
Он закрыл лицо руками:
– Я не знаю, что делать дальше…
Тишина – давящая, липкая. За окном монотонно моросит дождь. Люди проходят мимо, неся кому-то чай, лекарства, сочувствие. А нам – нечего предложить друг другу, кроме пустоты.
Я встала:
– Прощай, Андрей. Я пришла не для того, чтобы вернуться. Я пришла увидеть – есть ли в твоих глазах раскаяние. Это мое последнее прощание.
Он попытался схватить меня за руку, но не успел – я вышла в коридор, где пахло все так же: и болью, и надеждой на что-то новое… или, может, концом всего.
Вышла на улицу. Впервые за этот месяц не хотелось плакать. Всё решено.
Я вернулась к Тамаре. Та встретила меня печальной улыбкой:
– Всё закончилось?
– Не знаю… наверное, я закончилась. Или – только начинаюсь.
Долго молчали. На столе остывал чай с ромашкой, на окне мерцали капли дождя. Я смотрела, как по стеклу стекают унылые струйки, и думала: сколько сил уходит на прощение? Сколько – на обиду?
Прошло еще несколько дней. Ни звонков, ни писем. Я устроилась на работу в библиотеку, стала поздно возвращаться, читать настоящие толстые книги, слушать, как затихает городская суета.
Иногда ночью меня будил кошмар: я стою у порога той квартиры, а дверь открывает Самира – и приглашает войти. Но я всегда выбираю спуститься вниз, уйти в дождь, в ночь, – лишь бы не обратно, не туда, где меня держат «на всякий случай».
Однажды мне позвонила дочь. В её голосе звучали страх, злость и… уважение.
– Мам, ты молодец. Я давно хотела сказать. Он поступил подло. А ты – правильно.
И вдруг стало легче.
Однажды случайно встретила Андрея на улице. Едва заметив меня, он попытался подойти, но я отвернулась. Впервые за долгое время мне не хотелось оглянуться. Никаких «а вдруг», никаких «может быть, простить…». Просто – всё.
Жизнь медленно, тяжело, но продолжалась.
***
Осень уступила место зиме, но внутри меня, как ни странно, поселилось подобие тепла – не от ожиданий, нет… От наступившей тишины, которая наконец-то меня настигла. Я почти преобразилась: больше не тянулась к телефону по вечерам, не высматривала призраки в отражении, не ждала ни извинений, ни возвращения.
Работа в библиотеке… Там время текло по-особенному, тягуче: посетители приходили с новым отблеском страха в глазах и той же самой, знакомой мне, надеждой обрести что-то согревающее, подлинное – между строками, среди старинных томов, в аромате бумаги. Там не интересовались твоим прошлым и причинами твоего присутствия. Просто молча соглашались – как с равным.
Мы с Тамарой смеемся над мелочами, иногда грустим вечерами, укрывшись пледом, словно две пожилые девочки. Она полюбила меня заново – не за силу характера, а просто за то, что я была рядом, когда у нее вдруг потек кран или кошка среди ночи заголосила в коридоре.
Однажды в библиотеку вошла женщина с ребенком. Сразу не признала – слишком объемный шарф, шапка, выразительные глаза. Самира. И Арсен.
– Тетя Галя, – прошептал он, почти неслышно.
Внутри все сжалось, а потом отпустило. Я предложила им пройти в читальный зал. Там вечерами царит особая атмосфера умиротворения, а свет лампы делает черты лица мягче, приветливее. Мы долго беседовали. За окном кружился снег, а в воздухе витали лишь слова, которыми нужно было поделиться.
– Мне очень жаль, – произнесла наконец Самира, сдерживая слезы. – Действительно. Он виноват… но и я поступила неправильно. Мы не должны были так…
Я кивнула: у меня больше не возникало желания ни мстить, ни упрекать. Только отпустить и – пусть они тоже извлекут урок.
– Я не держу обиды, – сказала я наконец. – Просто все уже… все осталось позади. Живите, как знаете. И больше ни у кого не отнимайте очаг.
Арсен смотрел на меня снизу вверх – ребенок, которого судьба забросила в чужие края. Какая из меня теперь злая тетя? Все уже случилось.
Мы попрощались. Я смотрела им вслед и вдруг осознала, что способна улыбаться – искренне.
В жизни все изменилось: привычки, утренний распорядок, круг общения, взгляды на счастье. С работы возвращаюсь поздно. Иногда нахожу на подоконнике кошку – чужую, бездомную. Кошка сидит и наблюдает: ненавязчиво, без жалости, просто наблюдает. Я впускаю ее на кухню, подогреваю ей молоко. И кажется: вот она – благодарность, ведь она не предаст, не прогонит.
Старые знакомые судачат – мол, вмешались обстоятельства, жизнь пошла под откос, бедная Галя… А мне хочется рассмеяться: «Да я сильнее, чем когда-либо». Привычно навожу порядок в шкафах, делаю записи в блокноте, завариваю по вечерам травяной чай с чабрецом. Никому ничего больше не обещаю, не клянусь, не прошу.
Однажды утром снова увидела Андрея. Он постарел, осунулся. Несет тяжелую сумку с продуктами – сам, один. Остановился, заметив меня. Пытался изобразить улыбку.
– Здравствуй, Галя, – произнес неловко, словно видел впервые.
– Здравствуй, Андрей, – улыбнулась я – легко, беззаботно.
– Ты… как? – почти шепотом.
– Хорошо. Лучше, чем когда-либо.
– Я… Я многое осознал.
– Слишком поздно, Андрей, – ответила я мягко, но твердо.
Мы помолчали вместе на перекрестке под снегом, и меня вдруг охватила радость и умиротворение: вот ведь как – можно было разойтись и не встретиться снова, начать новую жизнь, жить без сожалений.
Он ушел. Я пошла своей дорогой.
Теперь, вспоминая прошлое, мне удивительно: почему раньше казалось, что моя жизнь немыслима без этого дома, этих стен, этих иллюзий? Все возможно. Все меняется. Главное – однажды признаться себе:
«Я не лишняя. Я – распорядитель своей судьбы, даже если осталась одна».
Я научилась улыбаться по утрам и не ждать звонка, не надеяться на чужую слабость, не бояться одиночества. Стала себе лучшим другом, хозяйкой, душевным спасителем.
Негативные моменты – тоже часть жизни, только они обжигают, но не убивают. Остаются шрамы – но они блестят серебром в лучах зимнего солнца, как напоминание: я – выстояла. Я осталась верна себе.
А если завтра кто-нибудь вновь захочет сделать меня ненужной в моей собственной жизни – я больше не скажу «да». Я скажу: «Живи без меня. Я дороже себе самой».
