– Катя, ты серьёзно? – Дима замер в дверях, держа в руках ключи от машины. Его голос дрожал, но в нём сквозило раздражение, словно он не верил, что дело дошло до таких слов.
Катя стояла у кухонного стола. Её карие глаза пылали, а губы дрожали от сдерживаемой ярости.
– Серьёзно, Дима, – Катя швырнула тряпку в раковину, и та шлёпнулась с влажным звуком. – Я устала. Устала от твоей мамы, которая учит меня, как готовить, как одевать детей, как жить! Я не могу больше!
Дима провёл рукой по тёмным волосам, уже тронутым сединой. Его лицо, обычно спокойное, сейчас выражало смесь растерянности и усталости.
– Она же просто хочет помочь, – начал он, но голос звучал неуверенно, будто он сам не верил в свои слова.
– Помочь? – Катя резко повернулась к нему. – Это не помощь, Дима. Это контроль! Она каждый день здесь, каждый день! Я не могу даже ужин приготовить, чтобы она не заглянула и не сказала, что картошка пересолена или суп жидкий. А вчера? Вчера она заявила, что я неправильно воспитываю Соню, потому что разрешила ей смотреть мультики перед сном!
Дима вздохнул и опустился на стул. Кухня, маленькая, но уютная, с жёлтыми занавесками и магнитами на холодильнике, вдруг показалась тесной, словно стены сжимались вокруг них.
– Катя, она просто переживает за внуков, – попытался он снова. – Ты же знаешь, как она их любит.
– Любит? – Катя почти кричала, но тут же понизила голос, вспомнив, что дети спят в соседней комнате. – Это не любовь, это вторжение! Я не могу дышать в собственном доме, Дима. И ты… ты просто молчишь и позволяешь ей это делать.
Катя и Дима поженились семь лет назад. Тогда всё казалось простым: любовь, мечты о будущем, планы на большую семью. Они взяли ипотеку на двухкомнатную квартиру в спальном районе Москвы, обставили её с любовью – деревянный стол, который Дима сам реставрировал, диван, выбранный Катей за его мягкость, и детская кроватка для их первенца, Артёма. Через два года родилась Соня, и жизнь закружилась в вихре пелёнок, бессонных ночей и мелких радостей.
Но был один нюанс, о котором Катя не задумывалась в начале. Родители Димы, Светлана Ивановна и Виктор Петрович, жили в соседнем подъезде. Буквально в двух минутах ходьбы. Сначала это казалось удобным: бабушка могла посидеть с детьми, дедушка помогал с мелким ремонтом. Но со временем Светлана Ивановна стала появляться в их жизни всё чаще. И не просто появляться – управлять.
Всё началось с мелочей. «Катя, ты почему Артёму шапку не надела? На улице ветер!» – говорила она, стоя в прихожей с сумкой яблок из своего сада. Или: «Зачем ты купила этот йогурт? Там же сплошной сахар, я лучше сама компот сварю». Постепенно советы превратились в указания, а указания – в критику. Светлана Ивановна не стеснялась перекладывать вещи в шкафу, переставлять кастрюли на кухне или даже менять режим дня детей, если считала, что «так будет лучше».
Катя терпела. Она выросла в семье, где уважение к старшим было законом, и поначалу старалась угодить свекрови. Но с каждым месяцем её терпение таяло, как лёд под весенним солнцем. Дима же, человек добрый и бесконфликтный, только пожимал плечами: «Мам, ну не надо так», – говорил он мягко, но никогда не настаивал. А Светлана Ивановна, словно не замечая, продолжала гнуть свою линию.
Этим вечером всё дошло до точки кипения. Катя готовила ужин, когда Светлана Ивановна зашла «на минутку» – в четвёртый раз за неделю. Она тут же принялась инспектировать кухню, указывая, что картошка нарезана слишком крупно, а котлеты «надо было панировать иначе». Когда Соня, трёхлетняя малышка с кудрявыми волосами, попросила мультик, Светлана Ивановна возмутилась:
– Мультики на ночь? Катя, ты что, хочешь, чтобы у ребёнка психика испортилась? В наше время дети книжки читали!
Катя стиснула зубы, но промолчала. А потом, когда свекровь ушла, Соня заплакала – она не понимала, почему бабушка ругается. И Катя сорвалась.
– Я больше не могу, Дима, – продолжала она, стоя у раковины. – Это не её дом, не её дети, не её жизнь! Почему я должна оправдываться за каждый свой шаг?
Дима смотрел на неё, и в его глазах мелькало что-то новое – не просто усталость, а страх. Он знал, что Катя не бросает слов на ветер.
– Давай поговорим с ней, – предложил он. – Я скажу, чтобы она… ну, вела себя потише.
– Потише? – Катя горько усмехнулась. – Дима, она не просто «громкая». Она решает за нас, как нам жить! Ты хоть раз замечал, как она смотрит на меня, когда я что-то делаю не по её? Будто я неумеха какая-то, которая не справляется.
– Она не это имеет в виду, – Дима потёр виски. – Просто у неё такой характер.
– А у меня, значит, нет характера? – Катя скрестила руки на груди. – Я семь лет терпела, Дима. Семь. Лет. Но если ты не можешь её остановить, то я… я правда уйду.
В этот момент из детской донёсся тонкий голосок Сони:
– Мам, можно водички?
Катя закрыла глаза, сделала глубокий вдох и пошла к дочери. Дима остался на кухне, глядя на свои руки, словно они могли подсказать ему, что делать.
На следующий день Светлана Ивановна появилась в десять утра. Её звонок в дверь был как сигнал тревоги – резкий, настойчивый. Катя, только что убравшая игрушки с пола, почувствовала, как внутри всё сжалось. Она открыла дверь, и свекровь вошла, держа в руках пакет с чем-то тяжёлым.
– Доброе утро, Катюша, – Светлана Ивановна улыбнулась, но в её глазах было что-то оценивающее. – Я тут пирожки испекла, с капустой. Артёмке полезно, а то он у۱۱ вас какой-то бледный.
Катя стиснула зубы. Артём, их пятилетний сын, был здоров как бык, но Светлана Ивановна всегда находила, к чему придраться.
– Спасибо, – выдавила Катя, принимая пакет. – Но мы только позавтракали.
– Ой, а что вы ели? – свекровь уже шагала к кухне, заглядывая в холодильник. – Опять эти йогурты? Катя, я же говорила, лучше кашу варить по утрам.
– Светлана Ивановна, – Катя старалась говорить спокойно, – я знаю, что лучше для моих детей.
Свекровь вскинула брови, будто Катя сказала что-то возмутительное.
– Ну, я же просто советую, – протянула она. – Ты молодая, многого не знаешь. Я вот Артёмке в его возрасте…
– Я знаю, как воспитывать своих детей, – перебила Катя, чувствуя, как кровь стучит в висках. – И мне не нужны советы каждые пять минут.
Светлана Ивановна замерла, держа в руках банку с вареньем, которую достала из холодильника. Её лицо стало каменным.
– Это ты так с матерью мужа разговариваешь? – тихо спросила она. – Я всю жизнь сыну помогала, а теперь, значит, лишняя?
Катя открыла рот, чтобы ответить, но тут в комнату вбежал Артём, таща за собой игрушечный грузовик.
– Бабушка! – радостно закричал он. – Поиграешь со мной?
Светлана Ивановна тут же переключилась, её лицо смягчилось.
– Конечно, солнышко! – она присела к внуку. – Пойдём, покажу тебе, как машинки правильно парковать.
Катя смотрела, как свекровь уводит Артёма в гостиную, и чувствовала, как внутри нарастает буря. Даже дети – её дети! – становились инструментом в руках Светланы Ивановны.
К вечеру, когда Дима вернулся с работы, Катя была на грани. Она встретила его в прихожей, не дав даже снять ботинки.
– Она опять весь день тут была, – начала Катя, её голос дрожал. – Переставила посуду в шкафу, потому что «так удобнее». Сказала, что я неправильно одеваю Соню, и купила ей шапку – без моего ведома! И знаешь, что она сделала? Поставила Артёму горчичники, потому что он пару раз чихнул! Горчичники, Дима! Без моего разрешения!
Дима устало потёр шею.
– Катя, я поговорю с ней, – сказал он, но в его голосе не было уверенности.
– Поговоришь? – Катя шагнула ближе. – Ты уже сто раз обещал поговорить! И что? Она всё равно приходит, указывает, критикует. Я не могу так больше, Дима. Это мой дом, мои дети, моя жизнь!
– Это и мой дом тоже, – тихо сказал Дима, но в его глазах мелькнула боль. – И мама… она просто хочет быть частью нашей семьи.
– Частью? – Катя почти кричала. – Она не часть, она хозяйка! Я чувствую себя гостьей в собственной квартире!
Дима молчал, глядя в пол. За окном шёл дождь, и капли стучали по подоконнику, словно отсчитывая секунды до следующего взрыва.
На следующий день Светлана Ивановна зашла снова. На этот раз она принесла целую сумку детской одежды.
– Катя, я тут на распродаже была, – начала она, раскладывая кофточки и штанишки на диване. – Посмотри, какие милые! Соне точно подойдут, а то она у тебя вечно в этих джинсах, как мальчишка.
Катя, которая как раз пыталась уложить Соню на дневной сон, почувствовала, как внутри всё закипает.
– Светлана Ивановна, я сама выбираю одежду для своих детей, – сказала она, стараясь держать голос ровным.
– Ой, да что ты так нервничаешь? – свекровь махнула рукой. – Я же от души. Ты молодая, занятая, я просто облегчаю тебе жизнь.
– Вы не облегчаете, – Катя сжала кулаки. – Вы делаете всё по-своему, не спрашивая меня.
Светлана Ивановна посмотрела на неё с удивлением, потом с обидой.
– Я для внуков стараюсь, – сказала она. – А ты… ты неблагодарная.
Это было последней каплей. Катя повернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью. Она села на кровать, уткнувшись лицом в ладони, и впервые за долгое время заплакала. Не от обиды – от бессилия.
Через неделю напряжение достигло пика. Светлана Ивановна не унималась. Она приходила каждый день, приносила еду, одежду, игрушки, и каждый раз находила повод указать Кате на её «ошибки». То она неправильно кормит Соню, то слишком балует Артёма, то «слишком много работает, а надо бы дома сидеть». Катя пыталась говорить с Димой, но его «я поговорю» не приводило ни к чему. Светлана Ивановна лишь закатывала глаза и говорила: «Катя, не драматизируй».
В пятницу вечером всё рухнуло. Катя вернулась с работы, усталая, с головной болью. Она хотела просто посидеть с детьми, почитать им книжку, но в гостиной её ждал сюрприз. Светлана Ивановна сидела с Артёмом за столом, а перед ними лежала тетрадь.
– Что это? – Катя нахмурилась, глядя на сына, который старательно выводил буквы.
– Я записала Артёмку на подготовку к школе, – гордо заявила Светлана Ивановна. – Ему уже пять, пора учиться писать. Я нашла замечательную учительницу, она по субботам занимается.
Катя замерла. Её сын, её Артём, которого она ещё даже не планировала отдавать на какие-то курсы, потому что хотела дать ему «просто быть ребёнком» ещё год?
– Вы записали его без моего ведома? – её голос был тихим, но в нём звенела сталь.
– Ну а что такого? – свекровь пожала плечами. – Я же для его блага. Ты занята, Дима занят, кто-то же должен думать о будущем детей.
Катя посмотрела на Артёма. Мальчик поднял глаза, и в них было что-то похожее на вину.
– Мам, я не хочу писать буквы, – тихо сказал он. – Можно я пойду играть?
– Конечно, солнышко, – Катя погладила его по голове. – Иди.
Когда Артём убежал в детскую, Катя повернулась к свекрови.
– Светлана Ивановна, – начала она, и её голос дрожал от гнева. – Это мои дети. Мои. Не ваши. Я решаю, когда и чему они будут учиться.
– Катя, не кричи, – свекровь поджала губы. – Я только помочь хотела.
– Ваша помощь разрушает мою семью! – выпалила Катя. – Я больше не могу!
Она развернулась и пошла в спальню. Там, не раздумывая, вытащила из шкафа чемодан и начала бросать в него вещи – свои, Сонины, Артёмовы. Руки дрожали, сердце колотилось, но она знала: это конец.
Когда Дима вернулся домой, Катя встретила его в прихожей с чемоданом в руках. Дети, одетые, стояли рядом.
– Катя, что ты делаешь? – Дима побледнел, глядя на чемодан.
– Я уезжаю, – сказала она, и её голос был холодным, как лёд. – К родителям. Пока твоя мама не перестанет вмешиваться в нашу жизнь, я здесь не останусь.
– Катя, подожди, – он шагнул к ней, но она отступила.
– Я ждала семь лет, Дима, – сказала она. – Теперь твоя очередь что-то делать. Или твоя мама перестанет вмешиваться, или я ухожу.
Она взяла детей за руки и вышла из квартиры, оставив Диму стоять посреди прихожей. За окном моросил дождь, и звук её шагов по лестнице эхом отдавался в тишине.
Катя сидела на диване в доме своих родителей, в маленьком подмосковном городке, где запах свежескошенной травы смешивался с ароматом маминого вишнёвого пирога. За окном шелестели берёзы, а в соседней комнате Артём и Соня, хихикая, строили башню из кубиков. Здесь, в этом тихом уголке, Катя наконец-то могла дышать. Но сердце всё равно сжималось от боли – она скучала по Диме, по их дому, по их жизни. Той, что была до того, как Светлана Ивановна превратила её в бесконечный экзамен.
– Мам, ты грустишь? – Соня, с растрёпанной косичкой, забралась к ней на колени.
Катя погладила дочку по голове, чувствуя, как горло сдавливает.
– Немножко, солнышко, – ответила она. – Но всё будет хорошо.
– А папа приедет? – Артём поднял глаза от кубиков, его голос звучал так серьёзно, что Катя невольно вздрогнула.
– Приедет, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Скоро.
Но в глубине души она не была уверена. Дима звонил каждый день, его голос в трубке был мягким, почти умоляющим, но Катя не могла просто взять и вернуться. Не после того, как она почувствовала себя чужой в собственном доме.
Телефон завибрировал на столе. Дима. Катя посмотрела на экран, но не взяла трубку. Она не была готова к очередному «Катя, давай поговорим» или «Мама не хотела ничего плохого». Ей нужно было больше. Ей нужно было, чтобы Дима наконец выбрал – её и детей или свою мать, которая, казалось, считала себя хозяйкой их семьи.
– Катюш, – в комнату вошла её мама, Ирина Николаевна, вытирая руки полотенцем. Её лицо, морщинистое, но всё ещё красивое, было полно беспокойства. – Ты уже третий день молчишь, как партизан. Поговори с Димой. Он же звонит.
– Не могу, мам, – Катя покачала головой. – Я устала говорить. Он обещает, что поговорит с ней, но ничего не меняется. Я не хочу возвращаться в этот кошмар.
Ирина Николаевна вздохнула и села рядом, положив руку на плечо дочери.
– Знаешь, когда мы с твоим отцом только поженились, его мать тоже лезла во всё, – начала она. – Учила меня, как борщ варить, как пелёнки стирать. Я тогда тоже чуть не сбежала.
Катя посмотрела на мать с удивлением. Она никогда не слышала эту историю.
– И как ты справилась? – спросила она.
– Поставила ультиматум, – Ирина Николаевна улыбнулась. – Сказала твоему отцу: или он поговорит с ней по-мужски, или я уезжаю к своим родителям. Навсегда.
– И он поговорил? – Катя затаила дыхание.
– Поговорил, – кивнула мать. – Не сразу, правда. Ему понадобилось время, чтобы осознать, что я серьёзна. Но он справился. И ты с Димой справишься. Он же любит тебя, Катя. Это видно.
Катя опустила глаза. Она знала, что Дима её любит. Но любовь – это не только слова и объятия. Это ещё и поступки. А поступков от Димы она пока не видела.
Тем временем в Москве Дима сидел на кухне, глядя на пустую кружку из-под кофе. Квартира казалась слишком тихой без детского смеха, без Катиного ворчания, без привычного хаоса. Он чувствовал себя так, будто половина его самого исчезла. И в этой тишине голос Светланы Ивановны, которая зашла «на минутку» с очередной кастрюлей борща, звучал как сирена.
– Дима, ты что такой кислый? – свекровь поставила кастрюлю на плиту. – Катя твоя скоро вернётся. Подуется и вернётся. Женщины любят драматизировать.
Дима стиснул зубы. Он знал, что мама не права. Катя не драматизировала. Она ушла, потому что он не смог её защитить. И эта мысль жгла его изнутри, как раскалённый уголь.
– Мам, – начал он, глядя на свои руки. – Нам надо поговорить.
Светлана Ивановна обернулась, в её глазах мелькнуло удивление.
– О чём это? – спросила она, вытирая руки о фартук.
– О тебе, – Дима поднял взгляд, и в его голосе появилась непривычная твёрдость. – О том, как ты вмешиваешься в нашу жизнь. В жизнь Кати, мою, детей.
Свекровь нахмурилась, её губы сжались в тонкую линию.
– Я вмешиваюсь? – переспросила она. – Я помогаю, Дима! Кто Артёма из садика забирал, когда Катя на работе задерживалась? Кто Соне кашу варил? Кто…
– Мам, – перебил он, и его голос дрогнул. – Ты не просто помогаешь. Ты решаешь за нас. Ты указываешь Кате, как воспитывать детей, как готовить, как жить. Ты даже записала Артёма на курсы, не спросив нас!
Светлана Ивановна всплеснула руками.
– И что в этом плохого? – воскликнула она. – Я для внуков стараюсь! Катя молодая, неопытная, а я…
– Катя – их мать, – отрезал Дима. – И моя жена. Она не должна чувствовать себя чужой в собственном доме. А из-за тебя она именно так себя и чувствует.
Светлана Ивановна замерла, её лицо побледнело. Впервые за долгое время она выглядела растерянной.
– Ты что, на сторону жены встал против матери? – тихо спросила она, и в её голосе послышалась обида.
– Я не против тебя, мам, – Дима покачал головой. – Я за свою семью. За Катю, за Артёма, за Соню. И за себя. Мы не можем так дальше жить.
Светлана Ивановна молчала, глядя в пол. Её пальцы нервно теребили край фартука. Дима ждал, чувствуя, как сердце колотится. Он знал, что этот разговор назревал годами, но всё равно боялся. Боялся, что мать не поймёт. Что обидится. Что уйдёт, хлопнув дверью.
– Я… я не хотела, чтобы так вышло, – наконец сказала она, и её голос был непривычно тихим. – Я думала, что делаю лучше. Для вас, для внуков.
– Я знаю, – Дима кивнул. – Но ты должна уважать Катю. Она не твоя подчинённая, не девочка, которую надо учить. Она моя жена. И мать моих детей.
Светлана Ивановна подняла глаза, и Дима увидел в них что-то новое – не обиду, не гнев, а что-то похожее на сожаление.
– Что ты предлагаешь? – спросила она. – Чтобы я вообще не приходила?
– Нет, – Дима покачал головой. – Я хочу, чтобы ты приходила как гость. Не как хозяйка. Спрашивай, прежде чем что-то делать. Уважай наши решения. Даже если они тебе не нравятся.
Светлана Ивановна молчала, и тишина эта была тяжёлой, как осенний дождь за окном. Наконец она кивнула.
– Хорошо, – сказала она. – Я… я попробую.
Дима смотрел на неё, не веря своим ушам. Он ожидал криков, слёз, обвинений. Но вместо этого его мать, всегда такая властная, выглядела… уязвимой.
Через два дня Катя получила сообщение от Димы: «Поговорил с мамой. Она поняла. Приезжай домой, пожалуйста. Мне вас не хватает».
Катя долго смотрела на экран телефона, не зная, что ответить. Она хотела верить, но страх, что всё вернётся на круги своя, сжимал сердце. В конце концов, она написала: «Приеду завтра. Но, Дима, это последний шанс».
На следующий день Катя с детьми вернулась. Когда она открыла дверь квартиры, её встретил запах свежесваренного кофе и… тишина. Ни Светланы Ивановны, ни её сумок с пирожками, ни её громкого голоса. Только Дима, стоящий в прихожей с букетом ромашек – её любимых.
– Папа! – Артём бросился к нему, Соня засмеялась и потянулась за цветами.
– С возвращением, – Дима улыбнулся, но в его глазах была тревога. – Я… я всё уладил.
Катя кивнула, но её сердце всё ещё было настороже. Она прошла в кухню, поставила сумку и огляделась. Всё было на своих местах – ни переставленных кастрюль, ни новых штор, ни следов чужого вторжения.
– Где твоя мама? – спросила она, глядя на Диму.
– Дома, – ответил он. – Я сказал ей, что мы хотим побыть одни. И что она может приходить, только если мы её позовём.
Катя подняла брови. Это было… неожиданно.
– И она согласилась? – спросила она, не скрывая сомнения.
– Не сразу, – Дима вздохнул. – Но я был твёрд. Сказал, что если она хочет видеть внуков, то должна уважать тебя. И меня.
Катя молчала, переваривая услышанное. Впервые за семь лет она почувствовала, что Дима на её стороне. Не просто успокаивает, не просто обещает, а действует.
Вечером, когда дети легли спать, Дима сел рядом с Катей на диване. За окном моросил дождь, и свет фонарей дробился в лужах, создавая причудливые узоры.
– Прости, – тихо сказал он. – Я должен был сделать это раньше. Я видел, как тебе тяжело, но… боялся. Боялся обидеть маму. Боялся, что она не поймёт.
Катя посмотрела на него. В его глазах была искренность, и это растопило что-то внутри неё.
– Спасибо, – сказала она. – За то, что всё-таки сделал.
– Я не хочу тебя потерять, – Дима взял её за руку. – Ни тебя, ни детей. Вы – моя семья. И я сделаю всё, чтобы ты чувствовала себя здесь дома.
Катя кивнула, чувствуя, как слёзы подступают к глазам. Но это были не слёзы обиды, а облегчения. Впервые за долгое время она поверила, что они смогут справиться.
Через неделю Светлана Ивановна позвонила. Катя напряглась, увидев её номер, но Дима, заметив её реакцию, взял трубку.
– Мам, – сказал он, включив громкую связь. – Как дела?
– Дима, я… – голос Светланы Ивановны был непривычно мягким. – Я хотела спросить, можно ли зайти в воскресенье? Хочу Соню с Артёмом в парк сводить. Если Катя не против, конечно.
Катя замерла, не веря своим ушам. Дима посмотрел на неё, ожидая ответа.
– Можно, – медленно сказала Катя. – Но, Светлана Ивановна, давайте договоримся: вы не вмешиваетесь в то, как мы воспитываем детей. И не переставляете вещи в нашем доме.
На том конце провода повисла пауза, и Катя уже подумала, что свекровь обидится. Но вместо этого раздался тихий смех.
– Договорились, Катя, – сказала Светлана Ивановна. – Я… я постараюсь. Правда.
Когда Дима положил трубку, Катя посмотрела на него с удивлением.
– Это что, правда сработало? – спросила она.
– Кажется, да, – Дима улыбнулся.
В воскресенье Светлана Ивановна пришла ровно в назначенное время. Она принесла корзинку с домашними булочками, но не стала навязывать их, просто поставила на стол. В парке она играла с детьми, не вмешиваясь, когда Катя поправляла Соне шапку или просила Артёма не бегать слишком быстро. Впервые за долгое время Катя почувствовала, что свекровь не пытается быть хозяйкой.
– Мам, смотри, какая карусель! – Соня тянула Катю за руку, а Светлана Ивановна, стоя рядом, улыбалась.
– Идите, катайтесь, – сказала она. – Я тут с Артёмом на качелях побуду.
Катя посмотрела на неё, и в её глазах мелькнуло что-то новое – уважение. Не полное примирение, не дружба, но начало чего-то нового. Может, они никогда не станут близкими, но, возможно, смогут научиться жить рядом, не разрушая друг друга.
Позже, когда они вернулись домой, Катя сидела на кухне, глядя на ромашки, которые Дима поставил в вазу. Она думала о том, как близко они были к пропасти – к разводу, к разрыву. Но Дима сделал шаг. И она сделала шаг. И даже Светлана Ивановна, кажется, сделала шаг.
