Дом у Натальи был — как на открытке. Не «показушно-богатый», а крепкий, надёжный, как она сама. Все заработано потом, нервами, переговорами до ночи, переездами, ипотеками и нервными срывами. Зато своё. До последнего болтика.
Она могла бы быть счастливой. Могла бы. Если бы не одно маленькое, но крайне назойливое «но». А точнее — целое семейство «но», во главе с её мужем Виктором, который умудрился притащить к ней весь свой генеалогический музей.
Первой в дом заехала мама — Антонина Павловна. С паласом, швейной машинкой «Чайка», двумя кастрюлями, и осуждением во взгляде.
— Ты, конечно, девка ничего, — сказала она, едва переступив порог. — Только холодно тут у вас. И на кухне неуютно. Всё как в больнице — белое да чистое.
Потом подтянулась сестра Елена. С ребёнком и мужем, временно безработным. Потом Светлана — младшая, «на недельку», уже восьмой месяц как.
И вот однажды утром Наталья вышла из спальни — и по дому не было ни одного свободного стула. Даже её любимый, с подушкой от геморроя, был занят зятем Елены, который смотрел телевизор и ел прямо из сковороды.
— Ты как дома, да? — спокойно спросила она, натягивая халат.
— Да тут как-то уютнее, чем у нас, — с набитым ртом ответил зять. — И интернет летает!
Наталья терпела. Неделю. Потом ещё месяц. Потом подстелила коврики в прихожей и перестала ходить босиком — уж слишком часто под ногами попадалась чья-то тёплая, носковая реальность. Сначала пыталась деликатно намекать Виктору:
— Витя, может, хватит уже устраивать общежитие?
— Наташ, ну это же моя семья. Им сейчас тяжело… Ты же понимаешь…
Она понимала. Понимала, что её дом превращается в дешевый курорт, где постояльцы не платят, но требуют мороженого в холодильнике и молока без пенки.
А потом однажды она пришла домой с работы, а в прихожей висело… шариков 50. На кухне пахло винегретом и «Оливье с курочкой», на плите кипел борщ в ведре.
— Это что? — Наталья повернулась к Виктору, который бодро крошил колбасу.
— О, Наташ! Я же говорил — у Лены юбилей! Она решила тут отметить, домашняя обстановочка, все свои. Там ещё Маринка с мужем приедут и тётя Валя из Сергиева Посада. Ты же не против?
Не против? У Натальи в этот момент внутри щёлкнуло. Как старая розетка — с искрой.
— А почему вы не в ресторан? Или у Светки дома?
— Ну ты же понимаешь — дорого сейчас. А тут… Всё по-семейному. Без официантов, без пафоса…
— Да, действительно. Без пафоса. Только хозяйка — лишняя, да?
— Ой, не начинай, Наташ. Ты всегда такая резкая, когда люди к нам тянутся.
— К НАМ?! — Наталья обернулась к кухне, откуда слышался смех и голос мамы Виктора:
— И скажи ей, чтоб не злилась. Люди хорошие пришли, не чужие же!
Не чужие… — Наталья вдруг поняла, что в этом доме она — и есть «чужая». Хозяйка без права голоса. Женщина-кооператор, спонсор. Только никто не просил чеков и расписок.
Она пошла в спальню. Села. И впервые за долгое время — заплакала. Не истерично, а тихо, тяжело. От бессилия, от обиды, от этой бесконечной «родни», которая к ней не имеет ни малейшего отношения, но обосновалась здесь, как на даче.
Вечером, когда гости уже расселись по комнатам, а Антонина Павловна сверлила телевизор взглядом:
— А у вас каналы не настраиваются, что ли? Или это специальный сигнал?
Наталья вошла в зал. На ней было строгое чёрное платье, прическа — собрана, губы — холодно накрашены. В руках — её ноутбук и документы.
— Давайте сделаем паузу в празднике, — спокойно начала она. — Светлана, вы живёте здесь незаконно. Прописки у вас нет, договора аренды тоже. Елена — вы со своей семьёй задержались уже на три месяца. А у вашей мамы — не та прописка. Это всё легко проверить. Я завтра иду к юристу. Всем — до конца недели освободить дом. Виктор — ты тоже.
Повисла тишина. Даже ребёнок перестал жевать конфету.
— Ты что, издеваешься?! — вскочила Антонина Павловна. — Ты с ума сошла? Это наш сын! Наш дом!
— Нет, это МОЙ дом. Документы на стенке висят, хотите — ознакомьтесь. Виктор, если хочешь остаться — оставайся. Но тогда все остальные — вон. Решай.
Виктор встал. Побледнел. Посмотрел на мать. На сестёр.
— Наташ, ну ты… не перегибай. Я ж не могу выгнать их! Это же семья…
— А я могу. И делаю это. Завтра тебе будет передано уведомление. Развод. Всё по закону. Без скандалов. Или со скандалами — как выберешь.
Виктор попытался что-то сказать, но Наталья уже вышла. Закрылась в спальне. Оттуда было слышно, как на кухне замолк смех. Как кто-то упаковывает еду. Как кто-то звонит по телефону и говорит, что «эта бешеная баба всех выставляет, представляешь?!»
А она сидела на кровати и, впервые за долгое время, чувствовала себя не побеждённой, а — живой. Настоящей. Взрослой. Свободной.
На следующее утро Наталья вышла на кухню. Там, как ни странно, было пусто. И чисто. Только Антонина Павловна сидела с чашкой чая и глазами, полными обиды.
— Ты предала своего мужа, — произнесла она зло.
— Нет, — Наталья наливала себе кофе. — Я просто наконец выбрала себя. И знаешь, что самое интересное? Мне — не стыдно.
Сзади послышался звук чемодана. Это Виктор тащил свои вещи к выходу.
— Я всё-таки уйду с ними, — тихо сказал он. — Ты… перегнула, Наташ. Всё можно было решить по-хорошему.
Наталья усмехнулась, не поворачиваясь.
— По-хорошему — это когда с уважением. А ты выбрал — по-семейному.
Он ушёл, не хлопнув дверью. Потому что знал — она её уже давно закрыла.
Прошло две недели.
В доме стояла звенящая тишина. Такая, что даже капля из крана казалась событием. Наталья наслаждалась каждым звуком этого одиночества. Не было ни телевизора на полную, ни шагов чужих людей, ни громких разговоров о том, как варить настоящий борщ, а не твою эту… фитнес-ересь.
Она заваривала кофе, включала музыку и ходила босиком по тёплому полу, потому что теперь знала — никто не наступит сзади в тапках 46-го размера.
Но вместе с тишиной пришло и другое — тяжесть. Как будто после многолетнего марафона ей резко сказали: всё, ты выиграла. А дальше — ничего.
В дверь позвонили.
Наталья открыла не сразу. Сперва выглянула в глазок, ожидая курьера. Но вместо коробки на пороге стоял Виктор. В спортивках. С цветами. И со взглядом собаки, которую выселили из будки.
— Привет, — сказал он.
— Угу. У тебя три минуты, — Наталья облокотилась на косяк.
— Я хотел поговорить. Без претензий. Просто… поговорить.
Она молча отступила в сторону. Он прошёл, поставил цветы на стол, не снимая кроссовок. Век бы их не видела, эти кроссовки.
— Знаешь, мне там хреново, — начал он, теребя манжету.
— Где — «там»? У мамы? У Светки? У Лены на раскладушке?
Он вздохнул.
— Они все злые. Они думают, что я должен был на них рявкнуть, выгнать. А я просто хотел… чтобы всем было удобно.
— Всем, кроме меня?
— Я был дурак. Прости. Я правда понял. Мне никто не варит кофе, не говорит: «надень шарф, простынешь», не…
— Ты это всё называешь любовью? А то, что ты позволил им жить здесь, жрать за мой счёт, командовать мной в моём же доме — это тоже про любовь?
Он потупил взгляд.
— Я тогда испугался. Если бы выбрал тебя — потерял бы их. А теперь… теперь я потерял всех.
Наталья пристально посмотрела на него.
— Ты никого не потерял, Витя. Просто каждый теперь там, где должен быть. Они — в своём бардаке. А ты — в пустоте. Где тебе и место, пока не научишься быть мужчиной.
— Я могу измениться, — слабо бросил он.
— Это твоя партия слов. Ты её повторяешь каждый раз, как пароль от Wi-Fi. Но проблема в том, что мне уже не нужен доступ к тебе.
Пауза.
Он встал, поправил куртку.
— Если… если я всё-таки докажу, что могу быть другим…
— Ты опоздал, Витя. Я уже научилась жить без твоей семьи. А теперь учусь — без тебя.
Он ушёл.
На столе остался букет — глупый, неловкий, с каким-то ленточным бантиком, как на дешёвом подарке к 8 марта.
Наталья взяла его, пошла на балкон и поставила в ведро для мусора. Не из злости. Просто потому, что в этом цветочном извинении не было ни смысла, ни корней.
На следующий день она поехала в суд. Развод оформили быстро — благодаря её порядку в документах и полному отсутствию совместно нажитого, кроме одной кофемашины, которую Виктор всё-таки успел увезти.
Уже на выходе из здания к ней подошёл мужчина — высокий, в очках. Юрист. Помогал с бумагами.
— Наталья Валерьевна?
— Да.
— Вы такая уверенная. Знаете, у меня редко такие клиентки — вы говорите спокойно, а при этом всё вокруг — как после урагана.
Она усмехнулась.
— Потому что я и была этим ураганом.
Он протянул визитку.
— Если захотите поговорить… не как клиентка, а как просто женщина — я был бы рад.
Она посмотрела на карточку. Потом — на него. А потом… взяла её.
— Почему бы и нет.
Он ушёл. А она осталась на крыльце суда. С визиткой, с новыми мыслями. И вдруг поняла: у неё не только чистый дом. У неё теперь чистая жизнь.
И место — для кого-то, кто не боится быть гостем, не наглеет, и всегда снимает обувь у входа.
