— Подпиши вот здесь, и дом твоей бабушки перейдёт к нам с мамой. Ты же не против, правда? — Павел протянул мне документы через стол, даже не подняв глаз от телефона.
Я застыла с чашкой чая в руках. Горячий пар поднимался к лицу, но я его не чувствовала. В голове звенела пустота. Нотариальная папка лежала передо мной, раскрытая на странице с множеством печатей и подписей. Среди официальных формулировок мелькали слова «отказ от наследства» и «безвозмездная передача». Рука с чашкой дрогнула, и несколько капель пролились на белоснежную скатерть.
Кухня вдруг показалась мне чужой. Эта квартира, где мы с Павлом прожили три года, никогда не была по-настоящему нашей. Мы снимали её у его дальних родственников за символическую плату. Вся обстановка — старенькая, но добротная мебель, выцветшие занавески с цветочным узором, даже эта скатерть — всё принадлежало хозяевам. У нас с мужем не было ничего своего. И вот теперь, когда появился шанс это изменить, он просил меня отказаться от него.
— Что значит «перейдёт к вам с мамой»? — мой голос звучал глухо, словно доносился откуда-то издалека. — Это наследство моей бабушки. Она оставила дом мне.
Павел наконец оторвался от экрана. В его взгляде читалось лёгкое недоумение, будто я спросила что-то совершенно очевидное.
— Ну да, тебе. А ты — моя жена. Значит, это наше общее. А мама сказала, что лучше сразу всё правильно оформить, чтобы потом проблем не было.
— Твоя мама сказала… — я медленно поставила чашку на стол. Руки слегка дрожали, и я сцепила их в замок на коленях. — И что именно сказала Нина Петровна?
Он пожал плечами, снова уткнувшись в телефон. На экране мелькали фотографии из соцсетей — чужие улыбающиеся лица, чужие счастливые жизни.
— Да ничего особенного. Просто что дом старый, ремонт нужен серьёзный. Она с этим разберётся лучше. У неё опыт есть. А нам с тобой некогда этим заниматься. Ты на работе целыми днями, я тоже… занят.
Последнее слово он произнёс неуверенно. Ещё бы — последние четыре месяца его «занятость» заключалась в просмотре сериалов и компьютерных играх. Фирма, где он работал менеджером, закрылась, и с тех пор Павел находился «в активном поиске». Правда, активность эта проявлялась только в обновлении статусов в социальных сетях.
Я встала из-за стола и подошла к окну. За стеклом шёл мелкий осенний дождь. Капли стекали по стеклу кривыми дорожками, сливаясь и разбегаясь снова. Где-то там, в двухстах километрах от города, стоял дом моей бабушки. Небольшой, но крепкий, с резными наличниками и печным отоплением. С садом, где росли яблони, посаженные ещё моим дедом. Бабушка умерла два месяца назад, и я всё никак не могла привыкнуть к мысли, что её больше нет.
— Анна, ты меня слышишь? — голос мужа прозвучал раздражённо. — Нотариус ждёт до пяти. Если сегодня не подпишем, придётся ещё раз ехать.
Я обернулась. Павел сидел всё в той же позе — полулёжа на стуле, одна нога закинута на другую. На нём была мятая футболка и спортивные штаны — его неизменная домашняя униформа последних месяцев. Щетина на лице говорила о том, что бриться он не собирался уже дня три.
— А почему документы на твою маму? — спросила я, стараясь говорить спокойно. — Если это наше общее, как ты говоришь, почему не на нас обоих?
Он поморщился, словно я задала неприличный вопрос.
— Ань, ну что ты как маленькая? Мама же объяснила — так проще будет. Меньше бумажной волокиты. Потом всё равно всё наше будет. Какая разница, на кого оформлено?
Я почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. Медленная, тяжёлая, как цунами где-то далеко в океане. Пока это была только рябь на поверхности, но я знала — скоро она накроет меня с головой.
— Разница в том, что это дом моей бабушки, — произнесла я чётко, разделяя слова. — Она хотела, чтобы он достался мне. Не твоей маме. Мне.
Павел раздражённо фыркнул и отложил телефон. Теперь он смотрел на меня в упор, и в его взгляде появилось что-то жёсткое, чего я раньше не замечала.
— Слушай, хватит уже изображать из себя невесть что. Мама права — ты эгоистка. Думаешь только о себе. А о семье подумала? Мы три года по съёмным углам мыкаемся, а когда появляется возможность нормально устроиться, ты нос воротишь!
— Нормально устроиться? — я не могла поверить своим ушам. — Это отдать дом твоей матери — нормально устроиться?
— Да не отдать, а оформить! Ты что, своей свекрови не доверяешь? Она тебе что-то плохое сделала?
О, если бы он только знал. Но разве можно объяснить мужчине, который боготворит свою мать, что эта милая женщина с вечной заботливой улыбкой — настоящий психологический тиран? Что каждое её слово — тонко рассчитанный удар? Что её «забота» душит похлеще удавки?
Вспомнилось, как на прошлой неделе она зашла «просто так, проведать». Обошла всю квартиру с видом sanitary инспектора. Провела пальцем по полке, покачала головой. «Ах, Анечка, как же ты так… Пыль везде. Мой Павлик к чистоте приучен». А то, что её Павлик уже четыре месяца пальцем не пошевелил, чтобы помочь по дому — это, видимо, не считается.
Или как она приходит каждые выходные с кастрюлями еды. «Павлику нужно хорошо питаться. А ты, Анечка, всё на работе да на работе. Некогда тебе о муже позаботиться». И неважно, что я встаю в шесть утра, чтобы приготовить завтрак, что после десятичасового рабочего дня ещё и ужин готовлю. Всё равно я — плохая жена, которая не заботится о драгоценном сыночке.
— Твоя мама делает вид, что заботится о тебе, — сказала я устало. — А на самом деле она просто не хочет тебя отпускать. И ты это прекрасно знаешь.
Лицо Павла побагровело. Он вскочил со стула так резко, что тот отъехал назад и ударился о стену.
— Не смей так говорить о моей матери! Она для нас старается! Не то что ты — жадная эгоистка!
— Я работаю по десять часов в день, чтобы нас содержать! — не выдержала я. — Пока ты сидишь дома и играешь в игрушки! И я жадная?
— Вот! Вот оно, твоё истинное лицо! — он ткнул в меня пальцем. — Попрекаешь куском хлеба! Мама была права — ты меркантильная особа, которой только деньги и нужны!
Это было слишком. Волна гнева, которую я сдерживала, наконец прорвалась наружу. Но вместо крика из меня вырвался смех. Горький, надрывный смех человека, который внезапно прозрел.
— Знаешь что? — я взяла со стола папку с документами. — Пожалуй, твоя мама действительно права. Я эгоистка. И знаешь, что сделает эта эгоистка?
Я медленно, на его глазах, разорвала документы пополам. Потом ещё раз. И ещё. Белые клочки посыпались на пол, как первый снег.
— Ты… ты что наделала? — Павел смотрел на меня округлившимися глазами. — Это же… Мама сказала…
— А вот что сказала мама, передашь ей лично, — я спокойно отряхнула руки. — Когда будешь паковать вещи.
— Я сказала — пакуй вещи. И возвращайся к своей маме. Раз она так о тебе заботится, пусть заботится дальше. А я поеду в дом своей бабушки. Одна.
В этот момент входная дверь хлопнула. Я даже не удивилась — конечно, у неё есть ключи. Конечно, она пришла проконтролировать процесс подписания документов. Нина Петровна появилась в дверях кухни — маленькая, сухонькая женщина с идеальной укладкой и цепким взглядом хищной птицы.
— Что здесь происходит? — её голос был обманчиво мягким, но я уже научилась слышать в нём сталь. — Павлуша, сыночек, ты расстроен?
Она окинула взглядом разорванные документы на полу, моё спокойное лицо, багровые щёки сына. Ситуацию она оценила мгновенно.
— Ах, Анна, — она покачала головой с видом скорбящей праведницы. — Я так и знала, что добром это не кончится. Говорила же Павлуше — нельзя доверять людям, которые думают только о материальном. Но он меня не слушал, бедный мой мальчик.
— Вы правы, Нина Петровна, — согласилась я. — Нельзя доверять таким людям. Поэтому я и не стала подписывать отказ от наследства в вашу пользу.
На мгновение маска на её лице дрогнула. В глазах мелькнула злость, но тут же исчезла, сменившись выражением оскорблённого достоинства.
— Я не понимаю, о чём вы. Это должно было быть оформлено на семью. На Павлушу.
— На вас, — поправила я. — Документы были на ваше имя. Я их видела.
— Ну и что? — она пожала плечами. — Я — мать Павла. Всё, что моё — его. В отличие от некоторых, я не жадная.
— Зато очень хитрая, — я улыбнулась. — Но знаете что? Мне всё равно. Забирайте своего Павлушу. Возвращайте его в родное гнездо. Уверена, вы будете счастливы вместе.
Павел наконец обрёл дар речи.
— Ань, ты что, серьёзно? Из-за какого-то дома ты готова разрушить семью?
Я посмотрела на него долгим взглядом. На этого обрюзгшего, обленившегося человека, который когда-то казался мне принцем. На его мать, которая стояла рядом с видом оскорблённой невинности. И поняла — семьи здесь никогда и не было. Была я, пытающаяся построить что-то настоящее. И были они двое — мать и сын, живущие в своём закрытом мирке, куда посторонним вход воспрещён.
— Семью? — я покачала головой. — Павел, у нас никогда не было семьи. У тебя есть мама. А я для вас обоих — просто бесплатная прислуга с зарплатой. Кормлю, пою, убираю, ещё и наследство предлагаете отдать. Знаете что? Хватит.
Я прошла мимо них в спальню. Достала из шкафа чемодан — тот самый, с которым когда-то переехала в эту квартиру, полная надежд на счастливую семейную жизнь. Вещей у меня было немного. Я быстро побросала в чемодан одежду, косметику, любимые книги. Павел стоял в дверях и смотрел, как я собираюсь. Его мать что-то нашёптывала ему, но он словно не слышал.
— Ты правда уходишь? — спросил он, когда я застегнула чемодан.
— Правда.
— Но… куда ты пойдёшь?
— В дом моей бабушки. Помнишь, тот самый, который вы хотели у меня отобрать.
Нина Петровна не выдержала.
— Да как ты смеешь! Мы хотели как лучше! Для семьи старались!
— Для какой семьи? — я повернулась к ней. — Для той, где невестка должна молча отдать своё наследство? Где она должна содержать здорового мужика, который месяцами сидит без работы? Где свекровь приходит как к себе домой и указывает, как жить? Спасибо, мне такая семья не нужна.
— Неблагодарная! — выплюнула она. — Я столько для вас делала!
— Что именно? — я искренне заинтересовалась. — Приносили еду, которую готовили для своего сыночка, а мне доставалось доедать остатки? Критиковали всё, что я делаю? Настраивали мужа против меня? О да, неоценимая помощь.
Я взяла чемодан и направилась к выходу. В прихожей обернулась. Они стояли в дверях спальни — мать и сын, такие похожие в этот момент. Оба с одинаковым выражением оскорблённого достоинства на лицах.
— Пожалуй, я должна сказать спасибо, — произнесла я. — Спасибо, что показали своё истинное лицо до того, как я подписала документы. Спасибо, что помогли понять — я заслуживаю большего, чем быть прислугой для вашей семейки. И спасибо бабушке, что оставила мне дом. Теперь у меня есть, куда идти.
— Ты пожалеешь! — крикнула мне вслед Нина Петровна. — Ещё приползёшь на коленях!
Я не стала отвечать. Просто вышла и закрыла за собой дверь.
На улице всё ещё шёл дождь. Мелкий, холодный, осенний. Я подняла лицо к небу, позволяя каплям смешаться с выступившими слезами. Это были не слёзы горя или сожаления. Это были слёзы облегчения. Словно тяжёлый камень, который я таскала на шее три года, наконец свалился.
Я вызвала такси и назвала адрес автовокзала. До дома бабушки было четыре часа езды на автобусе. Четыре часа, чтобы попрощаться со старой жизнью и подумать о новой.
В автобусе было тепло и сухо. Я устроилась у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу. За окном проплывали городские пейзажи, постепенно сменяясь пригородами, а потом и вовсе — полями и перелесками. С каждым километром, отдаляющим меня от города, на душе становилось легче.
Телефон завибрировал. Сообщение от Павла: «Анна, давай поговорим спокойно. Мама уехала. Приезжай обратно, обсудим всё». Я усмехнулась. Мама уехала. Но завтра придёт снова. И послезавтра. И будет приходить, пока я не сдамся и не стану такой, какой они хотят меня видеть. Послушной, безропотной, готовой отдать последнее.
Удалила сообщение не читая. Потом, подумав, заблокировала номер. И его, и Нины Петровны. Отрезала, как отрезают больную ветку, чтобы не заразилось всё дерево.
Дом бабушки встретил меня тишиной и запахом яблок. В саду ещё оставались поздние сорта, и их аромат проникал даже сквозь закрытые окна. Я открыла калитку — та привычно скрипнула. Этот звук вернул меня в детство, когда я приезжала сюда на каникулы.
Внутри всё было так, как оставила бабушка. Чистенько, аккуратно. Вышитые салфетки на комоде, фотографии в рамках на стенах, старенький, но ещё крепкий диван с пледом. Я прошлась по комнатам, открывая окна, впуская свежий воздух. Дом словно вздохнул, просыпаясь после долгого сна.
На кухне в буфете нашлась пачка чая и банка бабушкиного варенья. Я вскипятила воду в старом эмалированном чайнике, заварила чай покрепче. Села за стол — тот самый, за которым когда-то собиралась вся семья. Провела рукой по деревянной столешнице, хранящей следы времени.
И тут меня накрыло. Всё, что произошло за последние часы, навалилось разом. Слёзы полились сами собой — уже не от облегчения, а от осознания. Я осталась одна. Без мужа, без семьи, без привычной жизни. Только я и этот дом, полный воспоминаний.
Но странное дело — вместе со слезами уходил страх. Да, я одна. Но я свободна. Больше не нужно оглядываться на недовольство свекрови. Не нужно содержать здорового лоба, прикрывающегося «поисками работы». Не нужно доказывать, что я достаточно хороша.
Я достаточно хороша сама по себе. Просто потому, что я — это я.
Допив чай, я поднялась наверх, в свою детскую комнату. Кровать была застелена тем же покрывалом в мелкий цветочек. На подоконнике стояли горшки с геранью — бабушка любила эти неприхотливые цветы. Я открыла шкаф. На верхней полке лежала коробка. Я знала, что в ней.
Достала, открыла. Фотографии, письма, старые открытки. И конверт с моим именем, написанным бабушкиным почерком. Я долго держала его в руках, не решаясь открыть. Потом всё же вскрыла.
«Аннушка, внученька моя дорогая. Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет рядом. Не грусти сильно — я прожила хорошую жизнь. Дом оставляю тебе. Знаю, у тебя в городе своя жизнь, семья. Но если вдруг станет трудно, если почувствуешь, что задыхаешься — приезжай сюда. Этот дом всегда будет твоим убежищем. Помни — ты сильная. Сильнее, чем думаешь. И достойна самого лучшего. Не позволяй никому убедить тебя в обратном. Люблю тебя. Бабушка».
Я прижала письмо к груди. Словно бабушка знала. Предчувствовала, что мне понадобится этот дом, это убежище. Слёзы высохли. На их место пришла решимость.
Утром я проснулась от солнечного луча, пробившегося сквозь занавески. Первые секунды не могла понять, где нахожусь. Потом вспомнила и улыбнулась. Я дома. По-настоящему дома.
Спустилась вниз, вышла в сад. Росистая трава холодила босые ноги. Яблони стояли, усыпанные плодами. Нужно будет собрать, пока не опали. Сварить варенье, как делала бабушка.
Телефон молчал — я же заблокировала оба номера. И хорошо. Не хотелось слышать ни оправданий Павла, ни поучений его матери. Эта глава моей жизни закончилась. Пора начинать новую.
Я вернулась в дом и начала составлять список дел. Нужно было официально вступить в наследство. Перевестись на удалённую работу — благо, профессия позволяла. Сделать небольшой ремонт — дом хоть и крепкий, но кое-что подновить требовалось. Разобрать сад, посадить цветы…
Планов было много. И все они были только мои. Не нужно было ни с кем согласовывать, ни под кого подстраиваться. Это пьянило сильнее вина.
К вечеру я уже разобрала часть вещей, протёрла пыль, приготовила простой ужин из того, что нашлось в запасах. Села есть на веранде, глядя, как садится солнце. Тишина вокруг была не гнетущей, а умиротворяющей.
И тут я поняла главное. Я не потеряла семью. Я избавилась от иллюзии семьи. А взамен обрела себя. И дом, который станет началом моей новой жизни. Жизни, где я сама решаю, как жить, с кем общаться, кому доверять.
Может, когда-нибудь я встречу человека, который не будет требовать отказаться от себя ради призрачного «семейного счастья». Который не приведёт с собой маму-манипулятора. Который будет партнёром, а не нахлебником. А может, и не встречу. И это тоже будет хорошо. Потому что я научилась главному — быть счастливой с самой собой.
Солнце село. Я зажгла лампу на веранде и открыла книгу, которую давно хотела перечитать. Сверчки начали свой вечерний концерт. Где-то далеко проехала машина. И больше — никаких звуков. Только покой.
Завтра будет новый день. Первый день моей новой жизни. И я была готова его встретить.
