Аня уже третий день подряд откладывала разговор. Она могла терпеть многое — храп Андрея, носки на люстре, его манеру засыпать с телевизором и просыпаться с пультом в руке. Но сегодня всё внутри будто переклинило. Потому что в ванной на полочке рядом с её кремом для глаз стояла… зубная щётка Тамары Степановны.
Всё. Это знак. Конец. Она прописалась не в ванной — в моей жизни, — подумала Аня и сжала кулак так, что побелели костяшки.
— Андрей, у нас будет разговор, — сказала она, выходя на кухню, где муж методично ковырялся в тарелке с пельменями. В бульоне плавал лавровый лист — его коронное украшение любого блюда, включая яичницу.
— Ты опять про свою маму? — сдержанно спросила Аня и облокотилась о холодильник, как будто искала опору в жизни.
— Про мою маму? Она перенесла операцию на бедре, Ань. Или тебе напомнить, кто её в больницу возил?
— И ты, и я, — сквозь зубы.
— Ну вот. А сейчас ей нужно покой, забота. Она не может ходить. Или ты хочешь, чтобы она по лестнице на четвёртый этаж ползла?
Аня вздохнула. Конечно, она всё понимала. Но понимать и терпеть — не одно и то же.
— Я, если что, тут тоже живу. Или напомнить, что мы эту квартиру вдвоём купили, в ипотеку?
— Ну да, — Андрей пожал плечами, — но всё равно я внёс больше. Да и родители мои помогали.
— Ага, деньгами помогали. А теперь платим мы, живём мы, а командует — она.
— Да никто не командует! — вскинулся он. — Ты преувеличиваешь, как всегда.
— Преувеличиваю? Она сегодня сказала, что я плохо убираю, что пол у плиты жирный, а окно на кухне уже не моется, видно, месяц!
— Ну, могла бы и помыть, — пробормотал он и уткнулся в пельмени, будто они могли его защитить от реальности.
Аня подошла ближе, нависла.
— Она сказала, что я «размазня с ленцой»! Прямо так. Слово в слово. И добавила: «Ну, теперь понятно, почему детей у вас до сих пор нет».
— Мама в стрессе, — попытался выкрутиться Андрей.
— А я, значит, в чём? На курорте?
Вот так мы живём, — подумала Аня. Я — как мебель. Она — как директор интерната. А он — как сыр в масле. Точнее, в мамином борще.
На следующий день, Тамара Степановна уже в семь утра шуршала веником. Аня проснулась от скрипа — не столько пола, сколько собственного терпения. Вышла из спальни — в футболке, в носках, растрёпанная. А та уже стояла с газовой зажигалкой у комфорки и приговаривала:
— Вот я всё думаю, Анечка, ты же девочка современная, а хозяйкой так и не стала. Газ — синим, значит, горит плохо. А холодильник у вас… Это ж не морозильник, а какое-то болото. Я туда вчера пельмени сунула — они, бедные, вспотели, как в сауне.
Аня сдержалась. Только присела за стол. Тамара Степановна резко повернулась к ней с дежурной улыбкой — та была словно вырезана из фанеры.
— Ты что, опять кофе пьёшь на голодный желудок? Неудивительно, что у тебя живот всегда крутит. Я ж тебе говорила: надо кашу! Геркулесик, соль на кончике ножа, масло сливочное — вот сила женщины!
— Тамара Степановна, спасибо за заботу, но у меня свои привычки, — сухо.
— Какие там привычки. Я с твоей мамой говорила — она тоже волнуется. Говорит, ты в детстве даже куклы не расчесывала. Всё в книжки, да в фантазии…
— Моя мама не обсуждала бы меня с вами, — отрезала Аня и поджала губы.
— Ну да, ну да. У неё, наверное, всё в шоколаде. И муж у неё был посговорчивее…
Тут в комнату ввалился Андрей в спортивках и с телефоном в руке.
— Мам, ты чего опять? — пробормотал он сонно. — Ты зачем вообще в шесть утра встала?
— А потому что люди, которые живут в семье, а не на вокзале, утром убирают, а не валяются, как гуси на соломе!
— Мам, ну ты бы поспала, — попытался вяло отшутиться Андрей.
— А я не для того родила, чтобы потом спать в чужой квартире и слушать, как на меня фыркают!
— Это не чужая квартира, — тихо, но твёрдо сказала Аня, — это моя квартира. Наполовину. Пока что.
Наступила такая тишина, что даже холодильник зажужжал смущённо.
Вечером Аня позвонила матери.
— Мам, я не выдержу. Она третий день подряд лезет во всё — от меню до постельного белья. А Андрей молчит, как будто у него язык парализовало после свадьбы.
— Ань, а ты уверена, что хочешь с этим жить дальше?
— Пока я уверена только в том, что хочу отсюда сбежать. И желательно — не в психушку.
— Ну ты хотя бы поговори с ним. Поставь всё по местам.
— Я пыталась! Он меня спрашивает, не могла бы я для его мамы делать компот на каждый день. «Она его любит с гвоздикой, как в детстве».
— А ты?
— А я сказала, что в детстве я любила по голове не получать. Помогло ненадолго.
Позже, вечером, когда Андрей залипал в свой телефон, Аня подошла к нему вплотную.
— Слушай, у меня к тебе вопрос. Ты когда-нибудь вообще будешь на моей стороне?
Он медленно поднял взгляд.
— Ань, ну ты драматизируешь. Это временно. Я ж говорил. Пока мама не встанет на ноги…
— Это «временно» длится уже месяц. У неё маникюр свежее, чем у меня. И силы хватает трижды в день на лестничную клетку вытирать. Только почему-то тарелку за собой вымыть — это уже не её компетенция.
— Она старая. Не тебе судить.
— Сколько ей лет?
— Шестьдесят два.
— А моей матери — шестьдесят три. И она вчера окна мыла. Сама. Без комментариев к моему характеру.
Он встал.
— Ты что, хочешь, чтоб я мать выгнал?
— Нет, Андрей. Я хочу, чтобы ты, наконец, выбрал, с кем ты живёшь. Потому что сейчас, честно говоря, у меня ощущение, что я — тут третий лишний.
Он посмотрел на неё странно. С минуту, может больше. И потом сказал:
— Ты не хозяйка здесь. Пока мама здесь — она главная.
И тут Аня впервые за долгое время почувствовала что-то ясное, чистое, как утренний воздух в деревне. Только это было не облегчение. Это было решение.
Вот вторая глава рассказа. Напоминаю, в первой Аня услышала от мужа фразу:
«Ты не хозяйка здесь. Пока мама здесь — она главная»
и внутренне уже сделала выбор.
Наутро всё было тихо.
Не в смысле уютно-тихо, как в рекламе йогурта, где молодая пара завтракает на веранде с видом на Альпы, а в смысле подозрительно-тихо, как перед землетрясением или как в коридоре у терапевта, где ты уже дважды подумал: «А может, всё-таки не так уж и кашляю…».
Аня стояла у шкафа. Перед ней — чемодан. Полураскрытый. В нём аккуратно, но решительно лежали вещи: три футболки, двое джинсов, бельё, паспорт, зарядка от телефона. И один джемпер, который она когда-то вязала для Андрея — но так ни разу и не отдала. Пусть будет с ней. Хоть какая-то справедливость.
Из комнаты вышла Тамара Степановна в розовом халате, который Аня не любила особенно люто — за то, что на нём были нарисованы фламинго. По-хозяйски она прошла мимо чемодана и не удостоила его ни взглядом, ни словом. Только фыркнула.
— На отдых, что ли?
Аня повернулась медленно.
— Можно сказать и так.
— А Андрей знает? — с прищуром.
— Узнает. Когда проснётся. Или когда ты ему расскажешь.
— Не нравится — уходи. Только потом не вздумай обратно являться, — резко.
— Не волнуйтесь, Тамара Степановна, с вас ни рубля не попрошу. Я — из гордых.
Свекровь как-то криво улыбнулась:
— Гордых у нас сейчас много. Только потом такие звонят ночью — Андрей, верни меня, прости…
— Я — не такие, — спокойно, почти тихо. И вдруг добавила: — Но спасибо, что показали мне, с кем я живу.
Она взяла чемодан и двинулась к двери. В этот момент из спальни вышел Андрей — растрёпанный, в одном носке, с подушкой под мышкой.
— Ань?.. Ты куда?
— Туда, где у меня будет право голоса. Где я не буду «гостья при матери».
— Ты с ума сошла? Это шантаж?
— Нет, Андрей. Это — уважение к себе.
— Да брось ты! Всё ж неплохо! Ну, мама побудет ещё месяцок… Два. Ну, три… Что ты так раздуваешь?
Аня поставила чемодан у двери, одела кеды и подняла на него глаза:
— Знаешь, ты всё время говоришь: всё неплохо. Только для кого? Ты дома ешь — мама приготовила. Ты вечером сидишь в тишине — мама убралась. Спишь — в чистом белье, которое я стираю. И всё это — при женщине, которую ты называешь «гостья». Ты хотя бы раз задумался, каково мне быть между вами?
— Аня, да перестань. Мама старенькая, ей тяжело. Тебе бы понять…
— Понять? Я тебя просила выбрать. Не выгнать. Не бросить. А просто сказать, что в этом доме у меня есть право. Хоть одно. А ты сказал: «Ты не хозяйка». Отлично. Тогда и не ищите меня вечером — хозяйка съехала.
Он молчал. Даже не пытался держать. А Тамара Степановна — наоборот, сделала два шага вперёд:
— Иди-иди, доченька. Только не забудь: когда у тебя будут проблемы, ты к нам уже не приходи. Нам своих забот хватает.
Аня развернулась и, не оглядываясь, вышла за дверь.
Днём она сидела у подруги — Лены, та, что уже прошла через развод и даже похудела на 12 кг от нервов. Пример живой, наглядный и — с переездом в ипотечную студию.
— Ну вот ты и созрела, — усмехнулась Лена, ставя перед ней тарелку с макаронами. — Я же тебе говорила: с мужиком, у которого мама главнее жены, ничего не получится. Только если вы жить будете в трёх разных городах. Или странах. Лучше — с океаном между.
— А знаешь, — Аня уставилась в кружку с кофе, — я ведь всё ждала, что он встанет за меня. Ну хоть раз. На кухне. В магазине. У лифта. Хоть где-нибудь. Но нет. Вечный нейтралитет. Как Швейцария. Только с маминым борщом.
— А теперь что? Подаёшь на развод?
— Думаю. Хотя в квартире моя доля. Половина. Мы же покупали вместе.
— Ой, ну держи меня семеро, — Лена закатила глаза. — У тебя доля, а у них мама в режиме оккупации. Угадай, кто победит в битве за метры?
— Я уже у нотариуса записалась. Хочу узнать, можно ли выделить мою долю и продать. Или хотя бы потребовать выкуп.
— А у вас брачный договор был?
— Нет. Мы же любили друг друга…
— Ну-ну. Брак без договора — это как бизнес без страховки. Пока всё хорошо — улыбаемся. А как только пожар, развод или мама на операцию — сразу: «Ой, а что делать-то?..»
Вечером Андрей позвонил.
— Ты серьёзно?
— Да.
— Ты же всё разрушила. Просто из-за пары слов!
— Я разрушила? А ты не думаешь, что это ты разрушил, когда молча смотрел, как меня изводят?
— Мамы не выбирают, Ань.
— Зато жену — можно было бы и поддержать. Хоть раз. Хоть словом.
— Так что, теперь развод?
— Пока — отдельное проживание. А дальше посмотрим, как ты себя поведёшь.
— Шантаж, короче.
— Уважение к себе, Андрей. Попробуй когда-нибудь — может, понравится.
Спустя неделю Аня уже жила у Лены. Сняла комнату у женщины на пенсии — спокойная, вяжет носки, к людям не лезет. Аня спала впервые за месяц без напряжения в плечах. Без шороха веника. Без упрёков.
И впервые задумалась: а что, если и правда подать на раздел имущества?
Она пошла к юристу. Тот выслушал, кивнул:
— Если квартира оформлена на вас обоих, и вы в браке, то вы имеете право на половину. Даже если он больше внёс. Суд учитывает общее вложение, совместный быт и другие факторы.
— А если я хочу продать свою долю?
— Теоретически — можно. Но на практике сложно. Первым делом вы обязаны предложить выкуп супругу. Если он откажется — можете продавать. Но кто купит половину квартиры, где живёт муж с мамой?
Аня усмехнулась.
— Ну, разве что любитель остросюжетного кино…
Через несколько дней Андрей позвонил опять.
— Ань, давай поговорим.
— Мы уже всё обсудили.
— Мама уехала.
— Куда?
— К сестре в Подмосковье. Надолго. Я с ней серьёзно поговорил. Сказал, что хочу вернуть тебя. Без условий. Без командиров.
Аня замолчала. Он продолжил:
— Я понял, что потерял. Вернее, теряю. Я хочу семью. С тобой. А не маму в роли директора нашего брака.
— Поздновато ты понял. Но… посмотрим.
— Дай шанс. Я готов всё изменить.
— Начни с себя. И с нотариуса.
Аня положила трубку. Не улыбнулась. Просто села в кресло, где на подлокотнике лежала книга. Обычная, без пафоса. Прочитала строчку:
«Новая жизнь начинается не тогда, когда ты уходишь. А когда перестаёшь бояться уйти.»
Она больше не боялась.
Прошёл ровно месяц.
Аня сидела в кабинете нотариуса с двумя папками на коленях. Одна — с документами по квартире. Вторая — с медицинскими справками её свекрови, которые Андрей в какой-то момент начал ей кидать в мессенджер как оправдание каждой очередной стычки.
Но всё. Конец. Она пришла завершить историю, в которой её забыли спросить.
— Итак, — ровным голосом сказал нотариус, — вы хотите направить официальную претензию супругу с предложением выкупить вашу долю. Подпишем?
Аня поставила подпись. Рука не дрогнула.
— С сегодняшнего дня отсчёт пошёл. У него есть тридцать дней.
— Отлично. Если откажется или промолчит, — добавил нотариус, — дальше вы можете подавать в суд. Или искать покупателя. Правда, такие доли редко берут.
— Зато недорого. И с приключениями, — усмехнулась Аня. — Пусть живут с кем-нибудь вроде меня. Только пострашнее.
Через два дня Андрей объявился. Позвонил.
— Можешь встретиться? Мне нужно… ну, объясниться.
— Объясняться поздно. Ты просто скажи: ты согласен выкупить мою часть?
— Аня…
— У тебя тридцать дней. Девятнадцать уже прошло.
— Чёрт возьми, да при чём тут квартира! Я же не про это…
— А я — про это. Ты свою мать в дом притащил. Ты меня из него выгнал. А теперь ты хочешь что? Вернуть меня без квартиры? Без извинений?
— Я был не прав. Я это понял. Мама… Она всегда так. И со мной тоже. Но я просто… не знал, как быть. Я всё время выбирал нейтралитет.
— Знаешь, нейтралитет — это хорошо в политике. А в семье — это предательство.
Он молчал.
— Я хотела от тебя одного. Чтобы ты сказал: «Аня — моя жена, и она имеет право». Но ты сказал: «Ты не хозяйка». Запомни: ни одна женщина не забудет таких слов. Никогда.
— Я изменился. Правда.
— Ты изменился? — Аня засмеялась. — А что, мама уже не звонит тебе по FaceTime в восемь утра с вопросом, постирал ли ты носки?
— Мы… разговаривали. Она тоже поняла. Она готова извиниться.
— Извиниться? — Аня медленно подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Глаза были спокойные. Как у человека, который впервые за долгое время не объясняется ни перед кем. — Ты опоздал, Андрей. Мне не нужно её извинение. Мне нужно было твоё уважение.
— Но ты же тоже не идеальна!
— Конечно. Я умею обижаться. Я не умею варить компот с гвоздикой. И я не закрываю рот, когда мне в лицо говорят: «Ты здесь никто». Но зато я честная. И теперь — свободная.
Он тяжело выдохнул:
— Я всё равно буду тебя ждать.
— Жди. Только не на лестничной клетке. Я туда не вернусь.
Она повесила трубку. Без пафоса. Без сцены. Просто поставила точку.
Через неделю ей позвонил риелтор.
— Аня, добрый день. У вас интересная доля — 50% двухкомнатной квартиры. Покупатель нашёлся. Хочет купить для дочери. Та как раз юрист, не боится ни конфликтов, ни Тамары Степановны.
— Пусть смотрят. Тамара Степановна — теперь не мой вопрос.
Она положила трубку и впервые с начала всей этой истории села за стол и купила себе билет в Сочи. Не потому что сбежать. А потому что заслужила.
В аэропорту ей пришло сообщение.
«Мы с мамой съезжаем. Если передумаешь — ключ под ковриком. Я оставлю тебе всё. Потому что понял, что потерял».
Аня улыбнулась.
И написала в ответ:
«Пусть остаётся тебе. Ты ведь когда-то так уверенно сказал: «Ты не хозяйка». Пусть хозяйничает, кто остался».
Пауза. Отправлено.
Она выключила телефон. Взяла кофе. И пошла к выходу на посадку. В новой куртке. С новой причёской. И с такой лёгкостью внутри, какую раньше чувствовала только после сессии или в день, когда ей впервые сказали: «Ты справишься».
