Когда бабушка ушла на тот свет, я даже не плакала. Не потому, что не любила — наоборот, слишком сильно. Просто внутри всё как будто заледенело. Сидела на поминках, смотрела на родственников — и такое чувство, будто я в театре абсурда.
Тётя Люба рыдает в голос, хотя последние лет пять к бабушке носа не казала. Дядя Коля с красной рожей уже на третьей рюмке, вспоминает какие-то истории, которых никогда не было. А двоюродные — эти вообще примчались, как только запах наследства учуяли.
Бабушкин дом — не хоромы, конечно, но крепкий, добротный. Двухэтажный, с участком в пятнадцать соток на окраине города. Сейчас такие знаете сколько стоят? Вот-вот. Я у бабушки последние три года жила, после института. Снимать не на что было, а у неё как раз со здоровьем плохо стало. Так и договорились — я ей помогаю, она меня пускает. Потом привыкли друг к другу, сроднились как-то заново.
Она мне часто говорила: — Маш, ты только не бросай меня. Остальным я не нужна, только деньги мои да дом.
А я что? Я не за дом к ней переехала. Мне с ней интересно было. Она столько всего знала, столько историй помнила… Не то что мои родители — вечно в работе, вечно некогда.
В общем, на девятый день собрались все в бабушкином доме. Поели, выпили, повспоминали. И тут дядя Коля, папин брат, откашлялся и говорит: — Так, ну что, давайте о делах поговорим. Дом-то большой, продавать будем?
Я чуть вилку не выронила. — В смысле продавать?
Тётя Люба, мамина сестра, так снисходительно на меня посмотрела: — Машенька, ну а что с ним делать? Разделим деньги по долям и разойдёмся.
— Каким долям? — я вообще не понимала, о чём они.
— Ну как каким, — дядя Коля уже раздражаться начал. — Наследственным. Твои родители — доля, я — доля, Любка — доля. Ну и тебе, так уж и быть, выделим чего-нибудь.
Я сижу, моргаю. А потом до меня доходит — они ж не знают! Никто из них не знает!
— Дядь Коль, — говорю, — тут такое дело… Дом-то бабушка мне завещала. Целиком.
Тишина. Такая, знаете, звенящая. А потом как началось!
— Чегооо?! — это тётя Люба, аж подпрыгнула на стуле. — Как это тебе? А мы?
Дядя Коля покраснел весь, кулаком по столу как шарахнет: — Не может быть! Врёшь! Мать родная не могла так поступить!
Мама моя сидит, глазами хлопает: — Машка, ты чего несёшь? Мама бы никогда…
А папа молчит. Он вообще у меня молчун. Но вижу — желваки на скулах ходят.
Я достаю из сумки бумаги: — Вот, пожалуйста. Завещание. Удостоверено нотариусом в прошлом году. Дом и участок — мне.
Тётя Люба выхватила бумаги, глазами забегала по строчкам. Потом как швырнёт их на стол: — Это незаконно! Ты её заставила! Она была не в своём уме!
— Чего? — теперь уже я опешила. — Тёть Люб, ты бабушку последний раз когда видела? На прошлый Новый год? И то на пять минут заскочила. А до этого?
— Я занята была! У меня работа, семья!
— А у меня, значит, ни работы, ни семьи? — я начала заводиться. — Я с ней три года жила. Ухаживала. Лекарства, доктора. Ночами не спала, когда ей плохо было. А вы все где были?
Дядя Коля аж затрясся: — Ты… ты… Манипуляторша! Окрутила старуху! Знала, что дом отпишет!
Меня как кипятком обдало: — Чего?! Да я даже не знала про завещание! Она мне перед смертью сказала только!
Тут моя мама, наконец, очнулась: — Машка, но это же неправильно. Мы все её дети. Ну, кроме тебя. Дом должен достаться нам.
— А где вы были, когда она падала и подняться не могла? Когда у неё давление скакало? Когда ей страшно было одной?
— У нас работа, — это папа наконец подал голос. — Мы деньги зарабатывали.
— А я, значит, не работаю? Я, между прочим, на двух работах пахала всё это время. И бабушку тянула, и за квартиру вам платила.
Тут двоюродный брат Витька, дяди Колин сын, встрял: — Слышь, Машка, ты это… того… Не борзей. Нас тут большинство. Засудим — мало не покажется.
Я аж задохнулась от такой наглости: — Ты чего несёшь? Ты вообще бабушку раз в год видел, на день рождения. Да и то, если деньги занять надо было!
Тётя Люба вдруг разрыдалась: — Это всё ты! Ты настроила маму против нас! Наговорила ей гадостей!
— Да вы сами себя настроили! — я уже кричала. — Когда ей помощь нужна была — вас не дозваться было! А как наследство — так все в первых рядах!
Дядя Коля вскочил, нависает надо мной: — Ты! Ты… Да я тебя!..
Папа тут же встал между нами: — Коля, сядь. На ребёнка руку поднимешь — я тебе эту руку оторву.
Ого! Первый раз вижу, чтобы папа так за меня вступился.
Тётя Люба продолжала причитать: — Это несправедливо! Мы родные дети! А она кто? Внучка!
— Родные дети, которые мать по домам престарелых пихали! — я уже не сдерживалась. — Помнишь, тёть Люб, как ты предлагала бабушке в интернат переехать? А ты, дядь Коль, помнишь, как орал на неё, когда она тебе денег не дала на твой бизнес очередной?
Все как-то разом замолчали. Видно, попала в точку.
Мама смотрит на меня странно: — Маш, но всё-таки… Это как-то нечестно. Мы все имеем право…
— На что, мам? На дом, в который никто из вас носа не казал годами? На наследство человека, которого вы фактически бросили?
— Мы не бросали! — тётя Люба опять в слёзы. — Мы просто… занятые люди!
— А я, значит, не занятая? У меня своей жизни нет?
Дядя Коля вдруг сменил тактику, заговорил вкрадчиво: — Маш, ну ты пойми. Дом большой. Тебе одной зачем? Продадим, деньги поделим. Тебе тоже достанется прилично.
— Дядь Коль, я в этом доме жить собираюсь. Я к нему привыкла. И бабушка хотела, чтобы он у меня остался.
— Да что ты знаешь, чего бабка хотела! — это Витька опять встрял. — Она старая была, ты ей мозги запудрила!
Тут я не выдержала, встала: — Знаете что? Поминки закончены. Всем спасибо, все свободны.
Тётя Люба ахнула: — Ты нас выгоняешь? Из маминого дома?
— Из моего дома, — поправляю. — По документам — моего.
Дядя Коля побагровел: — Ах ты… Да я тебя!..
Папа снова встал между нами: — Коля, остынь. Машка права. Дом её. Хочешь оспаривать — иди в суд.
Мама смотрит на папу как на предателя: — Серёж, ты чего? Это же мамин дом!
— Был мамин, стал Машкин, — папа пожал плечами. — Мама так решила, нам остаётся уважать её выбор.
Я чуть не расплакалась. Не ожидала от отца такой поддержки.
Тётя Люба вскочила: — Всё, я больше не могу это слушать! Мы подадим в суд! Мы докажем, что мама была недееспособна!
— Валяйте, — я уже устала от этого цирка. — Только учтите, что у бабушки каждый месяц было освидетельствование для получения пенсии по инвалидности. И заключения все есть — в полном рассудке, адекватна.
Дядя Коля схватил куртку: — Всё, я пошёл. Но это не конец, Машка! Ты ещё пожалеешь!
Витька за ним: — Да, тётя ещё попляшет на твоих костях!
Тётя Люба, собирая вещи, причитала: — Боже, за что мне это? Родная племянница… Мать в гробу переворачивается!
Когда все разошлись, остались только мы с родителями. Мама смотрит на меня обиженно: — Маш, ну правда, может, продадим? Нам бы эти деньги не помешали…
— Мам, — я уже устала объяснять, — я здесь жить хочу. Это мой дом теперь.
— Но мы же семья! Мы должны делиться!
Папа вдруг положил руку маме на плечо: — Лен, хватит. Дом Машкин. Мама так решила.
— Но Серёжа…
— Всё, Лен. Поехали домой.
Когда они ушли, я села на крыльцо и разревелась. Вот тебе и семья. Вот тебе и родня. Как деньги запахли — так сразу все права качать начали.
Через неделю пришла повестка в суд. Тётя Люба и дядя Коля подали иск о признании завещания недействительным. Мол, бабушка была недееспособна, а я на неё давила.
Два месяца таскались по судам. Они экспертизы требовали, свидетелей приводили — соседку бабушкину, которая к ней раз в год заходила, да почтальона, который вообще с ней не общался. Я своих свидетелей привела — врача участкового, соцработницу, которая к нам приходила иногда.
В итоге суд встал на мою сторону. Завещание признали действительным. Дом остался за мной.
Думаете, на этом всё закончилось? Как бы не так!
Тётя Люба начала звонить каждый день: — Машенька, ну может, хоть комнатку мне выделишь? Я же тётя родная! У меня квартира маленькая, тесно нам…
Дядя Коля приходил в ужасном состоянии, в дверь барабанил: — Открывай, племянница! Поговорить надо! Ты чё, родню не уважаешь?
А потом начались «случайности». То окно кто-то камнем разобьёт. То мусор у ворот насыпят. То собаку соседскую науськают, чтоб гадила у меня в палисаднике.
Я участкового вызвала. Он походил, посмотрел, плечами пожал: — Ну а что я сделаю? Доказательств нет, что это ваши родственники.
Поставила камеры. Первую же ночь засекла Витьку — пытался замок суперклеем залить. Снова участкового, снова заявление. Витьку оштрафовали, он ещё больше озлобился.
Мама звонит каждый день, ноет: — Маш, ну может, продашь всё-таки? Смотри, сколько проблем из-за этого дома!
А я упёрлась. Назло всем решила в этом доме остаться. Забор новый поставила, сигнализацию провела. Ремонт затеяла.
И тут случилось неожиданное. Папа приехал один, без мамы. Сел на кухне, чай пьёт, молчит по своему обыкновению. Потом говорит: — Знаешь, Машка, я тут подумал… Может, помочь тебе с ремонтом? Я в отпуске сейчас.
Я аж поперхнулась: — Пап, ты серьёзно? А как же мама? Она же против всего этого.
Он вздохнул: — Мать… Она не понимает просто. Обижается, что её мама обделила. Но я-то знаю, почему бабушка так решила.
— Почему? — спрашиваю.
— Потому что ты единственная, кто по-настоящему о ней заботился. Мы все… — он замялся, — мы все виноваты перед ней. Думали, ещё успеем, ещё наговоримся. А оно вон как вышло.
Я чуть не расплакалась: — Пап, спасибо тебе.
— За что?
— За то, что понимаешь.
Он кивнул: — Так что? Примешь помощь старика?
— Приму, — улыбаюсь сквозь слёзы.
И вот уже месяц мы с папой ремонтируем дом. Мама сначала дулась, потом смирилась, теперь иногда даже приезжает, помогает с занавесками, с цветами. Тётя Люба перестала звонить, когда поняла, что я не сдамся. Дядя Коля, говорят, запил сильно — всё никак не может пережить, что план с лёгкими деньгами сорвался.
А я… Я иногда сижу вечерами на крыльце, смотрю на звёзды и разговариваю с бабушкой. Рассказываю, как дела, как ремонт продвигается, как яблони в саду цветут.
— Знаешь, бабуль, — говорю, — я теперь понимаю, почему ты дом мне оставила. Не из-за денег, не из вредности. А потому что знала — я его сохраню. Для тебя. Для памяти.
И мне кажется, что ветер в листве шепчет в ответ: «Правильно, внученька. Правильно…»
А родня… Что ж, родня бывает разная. Кровь — не всегда главное. Главное — кто рядом в трудную минуту. Кто поддержит, не требуя ничего взамен. Вот это и есть настоящая семья.
Дом стоит крепко. Фундамент надёжный, стены толстые. Выдержит ещё не одно поколение. И я теперь точно знаю — бабушка была права. Этот дом — мой. И никакие истерики родни этого не изменят.
