— А ты когда мне скажешь, что они живут там? — Люся остановилась посреди кухни, держа в руках миску с салатом, как снаряд. — Или будем дальше играть в “ничего не случилось”?
Артём заёрзал на стуле. Вид у него был такой, будто его только что выдернули с важной видеоконференции и посадили под допрос с пристрастием.
— Люсь, не начинай. Я сам об этом вчера узнал. Мне Игорь позвонил — говорит, соседи жалуются на шум, а я не понял сначала, о чём он вообще…
— И ты решил мне не говорить, да? Типа само рассосётся? — она ткнула пальцем в воздух, будто протыкала невидимую врущую оболочку.
— Я хотел сначала разобраться! — Артём вскочил, голос сорвался на фальцет. — Ну серьёзно, Люся. Я думал, может, кто-то из наших знакомых… или…
— Или твоя мама? — с усмешкой закончила она, — “может, моя мамочка решила втихую сдать нашу квартиру, пока мы тут лопатами снег гребём”.
Он опустил глаза.
Люся чувствовала, как внутри всё пульсирует. Как можно было вот так? Эта квартира была им почти святыней. Там Матвей родился, там первые шаги, там — их жизнь до “переезда за воздухом и натуральными продуктами”, как с иронией потом напишет подруга в Инстаграме.
После покупки загородного дома квартира в центре осталась как якорь. Не сдавали, не продавали. Люся хранила в шкафу старые платья, детские альбомы, даже разбитую чашку с поездки в Питер — «на память».
А теперь, оказывается, кто-то там живёт. Ходит по их полу. Готовит на их плите. Спит в их постели?
— Кто они? — тихо, почти хрипло спросила Люся.
— Я не знаю. — Артём вздохнул, — Мама не берёт трубку. Она… Она, видимо, специально.
Люся поставила миску на стол. Чётко, с глухим стуком. Вышла на веранду. Над крыльцом висел пластиковый фонарь — свет моргал, как будто дом подмигивал: “ну ты и влипла, подруга”.
Через полчаса они уже ехали в город.
Квартира встретила их запахом чужих духов и свежего кофе. Это добило.
— Извините, вы кто? — молодая девушка в спортивных лосинах и толстовке с надписью “Chill mode” выглядела растерянной, но совсем не испуганной.
— А вы кто? — Люся ответила ей тем же тоном. — Это наша квартира.
Из кухни показался мужчина лет тридцати пяти, с щетиной и чашкой в руке.
— Секунду, секунду… Мы сняли на три месяца. Договор на руках. Всё официально.
— У кого? — Артём подошёл ближе.
— Тамара Петровна… Фёдорова. Ваша мама, судя по фамилии.
Люся даже не успела среагировать — Артём развернулся и вышел в подъезд. Видимо, чтобы не заорать.
— Вы не переживайте, — сказала девушка, — Мы ничего не ломали. Всё в порядке. Хотите, покажу договор?
— Покажите.
Они сняли ксерокопию с печатью риелторского агентства, всё подписано рукой Тамары Петровны. Псевдо-хозяйка. Сдаёт чужое, без права.
— А что, я должна была на пенсию лапу сосать?! — Тамара Петровна визжала, как чайник, у которого сорвало крышку. — Вы мне копейки шлёте, при этом “нельзя сдавать, нельзя продавать”, а я, значит, сижу в четырёх стенах и глотаю таблетки от давления? Люся, ты вообще думаешь, о чём речь?
— О предательстве, Тамара Петровна, — медленно произнесла Люся, — Мы просили. Не один раз. Для нас эта квартира — больше, чем метры. Там память. Там жизнь.
— Память… жизнь… Это всё красиво звучит, пока холодильник полный. А когда у тебя выбора нет, начинаешь думать головой. — Она посмотрела на сына. — Ты бы хоть слово сказал! Мать свою защитить не хочешь?
Артём сидел в кресле, как будто приклеенный. Щёки пылали.
— Мам, ты не имела права. Просто нет.
— А я и не спрашивала. Я не в тюрьме, чтобы на разрешение жить.
— Это наша квартира! — Люся сорвалась. — Не твоя! Ты там не прописана. У тебя своя, в соседнем районе, которую мы тебе купили.
— Ага, купили! За мои же сбережения! — Тамара хлопнула ладонью по колену. — И теперь из меня дуру лепите!
— Мы прекратим переводить тебе деньги, — сказал Артём глухо.
Люся обернулась: это был поворот. Он никогда так не говорил. Ни разу не пошёл против матери напрямую.
Тамара прищурилась.
— Ах вот как… Ну что ж. Тогда раз уж мы начали говорить о собственности, может, пора и о завещании папином вспомнить?
Наступила тишина. Артём побелел. Люся медленно опустилась на диван.
— Ты… Что ты сейчас сказала?
— А то, — спокойно произнесла Тамара. — Завещание. На тот самый участок под городом, где ваш дом стоит. Думаете, откуда он у вас?
— Его отец Артёма переписал… на него, — прошептала Люся.
— Переписал, да не совсем. Там есть условия. А я молчала. А теперь — пожалуй, хватит.
— Какие условия? — тихо спросил Артём.
Тамара Петровна встала, как-то резко, не по-старушечьи прямо, как учительница в советской школе.
— Если ты, мой любимый сын, перестаёшь обеспечивать мать, я имею полное право оспорить наследство. И вернуть землю себе. А значит — и дом.
Люся вскрикнула.
Ночью они с Артёмом почти не спали. Сидели на кухне, пили чай, смотрели друг на друга, как двое пассажиров на тонущем корабле. Тот дом был построен ими. Копили, брали ипотеку, вкладывали себя до последней капли. И теперь — всё под угрозой.
— Мы не можем просто ждать, — сказала Люся. — Она шантажирует.
— Я знаю. Но всё не так просто. У неё есть документы. И если она подаст в суд — это затянется на годы.
— Она никогда не остановится. — Люся смотрела в чашку, как в бездну. — Никогда.
— Может… продадим квартиру в центре?
— И отдадим ей? — фыркнула Люся.
— Нет. Просто — чтобы выкупить землю. Или заплатить адвокату. Надо думать. А пока — выселяем квартирантов.
— Сами?
— Нет. Через суд. Всё по закону.
Люся кивнула. Но внутри у неё уже родился другой план. Более жёсткий. И если он сработает — Тамара Петровна сама приползёт на коленях.
План Люси был прост: ударить первой.
Пока Артём метался между жалостью и совестью, она действовала. В её голове больше не было “мамы Артёма” — только оппонент. Умный, хищный, опытный. И если Тамара Петровна решила играть грязно — Люся знала, как быть ещё грязнее.
— Это — оригинал завещания, — нотариус поправил очки. — Здесь указано, что участок под домом действительно перешёл Артёму после смерти отца. Однако…
Люся сжала ручку сумки. Она заранее знала: это “однако” будет ключом.
— Однако тут есть один пункт: “при условии сохранения материального содержания вдовы покойного — Фёдоровой Тамары Петровны, в сумме, не менее десяти тысяч рублей ежемесячно, пожизненно”.
— А если мы прекратим выплаты? — спросила она тихо.
— Она может обратиться в суд. Оспорить завещание — и потребовать возврата имущества, если докажет, что условие нарушено.
— А если она… не вдова?
Нотариус поднял глаза:
— Простите?
— Ну, например, если бы выяснилось, что она вышла замуж второй раз. Или, допустим, уже тогда, когда писалось завещание, с кем-то жила как с мужем. Это отменяет статус “вдовы”?
Юрист задумался.
— В определённых случаях — да. Но нужны доказательства. Факты совместного проживания, ведения хозяйства, наличие общих финансовых обязательств. Понимаете?
— Понимаю, — кивнула Люся. — Очень хорошо понимаю.
Через два дня она была на другом конце города, в типовой двушке на первом этаже. Дверь открыл мужчина лет шестидесяти пяти. Усы — щеткой, пижама в клеточку.
— Михаил Геннадьевич? — спросила Люся с милой улыбкой. — А я по поводу Тамары Петровны.
— Тома? А что с ней?
— Вы ведь с ней… вместе живёте?
— Ну, года два уже. А что?
— Значит, у вас общее хозяйство?
— Ага. Я в магазин, она готовит, стирает, ворчит. Всё как у людей.
— А зарегистрированы?
— Не, ну а зачем нам эти бумажки. Мы как семья, а не как эти, которые только в ЗАГСе и фоточки делают.
— Прекрасно, — сказала Люся. — Спасибо вам большое. Вы очень помогли.
Он не успел даже спросить “в чём”, как дверь уже захлопнулась.
— Ты совсем с ума сошла?! — Артём орал так, что сын Матвей поднялся с кровати. — Подала запрос в суд?! На мою мать?!
— На женщину, которая сдаёт нашу квартиру и шантажирует нас собственным домом, — поправила его Люся. — Не забывай, ты теперь не просто сын. Ты — собственник. А она — лицо, нарушающее завещание. У нас на руках свидетельские показания её сожителя, показания соседей, и отказ от официальной регистрации брака, что показывает её намеренное сокрытие статуса.
— Ты понимаешь, что будет? Она разнесёт нас по всем родственникам. Будет говорить, что мы крысы, что ты — ведьма, что я — предатель. Она всю семью против нас настроит!
— Пусть. Зато ты будешь знать, кто есть кто. Лучше знать, чем жить в иллюзии.
Он посмотрел на неё так, как будто видел впервые. И впервые — по-настоящему боялся.
— Ты поменялась, Люся.
— Я просто устала быть удобной.
Первое слушание прошло удивительно быстро. Судья — женщина лет сорока, с тугим пучком и глазами “я-сегодня-не-завтракала”. Тамара Петровна пришла вся в чёрном — платок, пальто, траурная гримаса.
— Они хотят выгнать меня на улицу! Родной сын! С этой… этой…
— С женой, — уточнила Люся. — Мы просто хотим жить спокойно в своём доме. Не под вашим шантажом.
Тамара стрельнула глазами:
— Ты даже сына мне не даёшь видеть! Внучка отняла!
— У тебя был ключ от квартиры. Ты туда водила чужих людей, не предупредив нас. И это тоже есть в деле.
— Ага, у вас всё есть. Как у прокуроров!
— Мы защищаем свою семью.
Судья вскинула руку:
— Прекратить перебранку. Давайте по порядку.
Юрист Люси выложил фотографии, аудиозаписи, переписку Тамары Петровны с риелтором и объяснения Михаила Геннадьевича — сожителя. Всё было законно добыто. Всё — против неё.
Тамара побелела. Её привычная роль — жертвы и мученицы — трещала по швам.
— Суд примет решение на следующем заседании, — сухо сообщила судья. — До тех пор — сохраняется статус-кво. Поддержка не обязательна. Обременение спорно.
На выходе из суда Тамара Петровна нагнала их у лестницы.
— Вы меня убиваете, — прошипела она, — вы мне яму копаете. Думаете, выиграли?
— Мы ещё ничего не выиграли, — спокойно ответила Люся. — Но точно — не проиграли.
— Ты не знаешь, с кем связалась, девочка. Не знаешь, что я могу.
— Очень даже знаю, — сказала она. — Вы можете разрушать. Но мы умеем строить. И это — разница между нами.
Через неделю пришло письмо от юриста Тамары Петровны: “досудебное соглашение”. В нём она отказывалась от претензий на землю и обязательную поддержку — в обмен на 25% стоимости квартиры в центре.
— Она сдаёт позиции, — сказал Артём. — Деньги ей важнее войны.
— Нет, — сказала Люся. — Это — затишье перед бурей. Она что-то затеяла.
И была права.
Вечером, когда Люся возвращалась домой с сыном, у калитки стояла молодая женщина с длинной косой и ребёнком лет трёх.
— Здравствуйте, — сказала она. — Извините, я… ищу Артёма. Это… это его сын. Я Оля. Мы были вместе… давно.
Люся стояла, не двигаясь. Всё внутри обвалилось.
— Мне Тамара Петровна дала ваш адрес, — сказала женщина. — Сказала, он должен знать.
Люся не сразу поняла, как дышать. Мир вдруг стал ватным. Слова женщины, её аккуратная коса, ребёнок с курносым носом — всё плыло, как в мутной воде.
Сын. Артёма. От другой женщины.
Инициатор визита — Тамара Петровна.
— Простите… вы… давно? — спросила Люся, натянуто вежливо.
— Он не знает, — быстро сказала Оля. — Тамара Петровна сказала, что лучше, если я всё расскажу. Она говорит, он обязан.
— Обязан… что?
— Помогать. Участвовать. Ребёнок растёт без отца. Я не прошу многого… — она нервно прижала мальчика к себе. — Просто… чтобы не избегал. И может, пару раз в месяц увиделся бы…
Люся стояла, будто её только что ударили по голове. Мимо прошёл сосед, поздоровался, кивнул, будто не происходило ничего особенного. Как будто это — обыденность: на пороге стоит женщина с ребёнком твоего мужа, а ты — хозяйка сцены. Можешь решать, звать ли в дом или захлопнуть калитку навсегда.
— Уходите, — тихо сказала она. — Сейчас. Пока я молчу. Пока это не переросло в то, что уже не склеить.
— Ты знал? — спросила Люся, когда Артём вернулся домой. В голосе — ледяное спокойствие.
— Что… кого? — Он ещё не знал. Он вошёл, снял куртку, вымыл руки. Его привычные движения — как автомат.
— У тебя есть сын. От Оли. Женщина сегодня приходила. С мальчиком. Сказала, ты отец.
— Что?! — он побледнел. — Оля?.. Это… давно было. До тебя. Мы встречались, потом разбежались… она исчезла!
— И появился ребёнок. Твоя мать знала. Она знала всё это время. И теперь решила использовать. Шантаж. Новый уровень.
Он сел. Обхватил голову руками.
— Почему всё это сейчас?.. Почему она…
— Потому что проигрывает. И теперь бьёт по самому больному. По нам. По Матвею. По нашей семье.
Люся сидела у окна и смотрела, как Матвей ковыряется в снегу палкой. Маленький, ещё ничего не понимает. А уже в центре чьей-то игры.
Артём молчал третий день. Он никуда не звонил, не проверял почту, не подходил к телефону. Он просто отключился. Как пробка вылетела из розетки.
На четвёртый день он сказал:
— Я должен с ней поговорить.
— С кем? С Олей или с матерью?
— С обеими.
— Делай, как хочешь, — ответила Люся. — Но знай: если ты откроешь дверь в ту жизнь — назад дороги не будет.
Тамара Петровна встречала их в кресле, с пледом на коленях, как всегда — королева страданий.
— А, пришли. Ну что, узнала про сыночка Артёма второго? Надо было раньше. А то живёте, как будто прошлого не было.
— Мам… — начал Артём, но она вскинула руку.
— Не надо. Не смей. Это ты выбрал её. А я — просто напомнила: не всё так чисто, как вы тут строите. Не такие уж вы ангелы. И не такие уж вы праведники, чтобы меня судить.
— Ты хотела разрушить всё, — сказала Люся. — И почти получилось.
— Я хотела, чтобы вы знали, каково это — быть одной. Когда о тебе забыли. Когда тебя списали. Я мать, чёрт побери! Не мебель! Я строила всё это! И теперь — вон?
— Мы не выгоняли, — сказал Артём глухо. — Ты сама выбрала борьбу. И ты же — первая начала.
— Я начала? — Тамара вскочила. — А кто отнял у меня всё?! Кто лишил слова, права, внимания?! Люся! Ты! Своей мягкой ухмылкой, своими “мы подумаем”, “мы решим”. “Мы”! А я, значит, кто? Ничто?!
Люся смотрела прямо. Больше не было страха. Только усталость.
— Ты проиграла, Тамара Петровна. Не потому, что мы хитрее. А потому, что ты не умеешь любить без условий.
— Вы мне не семья, — прошипела она.
— И ты нам — тоже.
Прошёл месяц.
Оля больше не появлялась. Артём всё же встретился с ней. Люся не спрашивала, о чём они говорили. Она просто… больше не хотела знать.
Квартиранты съехали. Квартиру поставили на продажу. С земли сняли обременение.
Но Люся решила уйти.
Не из дома. Из брака.
— Я не могу больше быть заложницей вашего прошлого, Артём, — сказала она спокойно. — Я хочу жить. Сама. Без постоянного “прости” и “ты же понимаешь”. Я больше ничего не должна понимать. Я хочу просто дышать.
Он кивнул. Без слов. Он понял, что потерял то, чего мать никогда бы ему не вернула.
Матвей теперь жил с Люсей в центре. Маленькая квартира, большая кровать, светлые окна. Новый старт.
— Мам, а мы с папой больше не семья? — спросил он однажды.
Люся прижала его к себе.
— Мы с папой — твои родители. А семья… семья — это там, где тебе тепло. Вот и всё.
Матвей кивнул. И пошёл играть.
А она смотрела на него — и впервые за долгое время чувствовала, что стоит на своей земле. Даже если она не в документах. Даже если никто не видит.
Она её отвоевала. Сама.
