Ну что, родная, завтра всё решим окончательно», — Михаил снова потрепал меня по плечу, как собачку. Я уже привыкла к этому жесту. За двадцать пять лет брака он так выражал свою уверенность в том, что я, конечно же, соглашусь. Всегда соглашалась.
«Какая квартира, Миша? Мы же не обсуждали…»
«Не обсуждали, потому что обсуждать нечего. Мама одна, ей семьдесят пять. Кто за ней ухаживать будет? Света в Америке, я на работе пропадаю. Только ты и остаёшься».
Я стояла у плиты, помешивая борщ, и чувствовала, как внутри всё сжимается в комок. Переехать к свекрови. В её двушку, где она тридцать лет командовала всеми и каждой ложкой, каждой крошкой на столе. Где до сих пор висят портреты покойного свёкра в военной форме, а на комоде — его медали под стеклом.
«Миша, а может, наоборот — пригласим маму к нам? Тут и комната свободная после того, как Серёжа съехал, и…»
«Зина, ты что, совсем? Она в своей квартире всю жизнь прожила. Там всё знакомое, соседи, поликлиника рядом. А здесь что? Спальный район, до магазина полкилометра».
Логично. Как всегда у Михаила — логично и безапелляционно. Он умел так подать любое своё решение, что возражать становилось неудобно. Эгоистично даже.
Я выключила плиту и повернулась к мужу. Он сидел за кухонным столом, просматривал что-то в телефоне. Седые волосы аккуратно зачёсаны назад, очки спущены на кончик носа. Солидный мужчина, хороший начальник отдела, прекрасный сын.
«А что я буду делать с работой? Мне до пенсии ещё пять лет, я же не могу бросить детей в середине учебного года…»
«Зин, учителей везде ищут. В их районе тоже школы есть. Переведёшься — и всё. Или вообще отдохнёшь немного. Пенсия мамина, моя зарплата — на жизнь хватит».
Отдохнуть. Интересно, что он понимает под отдыхом? Готовку на двоих, уборку, стирку, походы по врачам со свекровью, покупки продуктов, лекарств… Только теперь не в своём доме, а в её.
Мария Степановна звонила каждый день. Обычно в восемь утра, когда я только просыпалась.
«Зиночка, родная, а ты помнишь, мы завтра с Мишей приедем документы посмотреть? Я тут такие пирожки припасла, с капустой, как ты любишь».
Я не любила пирожки с капустой. Но сказать об этом было невозможно — свекровь так старалась, так заботилась. Она вообще всегда знала лучше, что мне нравится, что полезно, что правильно.
«Конечно, Мария Степановна. Мы будем к обеду».
«И не забудь справку с работы принести, что ты там хорошо работаешь. Я соседке Клавдии хвасталась, что невестка у меня учительница. Она говорит, что с образованием всегда лучше, культурнее…»
После таких разговоров я шла в школу как на каторгу. Мои девятиклассники шумели, не слушались, выводили из себя. А я думала о том, как через полгода мне придётся с ними расстаться. Двадцать лет я проработала в этой школе, знала каждого ребёнка чуть ли не с детского сада.
«Зинаида Петровна, а вы правда к другой школе переходите?» — спросила меня на перемене Настя Воронова, круглая отличница из десятого класса.
«Пока не знаю, Настенька. Может быть».
«А почему? Вам здесь плохо?»
Мне здесь было хорошо. Здесь была моя жизнь, мои дети, мои коллеги. Здесь меня знали, ценили, уважали. Здесь я была не просто женой и невесткой, а Зинаидой Петровной, учителем русского языка и литературы, которая могла за пять минут объяснить самую сложную тему.
«Семейные обстоятельства», — ответила я и поспешила в учительскую.
Лариса Михайловна, завуч, грела чай и жаловалась на новые требования министерства.
«Зин, а ты точно уходишь? Может, подумаешь ещё? Замену найти сложно, а до конца года всего полгода осталось».
«Лара, я сама не знаю. Муж настаивает, свекровь одна…»
«Понимаю. Но всё-таки подумай. Мне кажется, ты здесь нужнее. Тебя дети любят, родители уважают. А там… ну что там? Чужая школа, чужие люди».
Я кивнула и отошла к окну. Во дворе школы ребята играли в футбол. Мальчишки из моего седьмого класса. Дрались из-за каждого мяча, кричали, смеялись. Через десять минут они забегут в класс, растрёпанные, весёлые, и я буду рассказывать им про Лермонтова.
Дома Михаил уже развесил по стене какие-то планы квартиры свекрови.
«Смотри, как удобно получается. Маме большая комната, нам — поменьше. Кухня просторная, мебель хорошая. Правда, диван придётся поменять, этот уже совсем древний».
«Мишенька, а может, мы просто будем чаще навещать маму? Каждый день приезжать, помогать…»
«Зина, мы же уже всё решили. Завтра её юбилей, она всем родственникам уже сказала, что мы переезжаем. Стыдно получится, если мы сейчас передумаем».
Стыдно. Опять это слово. Им Михаил закрывал любые мои сомнения. Стыдно не соглашаться со свекровью, стыдно расстраивать родственников, стыдно думать о себе, когда речь идёт о пожилом человеке.
Я села рядом с мужем и взяла его за руку.
«Миша, а что, если мы возьмём сиделку? Хорошую, опытную. Будет с мамой днём, а мы — вечером и в выходные».
«На какие деньги сиделку? Ты знаешь, сколько они берут? Да и мама никого чужого не потерпит. Она привыкла к тебе, доверяет. Зин, ну что ты упираешься? Подумаешь, переехать. Люди и не на такие жертвы идут ради семьи».
Жертвы. Вот оно, самое главное слово. Я должна жертвовать. Работой, привычками, друзьями, своим домом. Потому что я жена, невестка, и моя роль — жертвовать.
Утром юбилея я встала в половине седьмого и начала готовить. Нужно было сделать оливье, селёдку под шубой, нарезать колбасу с сыром, испечь торт. Свекровь категорически отказалась от кейтеринга, сказала, что домашняя еда вкуснее и показывает уважение к гостям.
Михаил помогал носить кастрюли, накрывать на стол, расставлять стулья. Мы работали слаженно, как всегда. За двадцать пять лет научились понимать друг друга без слов.
«Зин, а ты приготовила речь? Мама будет ждать, что ты скажешь что-то тёплое про наш переезд».
«Какую речь?»
«Ну, обычную. Про то, как ты рада будет жить вместе, заботиться о ней, как это важно для семьи. Родственники же будут, им приятно услышать».
Я остановилась посреди кухни, держа в руках тарелку с нарезкой. Речь. Он хочет, чтобы я произнесла речь о том, как счастлива отказаться от своей жизни.
«Миша, а если я не готова?»
«К речи? Зин, ты учитель, тебе не привыкать…»
«Не к речи. К переезду. Если я не готова переезжать».
Муж посмотрел на меня так, будто я сказала что-то неприличное.
«Зина, мы же всё обсудили. Не время сейчас устраивать капризы».
Капризы. Моё нежелание ломать свою жизнь — это капризы.
Гости начали приходить в два часа дня. Родственники Михаила, соседи свекрови, её подруги. Все знали о наших планах и с энтузиазмом обсуждали, как это замечательно, что молодые так заботятся о старших.
«Зиночка, какая ты молодец, что соглашаешься», — говорила тётя Света, сестра свекрови. «Не каждая невестка на такое решится. А ты — настоящая дочь».
«Да, да, редко такое увидишь», — поддакивала соседка Анна Ивановна. «Мой сын вот даже звонит раз в неделю. А вы прямо жить вместе будете. Мария Степановна, вам повезло с невесткой».
Свекровь сияла от гордости. Она сидела во главе стола в своём лучшем платье, с новой прической, и принимала поздравления как королева. Время от времени она ласково смотрела на меня и говорила: «Моя Зиночка такая золотая, такая понимающая».
Я улыбалась, кивала, подливала чай, убирала посуду. Идеальная невестка, идеальная жена. Все были довольны.
После основных блюд Михаил встал и постучал ножом по бокалу.
«Дорогие друзья, родственники! Сегодня особенный день. Нашей маме исполнилось семьдесят пять лет. Она вырастила двоих детей, всю жизнь проработала инженером, была примерной женой и теперь стала любимой бабушкой. Мы все её очень любим и хотим, чтобы она никогда не чувствовала себя одинокой».
Аплодисменты. Свекровь смущенно улыбалась и вытирала глаза платочком.
«Поэтому мы с Зиной приняли решение переехать к маме. Будем жить одной семьёй, заботиться друг о друге. Пусть мама знает, что её дети рядом, что она нужна и любима».
Снова аплодисменты, ещё более громкие. Гости одобрительно кивали, кто-то даже всплакнул от умиления.
«А теперь слово моей жене, Зинаиде Петровне. Зина, расскажи, как ты относишься к нашему решению».
Все повернулись ко мне. Ожидающие лица, добрые улыбки. Свекровь смотрела с такой надеждой и благодарностью, что сердце сжималось.
Я встала, держа в руках бокал с компотом. Слова, которые от меня ждали, вертелись на языке. Готовые, правильные, ожидаемые.
«Мария Степановна, дорогие гости», — начала я и вдруг почувствовала, как что-то внутри обрывается. Как будто натянутая струна, которую тянули двадцать пять лет, наконец лопнула.
«Я очень люблю и уважаю Марию Степановну. Она замечательная женщина, прекрасная мать, мудрая бабушка. Но переезжать к ней я не буду».
Тишина. Такая тишина, что слышно было, как на кухне капает кран.
«Зина…» — тихо произнес Михаил.
«Я не буду бросать работу, которую люблю. Не буду отказываться от дома, который мы строили двадцать лет. Не буду менять свою жизнь на чужую, даже из самых лучших побуждений».
Свекровь побледнела. Гости переглядывались, не зная, куда деть глаза.
«Мария Степановна, я готова помогать вам. Приезжать каждый день, готовить, убирать, водить по врачам. Но жить я буду в своём доме».
«Зиночка, родная, что ты говоришь?» — голос свекрови дрожал. «Мы же всё решили, всё обговорили…»
«Вы решили. Без меня. Вы решили, что я должна отказаться от своей жизни, и даже не спросили, хочу ли я этого».
Михаил схватил меня за руку.
«Зина, прекрати. Мы поговорим дома».
«Нет, Миша. Мы поговорим сейчас. При всех. Пусть все знают, что я не святая, не мученица, не идеальная невестка. Я обычная женщина, которая имеет право на собственную жизнь».
Я обвела взглядом застывших гостей.
«Простите, что испортила праздник. Но я больше не могу притворяться. Не могу изображать радость от того, что меня убивает».
Выйдя из квартиры, я услышала за спиной взрыв голосов. Кто-то возмущался, кто-то пытался оправдать, кто-то предлагал всё забыть и продолжить застолье.
Я села в машину и поехала домой. Руки дрожали, сердце колотилось, но впервые за много лет я чувствовала себя живой.
Михаил вернулся поздно вечером. Хмурый, растерянный.
«Зина, что это было? Ты мать мою до слёз довела, гости разошлись, не допив чай. Срам на всю родню».
«Миша, сядь. Поговорим спокойно».
«О чём тут говорить? Ты устроила скандал, поставила меня в неловкое положение. Теперь что, извиняться перед всеми?»
«Не надо извиняться. Надо понять, что я сказала правду. Я не хочу переезжать к твоей матери. Не хочу бросать работу. Не хочу менять свою жизнь».
Михаил сел напротив меня за кухонный стол. Тот самый стол, за которым мы завтракали двадцать пять лет, обсуждали планы, решали проблемы.
«Зин, а что тогда с мамой делать? Она же не может одна».
«Может. Ей семьдесят пять, но она вполне дееспособная. Готовит, убирает, в магазин ходит. Да, помощь нужна, но не круглосуточная нянька».
«Но она рассчитывала на нас. Я ей обещал…»
«Ты обещал. Не мы, а ты. Не спросив меня».
Михаил молчал, разглядывая свои руки. Хорошие руки, работящие. Эти руки строили наш дом, чинили кран, гладили меня по голове, когда я плакала.
«Зина, но мы же семья. В семье должны быть компромиссы».
«Должны. Но почему компромиссы делаю всегда я? Почему мои интересы считаются менее важными?»
«Не менее важными. Просто… мама старая, ей недолго осталось. А работа, друзья — это всё будет потом».
«Мне пятьдесят пять лет, Миша. Мне тоже недолго осталось. И я хочу прожить эти годы так, как хочу я, а не так, как удобно всем остальным».
Мы просидели молча ещё минут десять. Потом Михаил встал и пошёл в спальню.
«Подумай ещё, Зин. Может, найдём какой-то выход».
Но я уже всё обдумала. Впервые за двадцать пять лет я поставила свои интересы выше чужих ожиданий. И это было страшно, и больно, и правильно.
Утром я проснулась с лёгкостью в груди. Михаил ушёл рано, не позавтракав. Я собралась в школу и поняла, что иду туда не как на каторгу, а как домой.
В учительской Лариса Михайловна встретила меня с улыбкой.
«Зин, а ты как-то по-особенному выглядишь сегодня. Отдохнула?»
«Да, Лара. Можно сказать, что отдохнула. И решила остаться. Если, конечно, место ещё свободно».
«Ещё бы! Я так надеялась, что ты передумаешь».
В девятом классе мы проходили «Евгения Онегина». Татьяна Ларина, которая сначала писала письмо Онегину, а потом, уже замужней, отказала ему в любви.
«Зинаида Петровна, а почему Татьяна отказала Онегину?» — спросила Настя Воронова. «Ведь она его любила».
«Потому что она выросла, Настя. Поняла, что любовь — это не только чувство, но и уважение к себе. Татьяна не могла предать саму себя, даже ради большой любви».
Девочки слушали внимательно. Наверное, думали о своих будущих отношениях, выборах, которые им предстоит сделать.
«А вы бы на её месте отказались?» — спросила другая ученица.
Я подумала о вчерашнем дне, о лицах за праздничным столом, о собственном страхе и решимости.
«Знаете, девочки, я думаю, что каждый человек имеет право сказать «нет», если это касается его жизни. Даже если это расстроит других людей. Даже если это покажется эгоистичным. Потому что жизнь у нас одна, и прожить её нужно честно — перед собой и перед другими».
Домой я возвращалась с особенным чувством. Мне предстояли трудные разговоры с Михаилом, со свекровью, с родственниками. Но я была готова к ним. Впервые за много лет я знала, чего хочу, и была готова это отстаивать.
Дома меня ждал Михаил с букетом цветов.
«Зин, прости меня. Я подумал и понял — ты была права. Мы найдём другое решение для мамы. Но дом наш трогать не будем».
Я взяла цветы и поставила их в вазу. Обычные хризантемы из ближайшего магазина, но они казались мне прекрасными.
«Спасибо, Миша. Я рада, что ты понял».
«Мама, правда, обиделась. Сказала, что больше не хочет с тобой разговаривать».
«Переживёт. Мария Степановна сильная женщина. Она поймёт, что я не против неё, а за себя».
Мы обнялись посреди кухни. Так же, как обнимались двадцать пять лет назад, когда были молодыми и казалось, что вся жизнь впереди.
А теперь я знала, что жизнь не только впереди, но и сейчас. И она принадлежит мне.
