Свечи на торте дрожали, как испуганные свечки на кладбище — хрупкие, готовые вот-вот потухнуть. В полутемной гостиной стоял затхлый аромат шампанского, остывшего мяса и перемешанных духов — парфюмерный микс из «любви, стабильности и семейного счастья».
Анна сидела на диване, стараясь не выдать тревожного вздрагивания века. Двадцать шесть. Возраст, когда девочка еще надеется на чудо, а женщина уже начинает подмечать цену за глупость. Она смотрела на мужа — Сергея, в белой рубашке с тем самым напускным шармом, каким пользуются риелторы в дешёвых агентствах.
— Моя дорогая жена… — Сергей, театрально подняв бокал, глянул в зал и чуть скосил глаза на тёщу, — ты делаешь каждый мой день особенным. Спасибо, что ты есть.
Гости захлопали — дружно, как на совещании в ЖЭКе, где наконец выбрали нового председателя. Анна стиснула губы в подобии улыбки. Рядом хлопала мама, трогательно краснея за свою дочь. Рядом сидел отец — с тем видом, каким он в детстве встречал похвалы учительницы по пению: «Молодец, но что-то тут нечисто».
— Сережа, ты такой красноречивый! — защебетала мама Анны, и в её голосе было что-то школьно-восторженное.
— Анечка просто светится, — поддакнул отец.
Анна посмотрела на мужа. Тот послал ей тёплую, выверенную улыбку, как будто подбирал ракурс для фото в Instagram. Она коснулась его руки — горячей, немного влажной от вина и, возможно, от предвкушения. Внутри всё дрожало: ну вот, ну правда же — любовь, семья, уют.
— Анечка у нас расцвела, — произнесла Валентина Петровна, свекровь, — настоящая хозяйка, красавица. Ну просто как надо.
Слова её были вроде бы добрые, но произнесены с той особенной интонацией, когда человек вроде бы хвалит, но ты почему-то чувствуешь, что это прощупывание почвы.
— Спасибо, Валентина Петровна, — Анна почувствовала, как щёки залились краской. Она, как дура, всё ещё надеялась, что та примет её. Или хотя бы не будет этой вечной проверки на «идеальную жену».
Вечер прошёл как в густом киселе. Кто-то говорил, кто-то жевал, кто-то вспоминал «как в молодости», кто-то наливал второй, третий. Анна ходила между тарелками, собирая пустые бокалы и взгляды.
Когда все начали собираться, родители Анны простились первыми. Мама крепко обняла:
— Доченька, я так рада, что ты счастлива. Сергей — просто золото.
— Береги его, — добавил отец с тем самым выражением, как будто предупреждал, чтобы не слишком обольщалась.
Свекровь не спешила. Осталась одна, застегивала пальто медленно, как будто заодно обдумывала, стоит ли уезжать вообще.
— Валентина Петровна? — Анна посмотрела на неё, как на человека, который сейчас скажет что-то важное. — Всё в порядке?
— Конечно, дорогая, — та улыбнулась так, как улыбаются хирурги перед операцией. — Всё хорошо. Вы с Сережей — почти идеальная пара. Почти.
— Почти? — у Анны в животе будто холодным пальцем провели.
— Ну, кое-чего не хватает, — взгляд свекрови стал скользким.
— Вы про детей? — Анна, не думая, выпалила первое, что пришло в голову. Сама об этом мечтала, и даже уже представляла — утро, пижама, соска в зубах, счастливая усталость…
— Нет, не только, — свекровь махнула рукой, как будто это была ерунда, — но всему своё время. Главное — вы же любите друг друга. Остальное приложится.
Анна осталась стоять в коридоре, будто ей под ноги вылили ведро ледяной воды. Вроде улыбалась, а внутри засела тревога — скользкая, липкая, как недоглаженное бельё. В чём же, мать вашу, недостача?
— Ну что, именинница, — Сергей подошёл сзади, обнял. — Остались одни. Наконец-то.
— Угу, — Анна прильнула к нему, как в старые добрые. — Вечер был чудесный.
— Ты сегодня была особенно красива, — он поцеловал её в макушку, как будто благословил.
— Сережа, — она повернулась к нему, — а я вот о чём подумала… Я бы хотела, чтобы в следующем году на моём дне рождения уже был малыш.
Сергей чуть замешкался. Казалось, он моргнул чуть дольше обычного.
— Конечно, дорогая, — произнёс он. — Я тоже об этом думаю.
Но в его глазах что-то блеснуло. Не нежность. Что-то другое, что-то… похожее на торг.
— Кстати, — он отстранился, — через месяц мой день рождения. И я жду от тебя особенный подарок.
— Какой? — Анна оживилась. — Говори, всё, что хочешь.
— А вот нет, — Сергей подмигнул. — Угадай сама.
Три дня она гадала. Машина? Ролекс? Ужин в облаках? Анна ходила по квартире, как заведённая, гуглила «идеи необычных подарков мужу», «чем удивить супруга». Ничего не подходило. Всё казалось либо банальным, либо нелепым.
— Может, хоть направление дашь? — спросила за завтраком.
— Ты должна догадаться сама, — коротко отрезал он, как отрубил хвост коту.
А потом настал его день рождения.
Ресторан, скатерти в крахмале, свекровь — в новой блузке, которая, видимо, символизировала достаток и контроль. Сергей всё время смотрел на часы, как будто ждал, когда кончится пытка. Гости поздравляли, тосты лились рекой, а между ними — молчание и тот самый тонкий лед, по которому никто не хотел идти первым.
Анна пыталась шутить, но шутки повисали в воздухе. Она ощущала, как свекровь раз за разом сверлит её глазами. В её взгляде было что-то недосказанное. Или сказанное слишком ясно — но не вслух.
Поздно ночью, в такси, Анна поняла: что-то пошло не так. Совсем не так.
— Сергей, — сказала она уже дома, когда снимала туфли, — ты весь вечер молчал. Что случилось?
— Ты меня опозорила, — выдохнул он.
Мир пошатнулся. Анна замерла с туфлей в руке, будто она подожгла динамит.
— Опозорила?
— Да! — вскричал он. — Я ждал! Весь вечер ждал!
— Чего? Цветов? Песни под гитару?
— Квартиру! — выкрикнул он, будто выстрелил.
Квартира встретила их напряжённой тишиной. Она, как добрая бабушка, всегда хранила их покой — стены с желтоватыми разводами после ремонта, удобный диван, ковёр от бабушки Нины, с которым Анна не расставалась даже в студенческие годы. Всё родное, всё своё.
А теперь вот это:
— Я ждал, что ты наконец поймёшь, что значит быть настоящей женой, — прогремел Сергей, скидывая пиджак. — А ты меня выставила идиотом!
Анна застыла. Внутри холодно. В ушах — звон, как от пощёчины. Она не узнавала этот голос. Раньше Сергей говорил с ней почти по-бархатному. Даже если был недоволен, то завуалировано, с той самой мужской мягкой манипуляцией: «милая, я же о нас забочусь». А теперь — ор. Командный тон. Грубость. Как будто всё, что копилось в нём, прорвало.
— Что ты несёшь, Серёж? — голос Анны сорвался на хрип. — Я тебя люблю. Я старалась. Но ты же ничего не сказал. Я не думала, что…
— Да как ты не поняла? — он хлопнул ладонью по столу. — Ты что, не догадывалась, что именно я хотел?
— Переоформить квартиру?.. — медленно выговорила она.
Он кивнул. Совершенно уверенно, как будто речь шла о покупке хлеба, а не о единственной жилплощади, которую ей оставила покойная бабушка. В которой прошли её детство, юность, первая влюблённость, утренние сборы в университет, ссоры с мамой, примирения на кухне под чай…
— Ты серьёзно? — Анна смотрела на него, как на чужого. — Ты хочешь, чтобы я переписала квартиру на тебя?
— Не на меня лично. На нас. На семью. Это же одно и то же! — он развёл руками. — Мы же теперь единое целое. Или нет?
— То есть… любовь — это документы? Бумажка с подписью? — она не верила. Всё ещё не верила.
— Любовь — это доверие! — выкрикнул он. — А ты, выходит, не доверяешь. Всё держишь под себя, в кулачке, как старушка с пенсией.
Анна отступила. Тело ныло, будто её вывернули наизнанку. В груди — как будто пустота. Не боль. Нет. Боль она знала. Это было хуже — равнодушное понимание, что перед ней не муж. Даже не человек, которого она знала. А кто-то, кто пришёл в её дом, в её жизнь, сел за её стол — и ждал. Два года ждал. Как паук в банке.
— А твоя мама… — выдохнула Анна. — Это её идея?
Сергей вздрогнул. Почти незаметно. Но она заметила.
— Какая разница? — бросил он. — Она просто говорит разумные вещи. Мы строим будущее. А ты цепляешься за прошлое. За эту… старую двухкомнатную хрущёвку, которую давно пора бы пустить под ремонт. Думаешь, мне она нужна как таковая? Нет! Мне нужна семья. Но без доверия её не будет.
Анна молчала. Голос свекрови вдруг ожил у неё в голове:
«Вы с Сережей крепкая семья. Но до идеала кое-чего не хватает.»
Вот оно. Вот чего не хватало. Не детей. Не совместных отпусков. Не летних поездок на дачу с шашлыками. А подписи. Простой фамильной бумажки с адресом.
— Я не буду её переписывать, — сказала она наконец. Голос был тихий, но ровный. Как будто она отчитывала себя в голове. Как будто повторяла правду, чтобы не забыть.
Сергей замер. Потом наклонился к ней, вплотную. Его лицо было красным, вспотевшим, каким-то жалким.
— Не переоформишь? — выдохнул он. — Тогда зачем мне такая жена?
Тишина в комнате была почти священной. Только гудела батарея, только тикали часы. Анна прижала руку к груди. Где-то внутри закололо.
— Значит, ты женился на мне из-за квартиры? — она не смотрела на него. Говорила в пустоту.
— А ты что думала? — он скривился. — Из-за чего ещё? Ты что, модель? Гений? Да ты просто удобная.
Это было не просто унижение. Это была расчистка поля боя. Он уже не пытался быть милым. Маски сняты. Невеста с барабаном и лентами превратилась в держатель ключей от собственности.
— Серёжа… — она сглотнула. — Знаешь, что?
Он прищурился, ожидая подвоха.
— У меня тоже есть для тебя подарок.
— Какой? — его глаза блеснули.
— Развод.
Он отшатнулся. Слово ударило в лоб. Развод. Не скандал, не крик. Не слёзы. Просто — развод.
— Ты не имеешь права! — взревел он. — Я твой муж!
— Был. Теперь — нет. Можешь начинать собирать вещи.
— Ты что, с ума сошла? — он схватил её за руку. — Ты же меня любишь!
— Я любила. Человека, которого, как оказалось, не существует.
— Но мы же семья! — заорал он, лицо стало ярко-красным. — Ты просто… не понимаешь! Без совместной собственности брака нет!
— Это у вас в голове брак — это сделка. А у меня — любовь, доверие… и, извини, здравый смысл.
Он попытался что-то ещё сказать. О чём-то кричал, упирался. Но она уже ушла в спальню и достала его чемодан. Старый, потрёпанный, с наклейкой «Сочи 2019». Когда они были счастливы. Или ей так казалось.
Через полчаса он хлопнул дверью. Ушёл. Сказал что-то напоследок. Что она ещё пожалеет. Что будет умолять. Что он вернётся — но уже на своих условиях.
А она… она просто сидела на полу. Обнимала колени. Не плакала. Пока нет. Плакать было потом.
Потом были бессонные ночи. Телефонные звонки от свекрови, где та, не стесняясь, орала:
— Ты всё испортила! Своими руками разрушила брак! Таких, как Сергей, ещё поищи! А всё из-за этой квартиры…
Потом пришёл Сергей. Через неделю. Цветы. Шоколад. Банкнота в коробке «Рафаэлло» — «на всякий случай». Приглашение «просто поговорить».
Она закрыла дверь.
Потом были документы. Развод. Печать в паспорте. Бесконечная тишина.
Анна шла домой из ЗАГСа. В кармане — паспорт. В другой — ключи от квартиры. Той самой, бабушкиной. В которой не было ничего особенного. Разве что — тепло. Надёжность. И теперь — свобода.
Когда она вернулась, сняла туфли, заварила чай — поняла, что впервые за долгое время не чувствует страха. Ни перед утром. Ни перед звонками. Ни перед «а вдруг я одна».
Она была одна. Но это было хорошо.
Когда всё официально закончилось, когда судья, женщина с седой укладкой и отсутствием малейшего интереса в глазах, поставила печать, Анна вышла на улицу с чувством, будто от неё отрезали не мужа, а опухоль. Ту, что долго росла внутри, прикидываясь заботой, общими планами и совместными поездками в «Леруа Мерлен».
На улице светило солнце. Жизнь, зараза, продолжалась. Люди спешили, кто-то ел шаурму, кто-то ругался в телефоне, бабка с тележкой ворчала на голубей — и никому не было дела до того, что в жизни одной женщины всё только что необратимо изменилось.
Анна пошла домой пешком. Устала от всего — от такси, от расписаний, от людей. Хотелось дышать и не говорить. Ничего не доказывать. Ни Сергею. Ни его мамочке. Ни маме с папой, которые сначала прислали ей подборку статей «Как сохранить семью» и только потом, когда стало ясно, что точка поставлена, перешли на «ну, значит, не твой человек».
А кто мой? — думала Анна, переходя дорогу. Тот, кто просит у меня документы на квартиру в качестве «подарка»? Она усмехнулась. Грустно, но с некой, почти отчаянной свободой.
Квартира встретила её молчаливо. Без мужа, без его «вот тут бы полку» и «можно было бы шторы сменить». Без запаха его дешёвого дезодоранта, который он считал «элитным французским», и без следов Валентины Петровны, которая приходила «просто на чай», но всегда почему-то лезла в шкафы.
Она заварила себе ромашковый чай. Не потому что любит. Просто в шкафу больше ничего не было. Сидела на кухне, смотрела в окно, и впервые за много недель ей было… ровно. Не хорошо. Не плохо. Просто — ровно.
Прошёл месяц.
Сергей звонил. Сначала — просто узнать, «как ты там». Потом — «ты ведь тоже скучаешь, Ань, не надо вот этого». Потом перешёл к «я был неправ, но и ты не права» и, наконец, к классике жанра:
— Всё это из-за твоей гордости. Если бы ты просто переписала эту чёртову квартиру — мы бы сейчас были вместе.
Потом наступило молчание. И оно было прекрасным.
На втором месяце свободы она сняла старые фотографии со стен. Там, где они в отпуске в Сочи — он, в шортах с пальмами, она — ещё наивная, с загорелыми плечами и глупым доверием в глазах.
Фотографии отправились в коробку. А на стене появился постер с надписью:
«Любовь — это когда не просят выписку из ЕГРН».
Анна купила себе новое постельное бельё. Без фиолетовых роз, которые нравились Сергею. Без кружев, которые выбирала свекровь. Просто — белое, хлопковое. Пахнущее чем-то чистым.
Она больше не отвечала на звонки Валентины Петровны. Та пыталась сначала разговаривать как с дочерью:
— Анечка, милая, давай подумаем. Ты же не хочешь быть одна?
Потом перешла в наступление:
— Ты вцепилась в эту убогую квартирёнку как в кость! Сергей бы уже давно сделал из неё конфетку. Но ты — упрямая!
Анна отключила её номер. И создала в телефоне группу «Нервные», куда складывала все такие контакты. Удалять — жалко. Но слышать их — тошно.
На третьем месяце она записалась в йогу. Не потому что поверила в чакры. Просто хотелось что-то делать с телом, кроме как сворачиваться калачиком на диване. Инструктор — женщина лет сорока, с хриплым голосом и остриженными волосами — напомнила ей, что можно быть сильной. Даже в позе «собака мордой вниз».
— Развод? — кивнула она, когда Анна как-то ляпнула в раздевалке. — Знаю. Меня после второго так прорвало — я три года потом в горах жила. Без мужчин, без связи, с котами. Лучшее время в жизни.
Анна улыбнулась. Не потому что хотела тоже в горы. Просто — ей стало легче. От того, что не одна такая. Что женщины по всей стране, по всей планете, по всей долбаной истории — выходят из браков и начинают жить.
Через полгода Анна устроила вечер на кухне. Позвала подруг. Варили вино с апельсином и корицей, ели пирог, играли в «угадай, чего хотел бывший». Смеялись до икоты.
— Я вот своему отказала в квартире — и всё, любовь закончилась, — рассказывала подруга Лера. — Чудо, правда?
— А мой, — вспоминала Дина, — хотел, чтобы я уволилась, сидела дома и «молчала, когда он устал». Я сказала: «Хорошо. Уйду. Но ты мне зарплату платишь, как начальник». Сдулся.
Анна слушала. И чувствовала: она снова на поверхности. Не в яме. Не в отчаянии. А на плаву. Пусть не в яхте, но с веслом.
Однажды она увидела Сергея. В супермаркете. Он был с мамой. Та держала корзинку, он — телефон. Оба увидели её. Валентина Петровна сделала вид, что ищет сахар. Сергей чуть кивнул.
А она прошла мимо. Не медленно. Не быстро. Просто — мимо.
Вечером она посмотрела на старую квартиру. Потёртый линолеум. Кухня в бежевых тонах. Батареи, которые шумели по ночам.
— Моя, — сказала она.
И этого было достаточно.
