— Ты опять ее надела?! — голос свекрови, Светланы Петровны, пронзил тишину кухни, словно заточенный нож. — Сколько раз говорить, это же парадно-выходное, а не для дачи! Вон, у тебя же есть старые треники, чего ж ты их не носишь, тебе что, не жалко?
Я замерла, держа в руках тазик со смородиной. На мне были мои любимые спортивные бриджи, те самые, что муж подарил мне на годовщину, удобные, совсем не новые, но и не дряхлые. А в них, видимо, было что-то такое, что раздражало Светлану Петровну больше, чем беспорядок в аду. Тем временем она, не стесняясь, подошла к открытому холодильнику и с громким чавканьем откусила от моей колбасы, которую я купила вчера по акции, чтоб на ужин приготовить. Она даже не спросила, просто взяла и сожрала.
Костя, мой муж, сидел за столом, ковыряя вилкой в тарелке с макаронами. Он поднял глаза на мать, потом на меня, потом снова в тарелку, будто там была инструкция по выходу из положения. Конечно, инструкции там не было, зато была его обычная, вечная отстраненность, «Мама, не надо» — это не про него. «Юля, я с тобой» — тем более, он просто ждал, когда буря уляжется сама.
Ну, хватит, Юлька, внутри меня закипала злость, горячая и липкая, как смородиновое варенье, которое я так и не успела доварить. Ты не тряпка, Юля, и это не ее дом, я сжала руки на тазике, скоро, очень скоро все это закончится.
Запах чужой жизни
Когда я впервые переступила порог этой квартиры пять лет назад, она пахла чужой жизнью, чужой мебелью, чужими привычками, чужими правилами. Костя тогда с гордостью водил меня по комнатам, показывая старенькие диваны, пожелтевшие обои и стопку газет на книжной полке.
«Это все мамино», — говорил он, и в его голосе не было ни капли смущения, а наоборот, какая-то гордость, будто он демонстрировал фамильные драгоценности. Квартира принадлежала Светлане Петровне, но Костя жил здесь с институтских времен, и мы решили, что после свадьбы останемся тут. Моей собственной ипотечной двушки на тот момент еще не было, но я уже обдумывала ее покупку.
Светлана Петровна тогда была сама любезность. «Милая девочка, так похожа на мою покойную тетю», «Наконец-то мой Костя обрел счастье». Все это было приторно, как старый торт, и вызывало внутреннее отторжение. Но я старалась, правда, везла подарки, готовила пироги, соглашалась на совместные походы по магазинам, где она неизменно выбирала все самое дорогое, а потом демонстративно вздыхала: «Ой, ну мне это не по карману, Юлечка, дорогая», и я конечно, платила, глупая была.
Вскоре сахар на ее языке стал превращаться в песок. Сначала это были безобидные замечания: «Юлечка, а почему у тебя подоконник не блестит?», «Ты не умеешь готовить борщ, как мой сыночек любит». Потом пошли упреки: «Почему так мало зарабатываешь? Мой младшенький, Димуля, вон уже на вторую машину копит». Дима был младшим братом Кости, «звездой» семьи, гением и умницей, который, по словам свекрови, родился «для великих дел», в то время как Костя был «непутевым», эту метку он носил с детства, и, кажется, свыкся с ней.
В ту субботу Светлана Петровна нагрянула без звонка, как обычно. «Я же ваша мама, мне можно!» — ее излюбленная фраза. Запахло чем-то горелым, и я сразу поняла, это мои планы на выходные. Мы должны были с Костей поехать на дачу, наконец-то посадить те самые смородиновые кусты, которые уже неделю валялись в пакете на балконе.
Светлана Петровна, словно инспектор по чистоте, немедленно приступила к осмотру. Ее палец скользил по полкам, ее взгляд пронзал каждую щель, отыскивая малейший изъян.
— О, Юлечка, а что это у тебя тут? — ее голос источал елей, от которого хотелось почесаться. — Пыль на шкафах, непорядок, ну разве так можно? И кружка… — она брезгливо ткнула пальцем в мою утреннюю кофейную кружку, одиноко стоящую у раковины. — Не помыла, значит, и на работу убежала, ну что ж ты так, родная? Вот поэтому и мужики домой ходят, когда Костенька в ночь работает.
Последняя фраза прозвучала, как залп из пушки, я почувствовала, как внутри все сжалось, глаза защипало, это была ее коронная фраза, ее любимое обвинение. Неважно, что никаких мужиков не было, и Костя в ночь работал всего раз в месяц, но главное посеять сомнение, уколоть побольнее.
Я помню, как однажды она нашла в шкафу старую квитанцию из мужской парикмахерской, забытую каким-то электриком, что чинил проводку. И неделю пилила меня этим, «Кто это был, Юля? Признавайся, покажи Костеньке!» Костя тогда лишь отмахнулся: «Мам, ну перестань, это же бред», но сомнение уже было посеяно.
Я отвела взгляд от колбасы, которую Светлана Петровна доедала с таким видом, будто спасала ее от мух, и посмотрела на Костю. Он продолжал ковырять макароны, его плечи были сутулыми, а взгляд пустым. Он был как рыба, выброшенная на берег – вроде и есть, но бесполезен.
Моя рука, державшая тазик, задрожала. Смородина – символ дачи, символ нашей с Костей мечты о собственном уголке, которую свекровь методично разрушала. Дача, которую я в одиночку отмывала от прошлой зимы, где я копала грядки, высаживала рассаду. Костя, конечно, приезжал, на час-два, покурить на веранде, выпить чаю, и все, основную работу делала я.
Я поставила тазик на стол с глухим стуком, который, кажется, никого, кроме меня, не напугал. В голове пульсировала мысль: Это ненормально, так не должно быть.
Хроники недолюбленного сына
Я часто пыталась понять, почему Костя такой, почему он не защищает меня, не ставит свою мать на место? Ответы приходили постепенно, по крупицам, из его редких, отрывочных воспоминаний.
Младший брат, Дима, был поздним и, как говорила Светлана Петровна, «выстраданным» ребенком. Он родился не совсем здоровым, требовал операций, реабилитации. Все силы, деньги, внимание семьи были брошены на спасение Димы. Костя, старший, тогда еще совсем маленький, был отправлен к бабкам – то к одной, то к другой. Его оставляли там надолго, он помнил запахи чужих подушек, тишину чужих домов и бесконечное ожидание родителей, которые так и не приезжали.
Когда Дима выздоровел, вернулся в семью, Костя уже был лишним, все его достижения обесценивались. Он приносил из школы пятерки — «Ну, не гений, как Димочка». Занимался спортом — «Это все баловство, Дима вот лучше учится». Когда Костя поступил в обычное училище, а Дима — в престижный институт, свекровь ликовала. «Вот посмотри, какой он умничка, учится хорошо, зарабатывать будет, а ты как бомж жить будешь!» — эту фразу Костя слышал постоянно.
Он пытался угодить, но все было тщетно, если у него появлялась девушка, она тут же подвергалась жесткому кастингу со стороны Светланы Петровны. «Невоспитанная», «без роду-племени», «некрасивая», «глупая», «шлюха». Всех она выжила. Костя не сопротивлялся, он просто наблюдал, как рушились его отношения, будто так и должно быть.
Я была последней в этой череде «плохих», пять лет, я терпела ее нападки. Мои друзья недоумевали: «Юль, да как ты можешь? Беги оттуда!» А я любила Костю, его молчаливое принятие, его редкие, робкие попытки защитить меня – «Мам, ну Юля же устала», это казалось мне признаком его любви. Я верила, что если я буду достаточно хорошей, достаточно терпеливой, она примет меня, а Костя проснется.
Но утро не наступало. Унитаз, который я чистила трижды в день, все равно был «грязным», в огороде под кустами смородины она находила «траву», которую я якобы пропустила. И, конечно, «мужики», с каждым разом ее обвинения становились все абсурднее, а моя терпеливость, все тоньше.
Точка невозврата
Тем вечером, после эпизода с бриджами и колбасой, я поняла, что чаша переполнена. Не осталось ни капли места для прощения, ни крошки для понимания. Это было не просто «трение» со свекровью, это было систематическое уничтожение меня как личности, как женщины, как жены, и Костя в этом участвовал, своим бездействием.
Когда Светлана Петровна уехала, Костя, как ни в чем не бывало, включил телевизор, я подошла к нему.
— Костя, — мой голос был до странности ровным, без привычной дрожи. — Мы так больше не можем.
Он моргнул, будто только что проснулся.
— О чем ты, Юль? Мама просто волнуется, ты же знаешь, у нее характер.
— У нее не характер, Костя, у нее желание уничтожить все, что тебе дорого, и меня в том числе, а ты просто сидишь и смотришь.
Он отложил пульт, на его лице появилось то самое выражение, которое я видела тысячу раз: смесь беспомощности и раздражения.
— Ну что ты хочешь, чтобы я сделал? Я не могу ей сказать, чтобы она не приезжала, это моя мама.
— А я кто? — мой голос стал громче. — Я твоя жена, и я не могу жить под постоянным прессингом, выслушивая, какая я грязнуля и шлюха! Это моя квартира, Костя, моя.
Он посмотрел на меня с удивлением. На самом деле, эта квартира была моей, я купила ее за год до нашего знакомства, на свои сбережения и взяв ипотеку, он лишь съехался ко мне, когда мы поженились. Это было моим спасением, моей крепостью, он это прекрасно знал, но сейчас, в его глазах, я видела лишь тень забытья, он привык, что эта квартира «наша», и неважно, кто ее купил.
— Ну Юль, зачем ты начинаешь? — он встал. — Мама просто старенькая, ей внимания не хватает, она же Диму любит, а меня… ну ты знаешь.
Это было последней каплей, его постоянное оправдание себя через Диму, его вечная роль жертвы.
— Знаю, Костя, знаю, но больше не могу.
Я собрала вещи за час, не было ни криков, ни слез, была только холодная, стальная решимость. Костя до последнего не верил, что я уйду, а я ушла.
Мои друзья, настоящие друзья, поддержали меня. Они выслушивали мои бесконечные потоки слез, приносили мороженое, просто сидели рядом. Я справилась, пережила эту боль, выплакала все, что накопилось за пять лет, и стала жить.
Возрождение и Бумеранг
Следующие пять лет были годами моего возрождения. Я ушла с работы, где меня угнетали, и нашла новую, которая приносила удовольствие и деньги. За эти пять лет я выплатила ипотеку досрочно, каждый месяц внося двойные платежи, это был мой личный триумф, моя свобода. Купила машину, старенькую, конечно, но свою.
Я перестала отслеживать жизнь Кости и Светланы Петровны, они стали частью прошлого, болезненного, но пройденного этапа. Иногда доходили обрывки новостей от общих знакомых, но я старалась не вникать.
И вот, недавно, на встрече с друзьями, один из них, Леша, с которым мы когда-то вместе учились, начал рассказывать:
— Юль, ты не поверишь, что со Светланой Петровной произошло, ну той, твоей бывшей свекровью.
Сердце екнуло, я внутренне приготовилась к каким-то ее очередным интригам, но Леша продолжил:
— Ее муж, Сергей, — он сам был удивлен. — Он себе бабу нашел, молодую, и знаешь что, он выпнул ее из квартиры!
Я опешила, муж Светланы Петровны, он был таким тихим, незаметным, вечно в тени ее властного характера, я даже не помнила, чтобы он хоть раз повысил голос.
— Как выпнул? — еле выдавила я.
— Так и выпнул, оказалось, это его квартира, по наследству досталась ему от бабушки досталась, еще до их свадьбы. Она там жила, конечно, ремонтировала, вкладывалась все эти тридцать лет, обустраивала, но не имела на нее никаких юридических прав, все документы всегда были на Сергее. И вот, новая пассия, видать, надавила, он ей, этой бабе, квартиру купил, а Светлану Петровну просто выставил за дверь. Сказал, что она ему надоела, что всю жизнь пилила и мозг выносила, она пыталась судиться, но суд подтвердил, что квартира – его личная собственность, и её вложения не дали ей права на долю.»
Я сидела, оцепенев, бумеранг прилетел. Всю жизнь она третировала своего старшего сына, делала из него ничтожество, выгоняла его женщин, вмешивалась в каждую мелочь его жизни. Всю жизнь она давила на всех, насаждая свои правила в чужих домах, а теперь она оказалась одна, без квартиры, в которую вкладывалась, как минимум, тридцать лет. Без сына, который, скорее всего, так и не смог вырваться из ее цепких лап, но теперь уже и не был ее опорой.
Леша продолжал рассказывать, как Светлана Петровна теперь скитается по знакомым, пытаясь найти приют, потому что Дима, ее умничка, оказался слишком занят своей новой машиной и великими делами, чтобы приютить мамочку.
Мне стало как то пусто, не злорадство, не торжество, просто глубокое, тихое понимание того, что справедливость, пусть и медленно, но существует. И что иногда самые громкие агрессоры оказываются самыми уязвимыми, когда рушится их привычный мир, построенный на манипуляциях и чужих слабостях.
Я подняла бокал с чаем.
— За справедливость, — сказала я, и друзья дружно подняли свои.
Моя старенькая машина, которую я купила на свои кровные, ждала меня на парковке, моя ипотека была выплачена, моя жизнь принадлежала мне, и это было лучшим бумерангом из всех возможных.
Подпишитесь, чтобы не пропустить, как жизнь расставляет всё по своим местам.