Когда дед Степан умер, Лера даже не сразу поняла, что это что-то меняет. Ну да, бабушки давно нет, дед жил один в двухкомнатной на Площади Мужества, вечно квасил «по чуть-чуть» и кряхтел на всё государственное. Они с мамой ездили к нему раз в месяц — отвезти лекарства, купить «эту вашу колбасу из мяса», и выслушать лекцию о том, что всё кругом обворовывают.
Когда нотариус выдал ключи от квартиры и бумажку с печатью, Лера сначала подумала: ну класс, теперь две уборки вместо одной. А потом, вернувшись домой, выдохнула:
— Глеб, нам повезло. Эту квартиру можно сдавать. Деньги будут на отпуск, на ребенка, на жизнь, наконец.
— Ипотека закрыта, и ты ещё наследство получаешь, — прищурился Глеб. — Может, на тебя и лотерею оформить?
Он поцеловал её в висок, а она прыснула от смеха.
— Только если джекпотом будет спокойствие от твоей мамы.
Они оба знали, что это была шутка. И оба знали, что она только наполовину смешная.
Ольга Петровна явилась в воскресенье. Без звонка. С пирогом (от которого все сразу начали чесаться — у неё была склонность заменять масло на маргарин, а маргарин — на майонез). Она ходила по квартире с видом надзирателя, который проверяет, не завелся ли кто из заключённых в шкафу.
— Уютно. Не скажешь, что ипотечное жильё. А что за новость про квартиру? — произнесла она, глядя строго в глаза Лере.
— От деда осталась, — кивнула Лера. — На меня оформлена. Две комнаты, чистенькая. Сейчас квартиранты живут. Студенты.
— Вот как… — Ольга Петровна опустилась на стул, сцепив руки на коленях. — Значит, ты собираешься её сдавать? А не думаешь, что это было бы логично — отдать её Нине?
Вот оно началось, подумала Лера.
— Почему это логично? — подняла бровь она.
— Ну, ты же знаешь: у Нины жилья нет. Живёт с нами, а ей уже под тридцать. У тебя — две квартиры. А у неё — ни одной.
— Нина взрослая, работает в турагентстве. Может сама снимать или ипотеку взять.
— Она помогает мне. Дом держит. И вообще, мы думали… Ты же теперь в семье. А в семье всё делится, — добавила она с такой интонацией, будто только что провела мастер-класс по морали в храме.
— Я в семье. Но квартира — от моего деда. Он с вами даже не общался. И делиться имуществом деда с Ниной, которую он называл «этой с длинным ногтем», — извини, нет.
— О, как заговорила! — Ольга Петровна встала. — Значит, вся ваша любовь к семье — до первой квартиры? Понятно.
— Я свою семью строю. С Глебом. А не с Ниной. И не с вами, если на то пошло, — Лера чувствовала, как в ней вскипает гнев. — И хватит делать вид, что вы только за справедливость. Вы — за Нину. Всегда были.
Ольга Петровна повернулась к Глебу, словно он был последний шанс на справедливость.
— И ты, сынок, ничего не скажешь? Это же нечестно. У одной — две квартиры. У другой — ни одной. Это что, нормально?
Глеб кашлянул, опустил взгляд и сказал:
— Мам, я понимаю, ты за Нину. Но Лера права. Это наследство её деда. Не твоё, не моё, не Нинино. Всё по закону. И не надо устраивать цирк.
— Цирк? Цирк будет, когда вы родите ребёнка и осознаете, что деньги уходят на памперсы, а не на ремонт. Тогда посмотрим, как ты запоешь! — бросила Ольга Петровна и хлопнула дверью так, что с полки упал магнитик из Анапы.
Неделю была тишина. Но мир — не значит покой. В воздухе витал этот семейный перегар: когда вроде всё затихло, но любой шорох — как спичка в бензобак.
И вот — звонок.
— Я переезжаю, — объявила Ольга Петровна по телефону. — Дом я оформляю на Нину, мне там тесно. А квартира деда — всё равно пустует.
— Она не пустует, — спокойно сказала Лера. — Там живут студенты. Мы сдаём её.
— Это не навсегда. Пусть съезжают. Я временно. До зимы. Мне нужно подумать, как дальше быть. Ты же не хочешь, чтобы твоя свекровь скиталась?
— Хотите подумать — подумайте у себя дома. Квартира не времянка для раздумий.
— Ты неблагодарная девка, вот кто ты, — процедила свекровь. — Мой сын женился на эгоистке.
— А ваша дочь — живёт у вас на шее с тридцати лет и надеется, что я решу её жилищный вопрос. Кто из нас эгоистка, ещё вопрос, — сказала Лера и отключила звонок.
Вечером Глеб вернулся с работы с бутылкой вина и тихо сел на диван.
— Звонила мама. Сказала, ты на неё наорала и запретила жить в квартире деда.
— Наорала? — Лера приподняла бровь. — Я ей даже слова «заткнись» не сказала, хотя очень хотелось. И да, я запретила.
— Она думает, что мы просто сдаём её, чтобы на себе деньги делать.
— Ну, не знаю. Мы и не сдавали бы, если б нам самим негде жить. Но у нас есть жильё, потому что мы работали. Выплачивали ипотеку. А Нина? Она вообще когда-нибудь работала больше, чем два месяца подряд?
Глеб помолчал. Потом сказал:
— Я на твоей стороне. Просто… с мамой будет тяжело. Она уже строит план — как выселить студентов. Писала им через соцсети, прикинь?
— Что?!
— Да, притворилась «соседкой с третьего этажа». Пугает, что дом пойдёт под снос.
Лера засмеялась — сначала громко, потом нервно.
— Господи, да она ж сериал может писать. Назвать «Операция: Дедушкин шкаф».
— Да, но она не остановится, — серьёзно сказал Глеб. — Я знаю её. И она втянет Нину. А потом — Диму.
— Какой ещё Дима?
— Нинин парень. Новый. У него связи в администрации. Так она сказала.
Лера откинулась на диван, уставившись в потолок. Потом резко встала.
— Всё. Если она думает, что я буду молчать — не буду. Завтра еду к юристу. Пусть готовит документы. Квартира сдаётся официально. Договор с квартирантами зарегистрирую, и пусть попробует сунуться.
— Ты уверена?
— Уверена. Или я — тряпка. Или я — женщина с жильём, мозгами и границами.
Он засмеялся.
— И всё-таки ты джекпот.
— Ну вот. А я — просто хотела тапочки новые купить.
На третий день после разговора с Ольгой Петровной, Лера проснулась от того, что телефон дрожал на прикроватной тумбочке, как будто собирался удрать. Звонила Полина — одна из квартиранток из квартиры деда.
— Лер, доброе утро… У нас тут это… бабушка какая-то ломится в дверь. Кричит, что у неё ключи есть и она хозяйка. Пытается замок вскрыть. Угрожает полицией, ещё сказала, что ты “больная и подставная”. Мы уже не знаем, что делать. Она реально с молотком пришла.
— С молотком?!
— Ну не молоток, а этот… как он… гвоздодёр, что ли. Но выглядит угрожающе.
Лера встала, как с катапульты. У неё даже во времена сессии и пищевого отравления не было такого резкого пробуждения.
— Полин, не открывайте. Я выезжаю. Пусть она хоть с бензопилой будет — ни один студент не должен видеть это шоу без билета.
— Нам страшно. Мы реально думали полицию вызывать.
— Вызывайте. И скажите, что это не хозяйка. Я уже в такси.
Глеб ещё храпел. Лера швырнула в него подушку.
— Подъём. Твоя мама ломится в квартиру с гвоздодёром. Доброе утро, любимый!
Когда они подъехали, у подъезда уже стояла толпа. Несколько бабулек, затаившихся в кустах, охотно обсуждали происходящее с видом следственного комитета.
— А я говорила, что у Петровны психика не в порядке, — шептала одна. — После инфаркта всё, как с катушек.
— Нет, ты что, она просто упрямая. А так — нормальная. Только сноху свою ненавидит люто, — поддакивала другая.
Лера пронеслась мимо, игнорируя живую трансляцию. Наверху, у квартиры, стояла полиция, две девочки-студентки с перепуганными лицами и Ольга Петровна — в полном боевом облачении: шерстяной берет, пальто цвета депрессии и взгляд, которым можно было резать стекло.
— Вот! Вот она! — закричала Ольга Петровна, едва увидела Леру. — Эта женщина незаконно завладела квартирой моего отца! Это мошенничество! Я мать! Я вдова! Я заслужила эту квартиру!
— Серьёзно? — Лера подошла ближе. — Вы были замужем за моим дедом?
— Я… нет. Но я мать его внука! Это всё равно семья! А она… она сдает квартиру и наживается!
Полицейский кашлянул и посмотрел на Леру.
— Девушка, у вас с собой документы на квартиру?
— Конечно, — Лера вытащила папку. — Вот завещание, вот свидетельство о вступлении в наследство, вот договор с арендаторами. Ольга Петровна — не имеет никакого юридического отношения к квартире. Даже косвенного.
Полицейский пролистал документы, кивнул.
— Всё ясно. Гражданка, вы не имеете права входить в это помещение. Ни вскрывать замки, ни запугивать арендаторов.
— А мне где жить?! — выкрикнула Ольга Петровна. — Нина оформила дом на себя. Я теперь вообще без крыши! Я — мать, меня выкинули!
— А вы с ней и живите. Это ж вы настаивали дом на неё переписать, — спокойно сказала Лера. — А квартиру мою — обойдите стороной. Здесь живут люди. Им экзамены сдавать, а не вас спасать.
Ольга Петровна вдруг заплакала. Искренне, но по-громкому. Как в плохих сериалах: «Всё, что я сделала — ради детей! А они меня — под откос!»
Полицейские переглянулись, но стояли твёрдо.
— Разберитесь в семье сами. Только без самоуправства.
Когда они ушли, Лера осталась на лестничной площадке с Глебом.
— Твоя мама — ходячая война, — устало выдохнула она. — Мне снится уже, что она в холодильнике живёт и оттуда орёт: «Ты бесчеловечная, Валерия!»
— Она в своём репертуаре. Но то, что она пришла с гвоздодёром — это уже перебор. Я поговорю с ней.
— Поздно. Я вызову юриста. Пусть она получит бумагу с уведомлением: вход в квартиру запрещён. Нарушение — статья. Всё. Я устала. Я — не заложник вашего семейного театра.
Глеб не ответил. Он смотрел в пол, как будто считал там квадратные метры здравого смысла, оставшиеся в их семье.
— Ты вообще понимаешь, в каком аду я? — выпалила Лера. — Меня пытаются морально выжить из квартиры, которую оставил мой дед. Квартира, между прочим, без единой копейки ваших вложений. А я ещё должна извиняться, что не хочу её отдавать женщине, которая не может отличить любовь от контроля!
— Я понимаю, Лер. Но если честно… я не ожидал, что мама настолько… сорвётся.
— Да? А я вот ожидала. После твоей свадьбы она неделю не ела, потому что “сын связал жизнь с женщиной, у которой отец в разводе”. Помнишь?
— Лер…
— Нет. Теперь слушай. Это не про квартиру уже. Это про границы, Глеб. Если ты и дальше будешь сидеть на заборе — я сама всё решу. Без тебя.
Он только кивнул.
Вечером она снова получила сообщение от Нины:
“Ты реально думаешь, что эта квартира тебе по праву? Дед тебя даже не любил. Он просто от злости на маму тебе её оставил. Если бы знал, что ты такая жадная, переписал бы всё обратно.”
Лера сделала скрин, переслала юристу. Потом включила чайник. Сердце колотилось, как будто она вышла из драки, где противник — собственная родня.
— И что теперь? — спросил Глеб, стоя у окна. — Мы так и будем жить в войне?
— Нет, — ответила Лера, наливая чай. — Я — жить буду. А кто хочет — пусть воюет. Но я свою территорию больше не отдам.
Он посмотрел на неё долго. Потом прошёл мимо и обнял сзади.
— Прости, что поставил тебя между собой и своей мамой. Я — с тобой.
— Это не про извинения. Это про выбор. Ты его сделал?
— Сделал, — сказал он, и впервые за долгое время она поверила.
На следующий день они с юристом оформили бумагу: официальный договор аренды, запрет на вход, уведомление участковому, копия для нотариуса.
Свекровь прислала цветы. С открыткой: “Извините. Просто хотела, чтобы Нина была счастлива. Простите старую женщину.”
Лера фыркнула. Цветы отдала соседке.
Прошло три недели. В квартире деда жизнь текла мирно: студенты учились, платили вовремя, даже прикрутили кран, не дожидаясь аварии. А вот в семье Глеба — буря. Нет, даже не буря. Долгая, вязкая гроза, когда не гремит, но мокро и зябко, и ты всё время ходишь в носках, потому что пол холодный, а под ногами — чьи-то недосказанности.
Лера старалась держать лицо. Глеб — держал паузу. А Ольга Петровна держала оборону, как Суворов, — методично и с постоянными провокациями.
Она больше не приходила с гвоздодёром, зато присылала письма. Почтой. На бумаге. С формулировками вроде: «Обращаю ваше внимание, что квартира могла бы спасти жизнь вашей семьи от разорения» или «Матери стоит уважать, даже если они не завещали недвижимость».
Вишенкой стало письмо от адвоката: Ольга Петровна требует через суд признать завещание деда недействительным.
Лера читала его за столом, сжав зубы.
— Она… она с ума сошла. Она идёт в суд. На меня. Потому что… потому что дед не подарил ей квартиру?! Он даже её не знал! Я не понимаю, Глеб, это что, шутка?
— Она сказала, что у неё есть свидетели. Что дед был невменяем, когда подписывал. И что его подтолкнули.
— Кто?! Его кот? Он жил один! Ты же знаешь, он вообще не разговаривал ни с кем, кроме аптекарши и соседа-алкаша.
— Ну, маме всё равно. Она говорит: “Главное — попробовать. Вдруг получится.”
— А если получится? — Лера смотрела прямо, не мигая. — Ты готов жить с этим? Что твоя мать отсудила у меня квартиру?
Он молчал. Как-то слишком долго.
— Так, ясно. — Лера резко встала. — Мы по уши в грязи, а ты в белой рубашке и с нейтральным выражением лица. Как всегда.
— Подожди, — он поднялся, — не надо так. Я с ней говорил. Я пытался. Но у неё логика такая: если ты в семье, ты — общий. Если у тебя есть что-то — это должно быть полезно всем. А ты, по её мнению, не даёшь семье ничего.
— Я тебе сейчас дам. По шее. Ты слышишь себя? Я что, с вами в кооперативе?
— Я просто объясняю, как она мыслит.
— А мне всё равно, как она мыслит! Она лезет ко мне в жизнь, в недвижимость, в голову. Я уже боюсь выходить из дома — вдруг она где-то в кустах, с новым “свидетелем”. Это вообще нормально?
Глеб вздохнул.
— Давай без крика.
— Без крика? А давай без суда? Без твоей семьи? Без вот этого всего “давай потерпим — мама у меня просто… с характером”.
Суд был назначен через месяц. До этого момента Лера жила как на пороховой бочке. С юристами, переписками, справками о психическом здоровье деда. Студенты, к счастью, были лояльны. Один даже сказал:
— Мы за вас. Моя мама — такая же. Вечно что-то “переписать” хочет. Только я ещё ничего не успел нажить.
В день суда Ольга Петровна пришла в чёрном костюме, с видом вдовы президента. Нина — рядом, в пыльно-розовом и на каблуках, будто собиралась не в суд, а на кастинг.
— Мы здесь, чтобы восстановить справедливость, — шептала она в коридоре. — Мы не против тебя, Валерия. Просто… всё пошло как-то не так. Надо исправлять.
— Это вы в морге скажете, — процедила Лера и отвернулась.
Заседание было коротким. Судья — женщина лет шестидесяти с лицом, уставшим от семейных войн, как от дурной комедии.
— Доказательств невменяемости завещателя — нет. Свидетелей — нет. Оснований признать завещание недействительным — нет. В иске — отказать.
Всё. Гром не грянул. Цветы не посыпались. Просто бумажка — и точка.
Лера встала. Глеб — тоже. Он выглядел как человек, который хотел бы исчезнуть.
Ольга Петровна зашипела:
— Это всё — ты. Ты всё подстроила.
— Конечно. Я ещё Землю вращаю, если что, — сказала Лера и направилась к выходу.
Вечером она сидела на кухне и ела бутерброд с докторской, запивая вином. Глеб молчал. Он чувствовал себя так, как чувствует себя мужчина, у которого два фронта и оба — проиграны.
— Я не знаю, что делать, — наконец сказал он.
— Я знаю, — ответила Лера. — Мне нужен перерыв. От тебя. От неё. От вас всех.
Он посмотрел на неё.
— Ты серьёзно?
— Более чем. Я поживу у тёти. Надо подумать, чего я вообще хочу. Я не в браке, я в обороне. А это не жизнь.
— А мы?..
— Не знаю, Глеб. Посмотрим. Может, когда ты перестанешь быть её сыном и станешь мужем.
Она уехала через два дня. Забрала только документы и зарядку. Он не удерживал.
Спустя месяц ей пришло письмо. От руки. Почерк — знакомый.
На конверте — “Валерии. Только ей.”
Открыла:
“Ты поступила правильно. Я не хотела становиться такой. Просто испугалась, что останусь одна. Ты сильная. И ты права — каждый строит свою семью сам. У тебя это получится. Извините. — Ольга Петровна”
Лера закрыла письмо. Посмотрела в окно. На дворе был май. Деревья распустились. Жизнь — шла. И она — шла тоже. Только уже по своей дороге. Без чужих ключей в кармане.
